Борьба за евразийские пограничные территории. От возвышения империй раннего Нового времени до окончания Первой мировой войны - Alfred Rieber Страница 9

величия: "Жажда империи ярко проявилась в повествованиях о Каджарах". Основатель династии, Ака Мухаммад Хан, признавался, что стремился восстановить "естественные границы" Ирана от гор Кавказа до Пенджаба. Каим Макам Фарахани, главный министр наследника престола Аббаса Мирзы, призывал кронпринца воспользоваться случаем смерти царя Александра I в 1825 году, "чтобы захватить Крым и Москву у царя и приступить к завоеванию России и Рума". Даже после того, как иранцы были вынуждены отказаться от всех претензий на афганскую территорию в середине XIX века, многие иранцы продолжали рассматривать Герат как часть своей вотчины. Среди иранской интеллигенции и чиновничества крепко укоренилась идея, что приобретение и защита земли - это символическая мера имперского правления.

Как и Османская империя, Иран понес большие территориальные потери и сократил свои границы в XVIII и XIX веках, о чем будет рассказано в главе 4. Отступление сопровождалось большей секуляризацией государства. В обоих случаях это означало угасание последних остатков мессианства и реальный конец постоянно расширяющейся границы Ираншахра.

 

Китайские империи

До прихода к власти династии Цин (1644-1918) китайцы разработали, по словам А.И. Джонстона, два чередующихся "стратегических культур" для работы с внешним миром в целом и внутренними азиатскими границами в частности. Первую он обозначил как "конфуцианскую", которая делает упор на оборонительную войну и предпочитает переговоры в отношениях с варварами. Вторую он назвал "парабеллум", которая предполагает неизбежность насильственного конфликта. На тактическом уровне китайцы прибегали к различным подходам: поддерживали торговые и даннические отношения; совершали карательные набеги или полномасштабные военные кампании на территории кочевников; играли в варваров против варваров; возводили оборонительные стены. Постоянное решение проблемы кочевников представлялось сложным, если не невозможным, в эпоху, предшествующую современным методам связи и транспорта. Столкнувшись с превосходящими силами Китая на границе, кочевники всегда могли уйти вглубь степи, где преследование было ограничено логистическими соображениями.

На протяжении четырех веков с конца правления династии Тан до монгольского завоевания две стратегии и четыре тактики работали в основном потому, что Китай был защищен от массового вторжения степных кочевников несколькими полукочевыми государствами, занимавшими регион к северу от Желтой реки. Организация мощной монгольской конфедерации под руководством Чингисхана резко изменила стратегический баланс. Монгольская династия потерпела неудачу в своих амбициозных попытках соединить китайскую и степную культуры. Следуя сложившейся практике, монголы укрепили свою власть, переняли культуру и имперскую структуру побежденных, но затем потеряли лояльность племенных вождей, так и не завоевав китайское население. По словам Ф.У. Моте, "они потерпели неудачу по степному образцу". После того как они были свергнуты внутренним восстанием, регион к северу от Желтой реки вернулся к своему традиционному состоянию как сложная граница, где новая, чисто китайская династия Мин (1368-1644), монголы и чжурчжэньские (позже маньчжурские) народы соперничали за господство. В отличие от мест реализации других проектов государственного строительства в Евразии, этническая и религиозная вражда не играла здесь никакой роли, отчасти потому, что в конфуцианской этической системе не было места ни одному из предрассудков.

С самого раннего периода китайской истории речная цивилизация к югу от Желтой реки с ее интенсивным сельским хозяйством, организованным в ячеистые деревни, отличалась от засушливой и полузасушливой степи на север, где преобладали кочевые культуры. Но, как утверждал Оуэн Латтимор, четкой границы, разделяющей эти две культуры, не существует. Главный тезис Латтимора заключался в том, что границы формируются на окраинах социально-экономических систем, определяемых их "оптимальным пределом роста". Подчеркивая динамику пограничного обмена в отношениях китайских кочевников, он ввел термин "пограничный феодализм". Ключевым моментом в этой системе был переход от клановой к территориальной организации кочевников на окраинах. Это было результатом китайской политики создания отношений "патрон-клиент" с приграничными кочевниками. Хотя Латтимор считал, что при необходимости кочевник всегда может уйти в степь, его знаменитый афоризм "чистый кочевник - бедный кочевник" иллюстрирует предпочтение симбиотических отношений на границе. Для Латтимора Маньчжурия занимала уникальную нишу на границах Китая: регион-водохранилище с внутренней границей. При династии Цин население за Великой стеной состояло из племенных элементов, "которые оставались за пределами завоеванной территории, но идентифицировались с чужой династией внутри стены". В периоды попеременного господства варваров и китайцев Маньчжурия служила резервуаром войск. Таким образом, коренное население и колонисты с юга смотрели назад на Китай, а не вперед, на заселение новых территорий. Будучи ключом к управлению Китаем, она стала призом, который, начиная с конца XIX века, русские и японцы боролись за то, чтобы захватить у Китая и поставить под свой контроль.

Тезис Латтимора оставался практически в одиночестве до 1970-х годов, когда западные ученые начали отходить от интерпретации, которая подчеркивала западный вызов как основной фактор формирования китайской пограничной политики. Ревизионисты утверждали, что взаимодействие оседлого населения с кочевниками на вековой границе Внутренней Азии создало прецеденты для последующих отношений с западными морскими державами на прибрежной границе Китая. В основе этого процесса лежал взаимовыгодный торг. Его основными чертами были регулирование торговли и установление системы дани. Имперская политика Внутренней Азии также отличалась высокой степенью религиозной терпимости, особенно по отношению к ламаизму, введенному различные административные системы для внешних провинций и продвигали различные проекты переселения, некоторые из которых включали в себя элемент принуждения. Под влиянием исследований Джозефа Флетчера, Томаса Дж. Барбелда и Сечина Джагчида возникла более богатая картина взаимозависимости кочевников и земледельцев на внутренних азиатских рубежах. В этих исследованиях кочевники предстают как более зависимые и, следовательно, более приверженные поддержанию культуры обмена на рубежах, чем императорская власть. Они явно предпочитали торговлю набегам. До тех пор пока кочевники признавали культурное превосходство Китая и статус данника, мир был обеспечен. Но стабильность в степи была делом непростым. Климатические изменения, решение китайцев закрыть или ограничить рынки или нарушение порядка "в сырых и часто хаотичных пограничных зонах" могли привести к войне.

Многолетний опыт также научил правящую элиту Китая важности подготовки к войне. Традиционно их военная политика основывалась на сочетании активной и статичной обороны. Военные кампании, подкрепленные насильственными перемещениями населения, были крайним средством для сохранения контроля над внутреннеазиатскими рубежами. Такая стратегия была дорогостоящей, а из-за проблем с логистикой вторжения в самые отдаленные районы не могли продолжаться долгое время. Более статичной формой обороны было строительство стен. С древнейших времен глинобитные стены служили двойной цели - защищали границы от нападения извне и способствовали централизации и унификации в основных провинциях. Строительство Великой китайской стены в конце XVI века ознаменовало отход династии Мин от политики активной защиты границ от степных кочевников. Этот переход предвещал ее политический упадок. В 1644 году она уже была не в состоянии сдержать вторжение "варваров" маньчжуров. Завоевания стали основой