Нелюбимые - Дмитрий Болдин Страница 8

— Ну, если что, у меня есть, — сообщает Серега. — Отличный взял.

Я вижу, как по коридору идет Леха в синих джинсах, черном пиджаке и белой майке. Он заходит в кабинет, здоровается с Серегой и обнимается со мной.

— Работаете? — спрашивает он.

— Угу, Серега уже «улететь» предлагает.

— Не рано? — спрашивает Леха.

— Я лучше понюхаю диффузор, — усмехаюсь я, беру со столика коричневую колбу, откидываюсь в кресле и вдыхаю аромат деревянных палочек.

— А чего ждать? — удивляется Серега.

— Тоже дело говоришь, — соглашается Леха. — У вас тут, конечно, своя атмосфера. Вы бы составили конкуренцию Энди Уорхолу.

— Мы круче, — гордо заявляю я.

— Ладно, я пошел. — Серега поднимается с дивана, потягивается и выходит из кабинета.

— Первый пошел… — говорит ему вслед Леха, мы громко смеемся, а Серега показывает нам средний палец через стеклянную дверь, улыбается и идет в сторону туалета.

— Так. — Леха запускает руку во внутренний карман пиджака, достает из него конверт и бросает мне на стол. Я подрываюсь в кресле, хватаю конверт и отправляю в ящик под столешницей, где у меня лежит загранпаспорт и много других конвертов от Лехи.

— Ты с ума, что ли, сошел? — спрашиваю я.

— Да успокойся, это всего лишь твоя маржа, а не…

— Я знаю, но аккуратнее надо. Знаешь, сколько крыс за этой стеклянной стенкой, которые могут увидеть?

— Сколько?

— Много.

— Понятно.

— А там сколько? — Я киваю в сторону ящика.

— Пятьсот.

— Раньше было больше.

— Раньше и бюджеты были другие, не забывай.

— Это да. По бумагам все нормально?

— Все чисто, я их все Алене твоей отправил. Все засмечено и подписано, не парься. Эти пол-лимона выписаны на хор, кейтеринг для него и транспорт. Только теперь надо ­как-то эту театральную мастерскую приткнуть, я им пообещал, что о них напишут.

— Сделаем, не ссы. На сайте дадим материал про них. Я договорюсь. С печаткой не уверен, там могут доебаться. — И киваю в сторону кабинета Игоря. — А у них реально был кейтеринг?

— Нет.

— А транспорт?

— На метро все доехали.

— Понятно.

— Ну вроде хорошо все прошло вчера, — отмечает Леха. — Все довольны, кажется.

— Алиса только снова перебрала. — Я смотрю на Леху, а тот ­какое-то время молча смотрит на меня. — Ладно, проехали. Смотри, что хочу сделать для одного клиента…

Я подзываю Леху к столу и запускаю на ютубе канал Cercle. Леха берет флакон духов и пристально разглядывает рогатое животное, а потом срывает крышку флакона и вдыхает аромат. Мы смотрим, как известные диджеи играют в разных красивых точках земли. Надолго залипаем, когда Be Svendsen играет на горе Немрут-­Даг на юго-востоке Турции. Вспоминаем, как ходили на него, когда тот приезжал в Москву, и как до утра все танцевали и прыгали в бассейн, наполненный пластиковыми шариками и надувными дельфинами. Когда камера берет диджея крупным планом, на экране появляется телеграм-­уведомление от человека, который у меня записан как «АА». Мы с Лехой смотрим на черно-­белую аватарку: женское лицо закрывают развевающиеся волосы, и видны только губы с маленькой родинкой.

«Ты живой?))» — горит в углу экрана, и я быстро жму на крестик, чтобы сообщение пропало.

Леха возвращается на диван, я беру в руки телефон и делаю вид, что ­что-то читаю, а потом вру, что меня вызывают через пять минут к начальству. Леха говорит, что вечером наберет, и выходит из кабинета.

