Василий Галин - Политэкономия войны. Как Америка стала мировым лидером Страница 26

В свою очередь, к середине 1921 г. общий военный долг европейских стран С. Штатам достиг, по словам М. Павловича, «сказочной цифры» 10.141.000.000 долларов. Доля России, в общем долге, составляла менее 2% (0,2 млрд.). 

Требуя безусловного возврата долгов, США одновременно категорически отказывались признавать свои обязательства перед СССР, поскольку СССР … не был признан США. Характерен в данном случае пример с Доброфлотом: в апреле 1929 г. специальный суд отклонил иск Доброфлота о возмещении стоимости судов, которые были реквизированы морским ведомством США во время интервенции в Россию. Отклонение иска обосновывалось тем, что США не признали СССР и поэтому истец не имеет право предъявлять иск{416}.

Советское правительство неоднократно демонстрировало свою готовность к решению проблемы долгов, например, на XVI съезде ВКП(б) в 1930 г. И. Сталин заявлял: «Американское правительство ставит условием восстановления отношений с нами признание займа, заключенного Керенским, и готово благожелательно рассмотреть наши контрпретензии. Такая постановка вопроса при прямых переговорах не создала бы затруднений»{417}. Свое завуалированное предложение Сталин повторит спустя полгода в интервью с Дюранти{418}. Кроме этого «в частных разговорах с различными американскими сенаторами и… туристами, — мы, по словам М. Литвинова, — изъявляли всегда готовность к обсуждению претензий после восстановления отношений»{419}. Позицию американского правительства по данному вопросу отражало сообщение дипагента СССР в США Б. Сквирского: «На вопросы представителей прессы госдепартамент, в лице Келлога, отрицал, что совпра делало когда-либо предложение платить долги; он указал, что правительство не собирается признавать СССР, и потому уклонился от обсуждения препятствий к признанию…»{420}.

Тем не менее, обсуждение проблемы русских долгов среди американских сенаторов носило довольно бурный характер: Сенатор Баркли в 1930 г. заявлял, «что заем Керенскому был дан, как заем революционному правительству, представляющему собой первый шаг к нынешнему режиму, вследствие чего этот долг, по его мнению, мог бы быть признан советским правительством…». Что касается советских контрпретензий, то сенатор Уиллер утверждал, что если Советы будут настаивать на них, то, «по его мнению, вряд ли добь(ют)ся признания», сенатор Беркли, в свою очередь «подал мысль, что претензии и контрпретензии, возможно, уравновешивают друг друга…»{421}. В 1932 г. уже даже «республиканский сенатор Брукхарт доказывал необходимость признания СССР. Он заявил, что американские долги СССР за убытки, причиненные интервенцией в Сибири, превышают русские долги САСШ…»{422}.

Казалось приход к власти Ф. Рузвельта и признание СССР приведет к урегулированию проблем. М. Литвинов в 1933 г. докладывал: «Из моих многократных бесед с Рузвельтом я вынес впечатление, что в случае урегулирования вопроса о долгах и при отсутствии инцидентов с американцами в Союзе у нас могли бы установиться с Рузвельтом весьма дружественные отношения. Общественное мнение тоже сейчас этому благоприятствует»{423}.

Несмотря на то что баланс претензий и контрпретензий складывался в пользу СССР, ради восстановления отношений Советское правительство пошло на беспрецедентный шаг: оно впервые согласилось на признание военных долгов и на выплату компенсаций за национализированную собственность.

«Уступить тут один раз и создать прецедент, значило, — отмечает Кремлев, — подвергать себя опасности обвальных претензий многих стран»{424}. По договорам об урегулировании долга с другими странами «мы обязаны возмещать им старые претензии если когда-либо согласимся удовлетворить аналогичные претензии какого либо государства… конфликт совершенно неизбежен», — предупреждал М. Литвинов{425}. Именно поэтому СССР предложил провести погашение американского долга в обмен на займ, поскольку, комментировал М. Литвинов, «не всякое другое государство сможет или захочет представить нам займы на тех же условиях, что и Америка. Претензии, например, Франции, Англии и Германии достигают огромных сумм, а если мы потребуем займов в двойном размере, то получаются колоссальные займы…»{426}.

В официальном совместном коммюнике, подписанном Литвиновым и Рузвельтом, говорилось, что Советский Союз «соглашается отказаться от всех и любых претензий, какого бы то ни было характера, вытекающих из деятельности вооруженных сил Соединенных Штатов в Сибири, или содействия вооруженным силам в Сибири… и рассматривать подобные претензии, как окончательно урегулированные и разрешенные настоящим соглашением»[48].{427}. Одновременно Советская сторона заявила, что «уплатит правительству Соединенных Штатов в качестве взноса за счет долга Керенского или прочего сумму не ниже 75 млн. долларов в форме процента сверх обычной процентной нормы на заем, предоставленный СССР правительством США или его гражданами». Президент ответил, «что он с уверенностью считает, что сможет убедить конгресс согласиться на сумму в 150 млн. долл…»{428}.

