Пока Париж спал - Дрюар Рут Страница 8

– Но знаешь, если бы попытались, я бы ни на секунду не задумалась. С другой стороны, на что им старая женщина?

Она была права. Это не старые женщины должны были воевать, а молодые люди, такие как он. Он не хотел воевать, он хотел остановить поезда, которые увозили заключенных бог знает куда. Но было еще обещание, которое он дал отцу перед отъездом.

Папа отвел его в сторону, пока мать пошла получать хлеб.

– Сын, пообещай мне одну вещь.

– Конечно.

– Пообещай мне, что позаботишься о своей матери, пока меня не будет.

Взгляд Жан-Люка не дрогнул, когда он посмотрел на отца.

– Обещаю.

– Теперь я могу спокойно ехать, зная, что вы двое будете здесь в безопасности. Это поможет мне найти путь домой.

Они крепко обнялись на мгновение. Потом отец отпрянул, вытирая глаза тыльной стороной ладони.

Папа… Он ходил по своей комнате и разглядывал стены и книжные полки, которые его отец сам вырезал, отшлифовал и повесил. Книги были расставлены сначала по теме, потом от самой большой до самой маленькой, корешками вверх. Он мог упорядочить свою библиотеку, но не мог упорядочить свою жизнь.

Глава 7

Жан-Люк

Париж, 30 марта 1944 года

– Эй, ребята. Как дела сегодня? – Водитель посмотрел на мужчин в зеркало заднего вида.

Жак пожал плечами, Фредерик хмыкнул. Остальные промолчали, уставившись на свои ботинки, пока военный грузовик ехал по темным и пустынным улицам к станции Бобиньи.

– Не забывайте, нам повезло, – продолжил мужчина. – Все лучше, чем пахать в каком-нибудь трудовом лагере в Германии.

Жан-Люк посмотрел на него в зеркало. Почему он не может просто оставить их в покое? Чертов коллаборационист!

– Мы просто устали, – промычал Филипп, потирая глаза.

– Устали? Но ведь день еще не начался!

Он переключил длинную ручку коробки передач, раздался отвратительный скрежет. Жан-Люк вздрогнул, будто сопереживая коробке передач.

Водитель вздохнул.

– Сегодня вы можете устать еще больше.

Это замечание повисло в воздухе, словно ожидая, чтобы кто-то спросил почему.

Но никто не доставил ему такого удовольствия.

– Поезд сегодня отправился с опозданием.

Он поймал взгляд Жан-Люка.

– Да. Проблема с погрузкой пассажиров. Некоторые из них решили, что им лучше не садиться в поезд.

Он отвел взгляд от зеркала и снова переключил передачу, поворачивая за угол. В этот раз она переключилась мягко, и в грузовике воцарилась тишина. Им было интересно, что произошло, но никто не хотел участвовать в разговоре.

– Ну, – снова заговорил он, – платформа все еще вверх дном.

Он заехал на свое привычное место.

– Наконец-то, ребята. Давайте вылезайте.

Шестеро мужчин вылезли из грузовика, еле волоча ноги. Их плечи были опущены, как у побежденных солдат, которых уводят победители. Когда они ступили на платформу, порыв ветра пронес что-то светлое вдоль стенки платформы, а затем вверх, прямо Жан-Люку в лицо. Он услышал мальчишеский смех Марселя. Как он мог смеяться в такое время?

Но тут смех прекратился. Жан-Люк убрал этот предмет с лица и стал рассматривать его на расстоянии вытянутой руки. Это была ночная рубашка. Мягкая. Женская. Как она оказалась здесь? Парит по платформе как приведение. Он перевел взгляд с ночной рубашки на саму платформу. Он увидел красную туфлю-стилет с оторванным каблуком. Нарядную фиолетовую шляпку. Два черных котелка. Трость для ходьбы. Пару сломанных очков. Фарфоровую куклу со сломанной ногой. Плюшевую обезьяну с торчащей из шеи розовой набивкой.

Все внутри него сжалось в тугой комок, к горлу подступила желчь. Он посмотрел на остальных пятерых мужчин, пытаясь угадать их реакцию. Филипп вдохнул, прежде чем отправиться в дом начальника станции, чтобы отчитаться. Фредерик побледнел и закрыл глаза. Остальные уставились в землю и поплелись прочь. Жан-Люк хотел, чтобы они сказали что-нибудь – что угодно, что могло бы помочь ему осознать происходящее. Но во всем этом не было никакого смысла. Мир просто сошел с ума.

