“Nomen mysticum” («Имя тайное») - Владимир Константинович Внук Страница 9

Однако этим планам так и не удалось реализоваться: получив свободу рук на востоке, польские войска смогли вытеснить шведов, затем умер Богдан Хмельницкий, передавший булаву слабому душой и разумом сыну Юрию, а сместивший Юрия Иван Выговский заключил унию с Речью Посполитой. Это позволило радным панам отказаться от достигнутых договорённостей: под предлогом, что королём Польши может быть только католик, а царь московитов является схизматиком, магнаты разорвали прежние договорённости. Российские войска вновь возобновили военные действия – под Вильно хоругви Гонсевского потерпели страшное поражение от войск князя Долгорукого. В этой битве польный гетман литовский и его писарь попали в плен. Вначале они были перевезены в Смоленск, затем в Москву, где провели четыре года. В Москве именитые пленники пользовались относительной свободой, благодаря чему Гонсевский не перестал плести интриги, обещая российскому государю поддержку при избрании на престол Литвы. Славута же отошёл от дел – случай свёл его с Татьяной, стрелецкой сиротой, воспитывающейся у дальнего родственника. У неё не было яркой красоты Изабеллы, не было серебряного смеха, не было лучезарной улыбки – наоборот, возможно, неказистее, смиреннее и безответнее существа не было на земле. Но сострадание, бросившее семя в душу Славуты, породило чувство, заставившее его забыть об Изабелле. И так как приёмная семья Татьяны желала побыстрее избавиться от лишнего рта, Славуте не составило большого труда добиться согласия на венчание.

Кастелян закрыл глаза и вспомнил кривую улочку в Напрудной слободе, небольшую покосившуюся избушку, в которой несколько лет никто не жил, купленную им за полтора рубля, старый колодец с журавлём, раскидистые яблони. А затем, заслонив всё это, перед глазами встало обрамлённое иссиня-чёрными волосами лицо жены. И не было для него прекраснее облика, эти большие печальные глаза, нос с небольшой горбинкой, полные, чуть потрескавшиеся губы.

Но семейное счастье длилось всего два года – до того часа, когда моровое поветрие унесло Татьяну в могилу, и Славута остался один в чужом и враждебном городе. Так как между Речью Посполитой и Русским Государством к этому времени было подписано перемирие, Славута, не раздумывая, вернулся в Литву…

На башне раздался бой часов, вернувший кастеляна в настоящее время. Славута спрятал чернильный прибор в шкаф, закрыв его на ключ. Однако уходить не хотелось – библиотека словно невидимыми узами удерживала кастеляна внутри себя. Кастелян прошёл вдоль гигантских резных шкафов, затем открыл дверцу и наугад вынул книгу – на тёмном кожаном переплёте блестела тиснёная надпись: “О jednośći kośtiola Boźego pod jednym pasterźem i o grźeckem od tei jednośći odstapieniu”.[6] Славута открыл фолиант в месте, заложенной красной бархатной закладкой и прочитал: «…и не было ещё на свете и не будет ни одной академии, коллегии, где бы теология, философия и другие освобождённые науки другими языками изучались и понимались. Со славянским языком нельзя сделаться учёным. На этом языке нет ни грамматики, ни риторики, да и не может быть. Именно из-за славянского языка у православных нет иных школ, кроме начальных, для обучения грамоте. Отсюда общее невежество и заблуждение».

На полях напротив фразы чернела аккуратная маргиналия “SIC!” [7].

Славута раздражённо захлопнул книгу. Чья рука водила пером, оставляя на бумаге короткое латинское слово, исполненное непомерной гордыни, холодного цинизма и откровенного презрения к его земле, его языку, его народу?

Кастелян огляделся вокруг. Стройными рядами стояли сочинения на латыни, польском, немецком, испанском, итальянском – но нигде не было сочинений на русском языке. Лишь в дальнем углу, где стояли самые старинные книги, хранились творения рук Франциска Скорины, Ивана Фёдорова, Симона Будного… Славута открыл резную дверцу и взял одну из книг – поднялась и осела пыль, с тихим хрустом открылись листы…

«Дана есть книга, рекомая Иудифь, с помощью Бога в Троице единого, и Матери Его Пречистой Девы Марии, людям посполитым русского языка и пожитка, по велению, делу и выкладу учёного мужа в лекарских науках доктора Франциска Скорины из славного града Полоцка, в великом месте Пражском, лета по нарождению нашего Спасителя тысяча пятьсот и девятого на десять месяца февраля дня девятого…».

Кастелян бережно перелистал книгу – в середине находился пожелтевший лист бумаги, исписанный коричневыми, выгоревшими от времени чернилами. Славута вынул лист, после чего поставил книгу обратно на полку, забрал рукопись, запер библиотеку и направился в свои комнаты, расположенные на втором уровне, прямо под покоями княгини.

Здесь не было той ненужной роскоши, которая буквально заполняла верхние покои. Неровный каменный пол устилал истёртый турецкий ковёр с причудливым красно-жёлтым орнаментом. У небольшого окна был установлен широкий дубовый стол, рядом стояло кресло, покрытое медвежьей шкурой. Рядом стояла широкая лавка, покрытая овечьим тулупом, нередко служившая кастеляну постелью. У изголовья находилась печь, облицованная бело-голубыми изразцами. На стене над лавкой были развешаны ятаганы, длинноствольные пистоли, фузии – свидетели былой славы постоянно напоминали кастеляну о годах его молодости, о близких людях, растворившихся в мире, а иных – ушедших навсегда.

На противоположной стене висел огромный выцветший гобелен с изображением сцены охоты – в одном углу скакали олени, в другом – охотники с псами. Мало кто знал, что гобелен скрывает дверной проём, через который можно было пройти на лестницу, ведущую в подвал, откуда кастелян мог беспрепятственно попасть в любую башню замка. Впрочем, потайная дверь почти всегда была заперта на массивный засов, и пользовался ею Славута только в исключительных случаях.

В дальнем углу стоял массивный, обитый позеленевшей медью сундук. Что именно хранилось в нём, никто посторонний не мог знать – крышка запиралась на замок с двумя ключами, отпирать которые нужно было в определённом порядке. Кастелян вынул связку с тремя ключами, по очереди отомкнул оба замка, открыл крышку и по очереди принялся вынимать и ставить на стол содержимое сундука: старинную саблю в серебряных ножнах – наследство отца и деда – клинок был выкован из дамасской стали, позолоченная гарда, украшенная изящной финифтью, выполнена в виде дубового листа, с золотым гербом «Гипоцентавр» на эфесе; серебряные чернильницу, стаканчик для перьев, нож, песочницу – письменный набор, дар княгини Катажины Радзивилл.

Затем на свет явился деревянный ларец. Славута не смог удержаться от искушения открыть его – там хранился инкрустированный перламутром пистолет, а также необходимые принадлежности: пороховница, приспособление для литья пуль, кусок свинца, высечка для вырубки пыжей, молоток для забивания шомпола и сам шомпол.

Последней кастелян достал длинную золотую шкатулку, захваченную в качестве трофея под стенами Вены в 1683 году. Открыв ажурную, инкрустированную крупными изумрудами крышку, кастелян вынул фирман султана Отомманской империи Мехмеда IV великому визирю Каре Мустафе.