Практические шаги по решению проблемы долгов американская сторона возложила на только, что назначенного первого посла США в СССР У. Буллита, который 15 лет назад выступал перед В. Вильсоном за признание СССР. По приезде в Москву У. Буллит был искренен в своих симпатиях к СССР, полон оптимизма и самых радужных надежд на установление дружеских советско-американских отношений.

Ничего не предвещало беды. Так, на одной из первых встреч с советскими дипломатами состоявшейся в конце 1933 г. американский посол, указывая на гитлеровцев, говорил: «Эти люди сошли с ума во всех отношениях и самым большим их безумием в политической области являются их планы договориться с Японией и Польшей против СССР»… «Потом он горячо стал говорить о том, что Рузвельт искренне хочет помочь СССР, что Рузвельт не является сторонником старого порядка и что он так же, как сам Буллит, полагает, что САСШ заинтересованы в том, чтобы помочь нашему «эксперименту», что Америка теперь ищет новых путей, что если они не будут иметь успеха, а наш «эксперимент» будет иметь успех, то Америка будет учиться у СССР»{429}. Описывая свой прием в Москве в 1933 г., Буллит приводил ответные слова Сталина, обращенные к нему: «Я хочу, чтобы вы поняли: в любое время, днем и ночью, если пожелаете встретиться со мной, дайте знать — я приму вас тотчас же». Буллит докладывал: «Этот жест с его стороны был необычаен: до этого он вообще отказывался принимать каких-либо послов»{430}.

Однако скоро настроения посла изменились кардинальным образом. Первой задачей Буллита было изучение проблемы долгов в целом, а второй — «различные вопросы, связанные с признанием России»{431}. Главным был вопрос долгов, где Советское правительство придерживалось «джентельменского соглашения», зафиксированного в совместном коммюнике Рузвельта — Литвинова, — «долги в обмен на займы»{432}. В ответ Буллит заявил, что «взаимоотношения не начинаются с предоставления займов… им должна предшествовать выплата иностранных долгов. После решения вопроса о долгах отношения могут развиваться дальше»{433}.

Советский Союз не мог пойти на такой шаг, «на другой день после того, как мы заключим соглашения с американцами, — предупреждал Н. Крестинский, — все другие страны кредиторы поставят вопрос о своих долгах»{434}. На Буллита подобные аргументы не действовали и он перешел к политике прямого шантажа. В марте он писал госсекретарю Халлу: «…возможно, лучше всего приостановить все торговые и финансовые отношения, пока ситуация не прояснится»{435}. Буллит рекомендовал Ф. Рузвельту «поддерживать по возможности самые дружеские личные отношения с русскими, но они должны дать понять со всей ясностью, что если русские не захотят сделать шаг вперед и взять морковку, то получат дубинкой по заднице»{436}. В своих обращениях к президенту Буллит называл Сталина «кавказским бандитом», «который знает только одно: если ты отдал ему что-то просто так, значит, ты осел».

Буллит угрожал Литвинову, что США примут Закон Джонсона и «закроют свои кредитные рынки для стран, не выплативших долги Соединенным Штатам, что нанесет ущерб Советскому Союзу. Литвинов отвечал, что этот закон не повредит Советскому Союзу, потому что советская сторона сможет удовлетворять свои потребности в других местах и, кроме того, имеется много стран-должников, в том числе Англия, Франция и Италия»{437}.

Реакцией США стала организация настоящей финансовой блокады СССР. Так, например, сообщение корреспондента «Чикаго дейли ньюс» о том, что в Берлине ведутся переговоры о кредите для СССР в 40 млн. долларов для постройки металлургических заводов и что американские банкиры Диллон и Рид, вероятно примут в нем участие, вызвало заявление представителя госдепартамента о том, что департамент не допустит амеручастия{438}. Другой пример связан с Буллитом. В середине 1930-х он узнал, что Франция и СССР договорились о займе в миллиард франков. Американский посол приложил все свои силы, для того, что бы расстроить сделку. Он убеждал французов: «Россия никогда не вернет этого займа»{439}. Сделка была сорвана. Провал кредитных соглашений сыграл свою роль и в отношениях с Германией. В феврале 1935 г. президент Рейхсбанка Я. Шахт говорил торгпреду СССР в Германии Канделаки: «ваши неудачи с кредитами во Франции и Америке не могли не сказаться на вашем положении здесь. Благодарите Рузвельта и Эррио или проклинайте их — дело ваше. А мы теперь видим, что получить кредиты вы можете только у нас. Мы их дадим вам, но условия будут, простите, более жесткими»{440}.