Он оглянулся на платформу и стал осматривать ее. Крупный предмет на краю привлек его внимание. Инстинктивно Жан-Люк понимал, что он – слишком большой для мягкой игрушки или куклы, но похож на куклу. Он сказал себе, что это невозможно. Наверняка это большой плюшевый мишка. Да, очень большой мишка. Его разум помутился, и он смотрел вокруг себя так, будто находился в фильме и пленка замерла. А потом действие возобновилось, и теперь у него не осталось никаких сомнений.

– А ну-ка быстро в дом! – закричал постовой.

Он буквально ввалился в дом начальника станции. Кто-то сунул ему кусок хлеба в одну руку и кружку эрзац-кофе в другую. Он выронил и то, и другое. Когда кружка ударилась о землю и горячая жидкость выплеснулась наружу, он посмотрел на ошарашенные лица окружавших его людей и с нетерпением стал ждать, что произойдет дальше.

Он почувствовал, как на его плечо опустилась дубинка, но не сделал ничего, чтобы защититься.

– Achtung! На выход! – заорал кто-то ему в ухо. – Живо, на выход! Очистить платформу.

Волочась по платформе, он начал поднимать разные предметы: две пары разбитых очков, туфлю-стилет, шляпку. Он уже подходил к концу платформы и чувствовал, что приближается к тому, что увидел ранее. Он поднял взгляд и осмотрелся. Но не увидел ничего. Может, ему просто почудилось? Да, наверное. Но тут он увидел, как группа мужчин тащит что-то по земле к мусорному контейнеру. Жан-Люк приблизился на несколько шагов, гадая, тащат ли они мешок с одеждой или мусор. Но в глубине души он понимал, что там ни то, ни другое. Он смотрел, как они поднимают мешок и кидают его в контейнер.

В тот субботний вечер он вернулся домой в оцепенении и отчаянии. Почти не замечая свою мать, он пошел прямиком к себе в спальню, в которой жил с самого рождения. Он сел на кровать и стал рассматривать книжные полки. «Три мушкетера» смотрели на него с издевкой. Будучи маленьким мальчиком, он представлял, что вырастет высоким и сильным и станет как один из мушкетеров – таким же лихим и отважным, чтобы его отец им гордился. Но не слабохарактерным мальчиком, каким он чувствовал себя сейчас.

Дверь скрипнула и приоткрылась, мама тихо зашла в комнату.

– Что случилось, сынок?

Жан-Люк посмотрел на нее, на небольшие морщинки вокруг ее рта, темные круги под глазами. Он знал, что не сможет сказать ей.

– Я так больше не могу. – Он замолчал. – Я не могу участвовать в этом.

– Знаю, что это трудно. Эта чертова война нам всем трудно дается.

– Ты не знаешь всего, мама. Ты просто не знаешь.

Она села на кровать рядом с ним и положила голову ему на плечо.

– Чего я не знаю? – Он потряс головой, будто мог вытряхнуть из нее эти знания. – Я хочу знать, что расстраивает тебя.

Он посмотрел ей в глаза, они беспокойно блестели.

– Нет, не хочешь. Правда.

– Дай мне самой решить. Я сильная женщина, ты же знаешь.

– Никто не может быть настолько сильным, мама.

– Ну же. – Она сжала ладонь его левой руки. – Ты всегда говорил со мной. Не прекращай сейчас. Мы нужны друг другу больше, чем когда-либо, и я вижу, что ты страдаешь.

– Они их убивают, – выпалил он. – Я видел, видел их на платформе. Тела. И ребенка. Мертвый ребенок лежал на платформе.

Он почувствовал, как сидящая рядом мать напряглась. Она убрала руку и сжала ею другую так, что костяшки пальцев побелели.

– Ребенок? Ты уверен? Мы знаем, что они расстреливают взрослых, людей из Сопротивления, евреев-иммигрантов, но…

– Я видел его, мама, лежащего на платформе, когда поезд уже уехал. А потом он исчез.

– Может, тебе просто показалось. Ты сейчас много нервничаешь, вся эта работа на бошей, не удивительно. Тебе нужно отдохнуть.

Она подняла руку, чтобы обнять его за плечи, но он наклонился вперед и спрятал лицо у себя в руках.