Seven Crashes - Harold James Страница 66

Центральной аналогией современного финансового недуга являются уже не огромные океанские штормы и всепоглощающие волны, которые составляли центральную метафору волны глобализации XIX века, а более безобидная и даже привлекательная форма пузырей. Принстонский экономист Маркус Бруннермайер объясняет, что пузыри возникают, когда "движение цены актива было сочтено участниками рынка чрезмерным - правильно или неправильно - и ... результатом часто (но не всегда) было резкое снижение цены, когда пузырь лопнул". Они в основном финансируются за счет долга. Термин вошел в массовую культуру после финансового кризиса 2007-2008 годов. В фильме 2015 года "Большой куш" (The Big Short) актер Марго Робби сидит в ванне и с бокалом пузырящегося шампанского в руке объясняет, что крупные банки "заработали миллиарды и миллиарды на 2-процентной комиссии, которую они получали за продажу каждой из этих [ипотечных] облигаций. Но потом у них начали заканчиваться ипотечные кредиты, которые можно было бы в них поместить. В конце концов, есть только так много домов и так много людей с достаточно хорошей работой, чтобы купить их. Поэтому банки начали заполнять эти облигации все более и более рискованными закладными, чтобы поддерживать эту машину прибыли в рабочем состоянии, верно? Кстати, эти рискованные ипотечные кредиты называются субстандартными, поэтому всякий раз, когда вы слышите субстандартные кредиты, думайте о дерьме". Но политический консенсус считал, что центральным банкам нет необходимости действовать против пузырей до того момента, когда они увидят общий инфляционный риск. В период, который назывался "Великим умеренным", казалось, что инфляция и ценовые потрясения были устранены. Центральные банкиры использовали новый акроним NICE, чтобы описать свой мир как неинфляционную продолжающуюся экспансию.

Тысячелетняя глобализация включала в себя ряд взаимосвязанных явлений: самое важное - расширение производства в новых производственных центрах. Мировое предложение, как и во время Первой мировой войны, стало расти. Часто в центре дискуссии оказывался крупнейший из этих новых участников мировой экономики - Китай, и весь процесс описывался как эффект Китая или «китайский шок». Новые производители, новые развивающиеся экономики, имели большой торговый профицит, отчасти потому, что они хотели накопить резервы, чтобы избежать участи быстро развивающихся экономик Восточной Азии в 1990-х годах, которые перегрелись, получив большой дефицит и, как следствие, большой внешний (долларовый) долг. Последствия политики после азиатского кризиса, особенно близко к сердцу воспринятые в Китае, заключались в том, что обменный курс необходимо удерживать, часто посредством неофициальной и необъявленной привязки к доллару США. Альтернативное объяснение предполагало, что масштабы накопления резервов Китаем и другими странами с развивающейся экономикой были иррациональными, и что должен быть другой мотив: необходимость создания рабочих мест для как можно большего числа людей в бедных странах с большой потенциальной рабочей силой, занятой в непродуктивной сельскохозяйственной деятельности. Действительно, во многих странах с развивающейся рыночной экономикой была принята теория роста на основе экспорта, по модели, впервые примененной в послевоенной Германии и Японии, а затем в Южной Корее после 1960-х годов. Форсирование экспорта вызывало те же опасения, что и в прошлом, когда американские политики говорили Германии и Японии, что не все страны мира могут иметь профицит.

Растущий профицит соответствовал высокому уровню сбережений. Они бы исчезли, если бы в новых индустриальных регионах мира был более высокий уровень потребления. Но новые производительные работники беспокоились о своем будущем в странах, где не было организованного социального обеспечения на старость и плохое государственное медицинское обслуживание. Также наблюдался высокий уровень корпоративных и государственных сбережений, что сдерживало спрос и привело к призывам со стороны более богатых, старых промышленных стран к тому, что новые участники должны сделать больше для повышения глобального спроса и, следовательно, роста.

Профицит в новых глобализирующихся экономиках соответствовал дефициту в некоторых, но не во всех крупных промышленных странах. Это явление было наиболее выраженным и наиболее анализируемым в Соединенных Штатах и Великобритании. В начале 2000-х годов Кеннет Рогофф, в то время главный экономист МВФ, предупреждал об экспансионистской "бушономике", вызванной крупными сокращениями налогов в 2001 и 2003 годах, когда фискальная позиция правительства перешла от профицита в 1,2% ВВП в 2000 году к дефициту в 4,7% ВВП к 2003 году. Рогофф предположил: «Предположим на минуту, что мы говорим о развивающейся стране, которая из года в год испытывает огромный дефицит текущего счета ... ... бюджетные чернила превращаются из черных в красные ... бессрочные расходы на безопасность и реальный обменный курс, раздутый притоком капитала. Учитывая все это, я думаю, справедливо сказать, что мы были бы весьма обеспокоены». Мервин Кинг в Великобритании выступал с аналогичными предупреждениями. После кризиса он объединил этот вопрос в простую аналогию игры в судоку, противопоставив азиатских сберегателей с высоким уровнем сбережений и англо-американских с низким уровнем сбережений.

Как сказал Кинг, девять чисел в простой таблице не могли быть выбраны независимо друг от друга. Судоку для экономистов было проще, чем обычное судоку, потому что можно было выбрать только три числа. Если обе группы стран стремятся к высокому или полному уровню занятости, а группа стран с высоким уровнем сбережений нацелена на положительное сальдо торгового баланса, то группа стран с низким уровнем сбережений математически не может нацелиться на сокращение своего торгового дефицита. "Либо дефицит торгового баланса должен оставаться высоким, что вряд ли окажется устойчивым, либо нужно что-то другое". Как представил Кинг, "судоку для экономистов показывает, что это, по сути, политическая, а не техническая проблема", в которой страны с низким уровнем экономии (его собственная Великобритания или Соединенные Штаты) должны перестать действовать в «роли потребителя последней инстанции».

Таблица 6.1. "Судоку для экономистов": Данные за 2008 год ($ млрд)

Источник: Мервин Кинг, выступление в Эксетерском университете, 19 января 2010 года

Для финансового мира глобализация означала нечто совершенно особое, а не просто расширение производства. Финансовые системы выглядели стабильными: Соединенные Штаты считали, что банковское законодательство времен депрессии, включая страхование вкладов, решило проблему бегства банков; а Великобритания могла отметить, что с 1866 года, возможно даже с 1825 года, не было ни одного крупного или всеобщего бегства банков. Таким образом, уроки финансовой нестабильности, которые можно было извлечь из предыдущих крахов, были проигнорированы или забыты. Соединенные Штаты производили долговые обязательства, которые затем использовались для повышения спроса, и весело продавали их всему остальному миру, а не только сверхиндустриализаторам, стимулирующим экспорт. Хвастуны из Lehman Brothers выразились довольно жестоко: "финансовые парни из Lehman пытались объяснить необходимость глобализации в надежде затушевать голые