Алан Гринспен - Эпоха потрясений. Проблемы и перспективы мировой финансовой системы Страница 39

Казалось бы, эффективному органу планирования следовало заняться устранением недостатков моделей. Умные головы вроде Ситаряна там действительно были. Они пытались сделать это. но ноша оказалась непосильной. Капиталистические рынки функционируют, опираясь на мгновенно поступающую информацию об изменении цен. Можно ли без нее делать выводы о том, сколько и какой продукции нужно производить? В отсутствие механизмов рыночного ценообразования советская система экономического планирования была лишена эффективной обратной связи. Не менее важно и то. что специалисты по планированию не получали сигналов от финансовой системы, позволяющих соотнести распределение сбережений с реальными инвестициями в производство с учетом меняющихся запросов и вкусов населения.

Мне пришлось соприкоснуться с централизованным планированием задолго до моего назначения председателем ФРС. С 1983 по 1985 год я входил в состав Консультативного совета по внешней разведке при президенте Рейгане, где мне однажды поручили проанализировать наши оценки способности Советского Союза выдерживать гонку вооружений. Ставки были чрезвычайно высоки. Стратегическая оборонная инициатива «Звездные войны» основывалась на предположении, что советская экономика несопоставима с американской. Стоит усилить гонку вооружений, думали многие, и Советы рухнут в безуспешной попытке не отстать от нас или же пойдут на переговоры. При любом исходе мы сможем протянуть им руку дружбы, и холодная война закончится.

Поставленная передо мной задача была слишком важной, чтобы от нее отказаться, но ее масштабность пугала меня. Требовались поистине титанические усилия, чтобы разобраться в тонкостях системы производства и распределения, так непохожей на нашу. Однако, углубившись в проект, я буквально через неделю осознал его нереальность: надежных способов оценки состояния советской экономики попросту не существовало. Сведения Госплана не соответствовали действительности, поскольку советские руководители всех уровней завышали показатели производства и раздували фонды заработной платы. Более того, данные Госплана изобиловали внутренними противоречиями, которые я не мог разрешить (подозреваю, что даже Госплан был не в силах сделать это). В итоге я доложил консультативному совету и президенту, что не готов сказать однозначно, выдержит ли советская экономика противостояние «Звездным войнам». Уверен, что псами Советь» не могли с уверенностью ответить на этот вопрос. Как оказалось впоследствии. СССР и не пытался создать аналог «Звездных войн» — вместо этого пришедший к власти Горбачев начал проводить реформы.

В разговорах с сотрудниками Госплана я, конечно, не упоминал об этом и лишь радовался тому, что нахожусь не на месте Ситаряна, — работать в ФРС было непросто, но работа в Госплане напоминала театр абсурда.

Более непринужденно прошла моя встреча с главой советского центрального банка Виктором Геращенко, Он был моим коллегой, но в условиях плановой экономики, где государство решает, кому выдавать средства, а кому нет, банки играют существенно меньшую роль, чем на Западе. По сути дела Госбанк выполнял функции кассира и счетовода. Если заемщик задерживал выплаты по кредиту или вообще прекращал их, что из того? Фактически кредитование сводилось к переводу денег из одной государственной структуры в другую. Банкирам не нужно было заботиться о кредитоспособности, о процентных рисках, о колебаниях рыночной стоимости - о тех финансовых сигнализаторах, которые в рыночной экономике указывают, кому можно и кому нельзя предоставлять кредиты и. соответственно. какую продукцию выпускать и кому ее продавать. Таким образом, вопросы, о которых я говорил предыдущим вечером, попросту не входили в компетенцию Госбанка.

Геращенко держался приветливо и дружелюбно, он настоял на том, чтобы мы обращались друг к другу по имени — Виктор и Алан. Имея за плечами опыт работы руководителем советского банка в Лондоне, он прекрасно говорил по-английски и понимал принципы функционирования банковской системы на Западе. Общение с Геращенко, как и со многими другими, убеждало в том, что Советский Союз не так уж сильно отстал от США, как принято было считать. Виктор сознательно искал встреч со мной и другими западными банкирами, стремясь войти в престижное сообщество руководителей центральных банков. Мне он показался весьма приятным человеком, и мы с ним славно побеседовали.

