История Льва - Микита Франко Страница 9

И опять Кама безошибочно понял, о чём он.

- Я им клей не давал.

- Вообще-то давал.

- Ну, может и давал, - закивал он. – Но ведь не принуждал, да? Ты же не стал нюхать от того, что я сказал, что клей можно нюхать. Поэтому я сейчас с тобой об этом говорю, а не с кем-то другим.

Лёва не нашёлся, что ответить. Кама завораживал его своим обаянием, размеренностью в движениях, искренней, не напускной независимостью. И, конечно, Кама тоже был умным – Лёва не мог этого не признавать. Его тянуло к Каме, как тянет к интересным, к загадочным личностям, к знаменитостям с экранов – к тем, о ком больше слышал, чем знаешь на самом деле.

И всё-таки… Всё-таки Кама был подонок, хоть и симпатичный. Вспомнив об этом, Лёва сделал несколько шагов в сторону.

- Я пойду.

Кама кивнул:

- Заходи поболтать. Приятно, когда у собеседника острый ум.

Лёва, глядя под ноги, произнес:

- Может, зайду.

Лёва и Шева [7-8]

Лёва думал: когда ему скажут? Вторую неделю смотрел на растущий мамин живот и ждал перинатальной новости, но родители вели себя так, словно ничего не происходит. Ну, то есть, действительно как обычно: отец орал на мать, угрожающе замахивался и хватал её за волосы. На прошлой неделе мама коротко подстриглась, чтобы отцу не за что стало хвататься, так он ударил её по лицу – за смену имиджа («Ты же женщина!»).

Лёва хорошо помнил, как восемь лет назад они ждали появления Пелагеи. Это были лучшие месяцы их семейной жизни: папа не бил маму. Конечно, тогда он срывал злость на самом Лёве, но мальчику это казалось ерундой – ну, подумаешь, зато родители не ссорятся. За это, тогда ещё шестилетний Лёва, был готов отдать всё, может быть, даже свою жизнь.

Однажды он так и сказал маме. Отец наказал его за сломанный телевизор – Лёва играл резиновым мячиком в квартире и попал в экран. Экран не разбился, но после этого изображение на стареньком «Рубине» было исполосано вдоль и поперек. Папа тогда отвесил Лёве шесть (соразмерно возрасту) ударов флотским ремнем – тяжелая пряжка била по спине до крови. Вечером мама обрабатывала зеленкой и плакала, а Лёва говорил: - Не плачь. Зато тебя не бьёт.

И она плакала от этих слов ещё больше.

- Ну правда, это же хорошо, - утешал Лёва, поворачиваясь к маме лицом и обнимая за светлые волосы. – Мне ради тебя не сложно потерпеть.

- Ты не должен ради меня терпеть, - всхлипывала мама.

- Я ради тебя что хочешь могу, - храбрился Лёва. – Даже умереть.

Мама слабо улыбнулась:

- И что хорошего – умирать за других?

- А что плохого?

Она не ответила. Снова развернула его спиной, чтобы закончить с ссадиной, и уже совсем без улыбки сказала:

- Ты слишком жертвенный. Так можно быстро закончиться.

- Как это – закончиться? – не понял Лёва.

- Стать пустым. Чувствовал себя когда-нибудь пустым?

Лёва как следует подумал.

- Наверное, нет.

- Ещё почувствуешь, – пообещала мама.

И была права. Рядом с Шевой он чувствовал себя если не пустым, то стремительно пустеющим: как будто посреди жаркой пустыни отдаёт другу последний глоток воды, но он не выпивает и не возвращает – просто выливает на землю.

Устав ждать первого шага со стороны родителей, Лёва решил сам завести неизбежный разговор. Он поймал маму в субботу за уборкой, когда она была в хорошем настроении, а папы не было дома (и это почти всегда совпадающие моменты), и спросил грубовато, но с искренней обидой: - Мам, а вы когда собирались мне рассказать?

Мама удивилась тоже, кажется, вполне искренне:

- О чём?

- О ребёнке. Ты ж беременна.

Мама помрачнела. Перестала вытирать пыль с телевизора, отбросила тряпку на тумбу. Устало опустилась на диван. Лёва перепугался её реакции:

- Ты чего?

Она неожиданно попросила:

- Только папе не говори.

Лёва оторопел от такого заявления.

- Что не говорить? Что ты беременна?

- Да.

- В смысле? Это не от него что ли?

Он даже обрадовался этой догадке: круто, если не от него. Может, от кого-нибудь нормального?

Но мама оскорбилась:

- Что ты несешь? От него, конечно!

- А почему не говорить?

- Он разозлится. Куда сейчас третьего ребёнка?

- В смысле разозлится? Ты одна что ли в этом виновата?

Мама устало заговорила:

- Не одна, конечно, но всё равно, ты же его знаешь…

- А почему ты… ну…

Лёве было неловко говорить слово «аборт» при маме. Как будто матом ругаешься.

- Почему ты оставила ребёнка? – спросил он помягче.

Маме слово «аборт» далось легко. Она так и сказала:

- Он против абортов.

- И против третьего ребёнка, и против абортов?

- И против контрацепции.

- Тяжелый случай.

Но, конечно, куда более тяжелым случаем показалась удивительная невнимательность отца: сын заметил, что мать беременна, а муж – нет. Как бы то ни было, Лёва решил не вмешиваться: пусть сами в этих делах разбираются. Мысленно он пытался прикинуть сроки появления нового орущего комочка, которого тоже придется спасать от отца: если виден живот, значит, уже скоро. Может быть, четыре или пять месяцев – к сентябрю, как и Пелагея. Почему всё худшее с ним случается в сентябре? Осень, школа, новые дети.

Не то чтобы Пелагея была худшим. Но их семья – не самое благополучное место для младенцев, Лёва это хорошо понимал и из-за этого понимания чувствовал личную ответственность. Должна же хоть у кого-то быть эта ответственность.

А ещё этот Шева – тоже постоянно проезжался Лёве по нервам. На днях у него случился припадок, прямо в школьной столовой: на подходе к раковине он упал, как подрезанный – как персонажи мультиков. Лёва шёл следом за ним, и сначала подумал, что Шева споткнулся. Но он не вставал. Тогда Лёва подумал: обморок. Но тело Шевы начало содрогаться в судорогах, глаза закатились, макушка головы хаотично забилась о кафельный пол, и, ещё не до конца понимая, что и зачем он делает, Лёва скинул рюкзак с плеч и аккуратно подложил его под Шевину голову.

Конечно, вокруг ужас что началось: дети перепугались, побежали за школьной медсестрой, но пока её звали, приступ прекратился сам по себе. Шева перестал трястись, а через минуту открыл глаза, не понимая, что происходит. Он