Монах - Мэтью Грегори Льюис Страница 9

Дева милая, не бойтесь!

Вы моим словам откройтесь!

Дайте руку мне скорее,

Я туман судьбы развею!

– Дорогая тетушка! – сказала Антония. – Позвольте мне попробовать разок! Пусть она мне погадает!

– Не мели чепуху, девочка! Она наплетет тебе кучу обманов.

– Это неважно; дайте мне хотя бы услышать, что она скажет. Пожалуйста, дорогая тетушка, прошу вас, сделайте одолжение!

– Ну ладно, ладно! Если уж ты, Антония, так заупрямилась… Иди сюда, добрая женщина, почитай по нашим рукам. Вот тебе деньги, и погадай-ка мне.

Сказав так, она стащила с руки перчатку и показала цыганке ладонь. Гадалка коротко взглянула на нее и ответила:

Судьбу вам нагадать? Ваш возраст

Сам о судьбе вам говорит.

Но раз вы платите, позвольте

Один совет вам подарить.

Хотите вы казаться краше,

Но всем смешны уловки ваши.

А вы, себе тщеславно льстя,

Как неразумное дитя,

Как ни старайтесь спрятать годы,

Не победите вы природу.

И юноша не даст обет

Красотке за полсотни лет.

Совет мой прост: белил, помады —

Средств похоти – вам знать не надо.

Раздайте деньги беднякам,

Не тратя их по пустякам.

Не о любовниках вам печься,

Но от Творца бы не отречься!

Грехи былые отмолить,

Пока не рвется жизни нить.

Публика смеялась, слушая цыганку, и дружно подхватывала: «полсотни лет… смешны уловки… белил, помады». Леонелла чуть не задохнулась от злости и осыпала коварную советчицу горькими упреками. Смуглая пророчица выслушала ее с презрительной улыбкой, потом коротко ответила и обратилась к Антонии:

Пусть медом речь моя не льется,

Но все же правдой остается.

Теперь вы, дева, руку дайте,

Что вам сулит судьба, узнайте.

Подражая Леонелле, Антония сняла перчатку и подала свою белую ручку цыганке; та, приглядевшись к линиям ее ладони со смешанным выражением жалости и удивления, произнесла следующее предсказание:

О господи, что за ладонь!

Невинной прелести огонь!

Так целомудренно чиста,

Супруга нежного мечта.

Увы, гласит узор такой,

Что вы утратите покой.

Соблазн, соединясь с пороком,

Страдать заставят вас жестоко.

И, бед не вынеся земных,

Спасетесь в небе вы от них.

И все ж хочу ослабить ваше бремя.

Припомните, когда наступит время:

Бывает так, что лицемер,

Всех добродетелей пример,

Ничьих законов не преступит,

Ошибки ближних строго судит.

Но ложной благости не верьте,

Под ней таится злое сердце,

Гордыня, похоть и разврат.

О дева, я скорблю стократ!

Увы, мое печально предсказанье,

Все, что могу вам дать я, – это знанье.

Но верьте, коль окажетесь в беде:

Смирение – невинности удел,

И лучший мир наградой вашей будет

За горести, что принесут вам люди.

Умолкнув, цыганка снова покружилась трижды, резко взмахнула руками и торопливо пошла прочь по улице. Толпа последовала за ней; дверь была теперь свободна, и Леонелла вошла в дом Эльвиры, злая на цыганку, на племянницу, на зевак, одним словом – на всех, кроме себя самой и своего прекрасного кавалера. На Антонию предсказания цыганки также сильно подействовали; но впечатление вскоре потускнело, и спустя несколько часов она забыла про этот случай, будто его и не бывало.

Глава II

Узнав хоть тысячную долю наслаждений,

Известных тем, кто любит и любим,

Признаешь ты, вздыхая с сожаленьем:

Упущен зря тот час, что не отдал любви.

Торквато Тассо (1544–1595)

Монахи проводили аббата до двери его кельи, и он отпустил их тоном осознанного превосходства, в котором показное смирение боролось с реальной гордыней.

Оставшись один, он дал волю своему тщеславию. Вспоминая, какой энтузиазм вызвала его проповедь, он испытал прилив восторга, и образы будущего величия легко предстали перед ним. Экзальтация его возрастала, гордыня громко подсказывала, что он возвысился над всеми людьми.

«Кто смог бы, как я, – думал он, – пройти все испытания юности, ничем не запятнав свою совесть? Кто еще сумел подавить напор сильных страстей и буйного темперамента и даже на заре жизни добровольно стать затворником? Напрасно я ищу другого такого человека. Ни в ком другом не нахожу я такой решимости. В сфере религии никто не похвалится тем, что равен Амброзио! Какое мощное воздействие оказала моя проповедь на прихожан! Как толпились они вокруг меня! Как они осыпали меня благословениями и называли единственным надежным столпом церкви! Что теперь мне делать дальше? Ничего, только надзирать над поведением своих братьев, как прежде я надзирал над самим собой. Нет, это не все! Разве не может подстеречь меня искушение на том пути, которым я доселе следовал неуклонно? Разве я не принадлежу к разряду мужчин, чья природа неустойчива и подвержена ошибкам? Мне предстоит отныне часто покидать свое уединенное убежище; прекраснейшие и знатнейшие дамы Мадрида постоянно посещают аббатство и не желают обращаться к иным исповедникам, кроме меня. Я должен приучить свои глаза к виду источников искушения и противостоять соблазнам роскоши и желания. Встречу ли я в этом мире, куда вынужден вступить, какую-то прекрасную женщину… столь же прекрасную, как ты, пресвятая Дева!..»

И его взгляд остановился на картине, висевшей на стене; она изображала Деву Марию и в течение последних двух лет была объектом его все возраставшего восторга и обожания. Амброзио помолчал, любуясь ею, и заговорил вслух.

– Как прекрасно это лицо! Как грациозен поворот головы! Какая нежность и притом какое величие в божественных очах! Как мягко опирается она щекою на руку! Могут ли розы соперничать с румянцем этой щеки? Не посрамляет ли эта рука белизну лилий? О! Если бы такая красота существовала, и существовала только для меня! Тогда мне было бы позволено обвивать эти золотые завитки вокруг своих пальцев и прижиматься губами к сокровищам этой белоснежной груди! Боже милостивый, следовало ли бы мне тогда воздержаться от искушения? Не смогу ли я вознаградить себя за тридцать лет страданий, хотя бы один раз обняв ее? Неужели мне нельзя забыться…

О, как я глуп! Куда меня заводит восхищение этой картиной? Прочь, нечистые помыслы! Я должен помнить, что женщины навеки недоступны мне. Ни одна смертная не