Самый короткий день и самая длинная ночь - Руслан Лангаев Страница 9

народу. В очередной раз пробудившись, смотрит – нет никого, вообще никого. Встал – в голове, естественно, водоворотево, – пошел к наливающей – нет Болтунихи. Дай, думаешь, выйду на свежий воздух, может кого и встретишь. Но не успел он выйти на свежий воздух, как его окликнул скрипучий бабий голос, он обернулся – на него летела Болтуниха и визжала, что есть глотки. Егорыч вылетел на улицу – стояла ясная морозная ночь, на небе полная луна, – за ним из корчмы на большой бутыли с самогоном вылетела бабка Болтуниха и давай лётать над ним по кругу пятака, а он от нее, будто не понимал, что вообще твориться. А он и не понимал, разве такое вообще можно было понять? Они кружились целую вечность, пока вдруг из-за вершины, со стороны сгоревшей бани, что на ручью, раздался выстрел, как из артиллерийской пушки, затем ярким светом пролетело над деревней как будто бы пушечное ядро и сбило ведьму с бутыли – баба угодила с визгами в сугроб, а бутыль закрутилась и взорвалась в воздухе, разлетаясь в разные стороны разноцветными огненными искрами. Пока повалившийся на снег Егорыч глядел на эти огоньки к нему подбежали закутанные в красивые шитые цветастые платки Ариша и Прасковья и помогли ему подняться. Прекрасные Сестры вывели оцепеневшего мужика из состояния психического шока. Они заверили его, что их бояться не нужно, что они в отличие от других женщин ни в кого превращаться не станут. Сестры завели беднягу обратно в теплую корчму, усадили за стол, что-то там нашли у наливающей в ее травах, сняли с еще тлеющей печи кипятку, заварили в глиняной посудине и дали выпить Егорычу. Голова его прояснилась. Сестры сказали ему, чтоб он больше ни при каких обстоятельствах не пил самогонки, тем более у Болтунихи, да и лучше бы чтоб вообще ее не пил. Мужик не мог понять почему же, на вопрос, а можно ли пить пиво, медовуху, збитель а ли бражку какую, Сестры переглянулись и улыбаясь хором ответили «Нет!». Внутри пускали слюни еще несколько мужиков, Ариша с Праскофьей строго еще раз наказали более не пить спиртного, долили горячего отвару и заставили немного отдохнуть. Егорыч опустил голову на руки, руки положа на стол, и, под тихий сладкий голос Праскореи и легкие поглаживания по спине Арины, забылся сладким сном. Проснулся он, сестер не было, и выглянул в заиндевевшее окно – мело. Он посидел еще с несколько минут, кто-то в глубине большой избы что-то бурчал себе под нос. Вошёл Григорий. Егорыч обрадовался ему несказанно. Батюшка позвал его с собой, и они вместе пошли вверх по деревне, через метель в избу к своему другу. Однако ж, сквозь такую непроглядную пургу, встречали они несколько мужиков, бегущих в разные стороны от своих баб.

Мы уже просидели так больше часу, трезвые, со свежей головой, попивая отвар. Стали размышлять и складывать мозаику из домыслов и фактов. Картинка начинала проясняться. С самого утра от нечего делать все мужики хотели выпить. И пили. Много пили. И в итоге начинала нам мерещиться всякая потусторонняя ерунда. Но были и не логичные вещи. Почему мужикам другие жены нормальными казались, а свои – бесовскими рожами? Гриша тоже пил, но ему ничего не показалось вообще? Сестры и Аграфена тоже были нормальные, они как бы против нечисти что ли были? Конечно, многое все равно прояснилось – чтоб опять ничего не началось мерещиться чего жуткого не надо было пить. И чтоб исключить хоть малейший намек на эти все явления не нужно было пить даже медовушки – Гриша как раз убрал кружечку с моим хмельным мёдом от высохших губ Егорыча. Последний немного расстроился, но потом улыбнулся и махнул на все рукой. Мы вышли из моей избы и направились к Петру Игнатычу, он не пил, не пил уже давно, но зато делал превосходное питиё. Метель потихоньку завершалась. Внутри расписной хаты всё было не так как давче – все чисто, никаких свечей, чертей и прочих ужастиков. Было уже под утро, хоть и темно – глаз коли, и Игнатыч уже затапливал. Слепой тепло принял мужиков, предложил им по рюмочке и был удивлен их отказу. Выслушал нашу историю и удивился. Говорит, у него всё хорошо было нынче – Кузьмич, Фомич и Петрович приходили, выпили изрядно у него, живы-здоровы, без каких-либо признаков мании или деменции побрели по домам, а жили-то они все рядом посерёд деревни, прямо у пятака. И тут у нас повис вопрос: а почему они никогда не пили у Болтунихи? Но Игнатыч этого не знал, конечно. Мы вышли от Петра Игнатыча пусть с маленькой, но какой-никакой информацией. Мы направились обратно в сторону пятака, прошли Егорычев дом, мой, мазанку старую, такую что в нашей средней полосе мало где увидишь, подошли к пятаку, а там что творилось, надо было видеть.

В центре стаяла толпа до пуза раздетых мужиков, обнявшись друг с другами вкруг, распевая молебны от лукавого, кружа и пятясь от толпы своих жен, причитавших в сторонке, иные даже рыдали, не понимая, что с их супругами творится. Некоторые мужики выбегали с криками из шинки и вливались в этот замкнутый круг. Староста, с совершенно обезумевшими глазами, не видя перед собой ровно ничего кроме бесовщины, чертил вокруг столпившихся мужиков белый круг своим собственным, снятым с ноги, сапогом по рыхлому снегу. Мы обошли эту сцену вокруг, опасаясь, что бабы нас заметят – всё-таки подсознание им еще не доверяло. Совсем рядом за большим старым ясенем, сейчас покрытым весь снегом, стоял дом Ивана Кузьмича. Мы тихо подошли. Было тихо, мы заглянули в окна – вроде никого. Чуть поодаль стояла хата Ивана Фомича – тоже все тихо, никаких признаков суеты. Подошли к последней избе – здесь жил Иван Петрович – подошли к крыльцу, еле успели отскочить – дверь вылетела с петель, а вместе с нею, точнее, верхом на ней, сам Петрович. Дверь с хлопком улеглась посерёд дороги, а на ней на четвереньках лаял ее давиче еще в своем уме хозяин. Мы еле успели отскочить во второй раз, когда из дому Петровича вылетел с кочережкой, обмотанной красной длинной тряпкою, мотавшейся далеко за ним, Кузьмич. Он бросился в сторону лающего Петровича, но не на него самого, а дальше к пятаку. Но Петровича-то он как раз и не заметил, и налетел прямо на него, перевалился, кувыркаясь через новоиспеченного человекопса и угодил в сугроб под ясень. Раздался звук трескающегося стекла