***

У входа в сквер паркуется черная BMW. Водитель открывает заднюю дверь, и из салона выходит Аня в черном пиджаке, прямых голубых джинсах и в туфлях J’Adior на низком каблуке, с белыми фирменными бантиками по бокам. Она с ­кем-то говорит по телефону и смотрит по сторонам, а когда оборачивается, я вижу ее улыбку и приветственно поднимаю руку. Она быстрым шагом направляется ко мне, а я встаю со скамейки, беру два стакана с кофе и иду навстречу. Когда расстояние между нами становится минимальным, Аня говорит в трубку, что наберет попозже, кидает телефон в карман пиджака и целует меня в губы.

— Снова курил?

— Курил. — Я протягиваю ей стакан. Она делает маленький глоток, смотрит на меня и улыбается.

Мы возвращаемся на скамейку, Аня закидывает ногу на ногу, и я рассматриваю вышитый узор на ее туфлях и небольшой лейкопластырь на левой пятке. Потом поднимаю голову, и наши взгляды встречаются.

— Ну как погудели вчера? — спрашивает Аня.

— С чего начать?

— С того, как ты себя чувствуешь. — Она кладет локоть на спинку скамейки, а я смотрю на небольшие морщинки в уголках ее глаз и родинку над верхней губой.

— Вымотался. Но, кажется, всем все понравилось.

— Твои тоже приезжали?

— Родители? Нет, они не…

— Друзья.

— А, они все были.

— Во сколько закончили?

— Часа в четыре дома был.

— Ты хоть спал? — Аня проводит по моим волосам ладонью, и по моей руке пробегают мурашки.

Я качаю головой:

— Немного. Утром собрание было.

— Может, тебе поспать поехать? Или у тебя сегодня дела?

— Да вроде ничего такого нет.

— А что за собрание было?

Я делаю глоток кофе, смотрю в сторону беседки, из которой выходит компания студентов, а затем кладу руку на Анину коленку.

— Папа и компания.

— И как компания? — посмеивается Аня.

— Твоя лучше.

— У меня такая же, даже пожестче, — замечает она. — Мы хоть в одном бизнесе, но у нас ­как-то строже, мне кажется.

— Я про тебя, — говорю ей, а она прикусывает нижнюю губу и улыбается. — С тобой лучше, Ань.

Придвигаясь ближе, обнимаю ее за плечи и утыкаюсь в копну волос, глубоко вдыхая их запах. Аня ставит свой стакан на скамейку и правой рукой гладит меня по груди, но потом резко отталкивает:

— В общем, тобой все довольны, да?

— Наверное.

— Отец что говорит?

— Ничего.

— Вообще?

— Ну, сегодня говорил о том, что нужно всем быть жестче, чтобы в вашем издательском доме не осталось рекламы, которая должна быть только у нас.

— А-а-а… — Аня берет стакан, делает глоток и смотрит ­куда-то вдаль. — А у нас говорят, чтобы вся реклама была в нашем издательском доме и чтобы у вас ее не осталось, представляешь?

— Замкнутый круг ­какой-то. — Я держу ее за руку.

— И вот так существуют два дома уже много-­много лет, — смеется Аня. — И будут жить долго и…

— Счастливо?

— Не знаю. — Аня пожимает плечами. — Все стало ­как-то трудно. Раньше так не было.

Я смотрю в ту же сторону, куда и Аня, на рекламную вывеску, которая сообщает, что лучшие апартаменты — на Плющихе. Картинка меняется, и теперь я вижу человека в очках и сером костюме, а рядом надпись черными буквами: «Ничего не жди». Я пытаюсь вчитаться в нижнюю строчку и понять, что рекламирует этот мужчина. Тут реклама снова меняется, и мне предлагают прокатиться по Москве-реке на трамвайчике со стеклянной крышей.

— Раньше вообще было хорошо, — продолжает Аня.

Я поворачиваюсь к ней и спрашиваю:

— Когда?

— Когда ты был еще маленький, — смеется она.

— Ты тогда меня не знала.

— Если бы я тогда тебя увидела и мне ­кто-то сказал, что вот с этим мальчиком через много лет я буду сидеть на скамейке и чувствовать себя школьницей, я бы решила, что этот ­кто-то больной.

— Мы все больные. — Я достаю из кармана сигареты.

Аня смотрит на пачку, а потом замечает:

— И что, мальчик будет еще курить?

— Могу