Буквально через четыре недели. 9 ноября 1989 года, пала Берлинская стена. Я находился по делам в Техасе и в тот вечер, как и все остальные, не отходил от телевизора. Произошедшее само по себе было неординарным, однако меня больше всего заинтересовали масштабы экономического упадка, которые обнажились после падения стены. Одна из ключевых проблем XX века заключалась в определении той меры, в которой государство должно вмешиваться в экономику в интересах обеспечения общественного блага. После Второй мировой войны все страны европейской демократии повернулись лицом к социализму, и даже Америка склонилась к государственному регулированию — успех перевода американской промышленности на военные рельсы обеспечило именно централизованное планирование.

Таким был экономический фон холодной войны. В сущности, она представляла собой состязание не только двух идеологий, но и двух систем экономического устройства: свободный рынок против централизованного планирования. На протяжении минувших четырех десятилетий обе системы, казалась, шли вровень друг с другом. По общепринятому убеждению, СССР и его союзники, даже с учетом их экономической отсталости, постепенно догоняли расточительную рыночную экономику западных стран.

Управляемый эксперимент в экономической науке почти невозможен. Но даже лабораторные условия вряд ли позволили поставить нечто более наглядное, чем опыт с Восточной и Западной Германией. Обе страны исходно имели одинаковую культуру, историю, язык и систему ценностей. В течение 40 лет они находились по разные стороны баррикад, практически не поддерживая друг с другом коммерческих отношений. Основным объектом испытания стали их политико-экономические системы — рыночный капитализм и централизованное планирование.

Многие полагали, что у соперников практически равные шансы. Западная Германия явила миру послевоенное экономическое чудо, возродившись из пепла и превратившись в одно из самых процветающих демократических государств Европы, Германская Демократическая Республика стала форпостом Восточного блока — она была не только крупнейшим торговым партнером Советского Союза, но и страной с уровнем жизни, немногим уступавшим западногерманскому.

В период работы в Консультативном совете по внешней разведке мне приходилось сравнивать экономику этих двух государств. По оценкам экспертов, в Восточной Германии ВВП на душу населения составлял 75-85% от показателя Западной Германии. Этот уровень всегда казался мне неверным — достаточно было взглянуть на облезлые многоквартирные дома по другую сторону Берлинской стены, как становилось ясно, что уровень производства и жизни за ней намного ниже, чем на процветающем Западе. Ирония заключалась в том, что формально оценка ВВП Восточной Германии была правильной. «Незначительная» разница в уровне жизни являлась результатом занижения ФРГ собственного прогресса. К примеру, каждое государство вело учет количества произведенных автомобилей. Однако западногерманская статистика не отражала качественное различие автомобиля Mercedes 1950 года выпуска и сошедшего с конвейера в 1988 году. В то же время конструкция угловатого, экологически грязного восточногерманского седана Trabant не менялась в течение 30 лет* Иными словами, с поправкой на качество производственный разрыв между двумя странами оказывается намного глубже, чем принято считать.

Падение Берлинской стены открыло картину такого экономического упадка, что удивились даже скептики. Как выяснилось, производительность труда в ГДР была чуть выше трети аналогичного показателя Западной Германии — никак не 75-85%. То же касалось и уровня жизни. Восточно-германские заводы выпускали настолько низкокачественную продукцию, а управление сферой услуг было до того неэффективным, что модернизация обошлась бы в сотни миллиардов долларов. Как минимум 40% предприятий Восточной Германии были признаны безнадежно устаревшими и подлежащими ликвидации. Большинству остальных требовалась долговременная финансовая поддержка, чтобы обрести конкурентоспособность. Не у дел остались миллионы людей, которых надо было переучивать и обеспечивать новой работой, иначе они пополняли армию мигрантов, стремящихся на запад. Масштабы разрухи, царившей за «железным занавесом», были тайной за семью печатями, но теперь правда выплыла наружу.

Восточные немцы все же могли рассчитывать на поддержку западных соотечественников. Другим странам советского блока, находившимся в таком же, если не в худшем, состоянии, приходилось надеяться только на себя. Видный польский реформатор Лешек Бальцерович пошел по стопам другого крупного преобразователя экономики Людвига Эрхарда. Эрхард, возглавлявший в 1948 году Управление хозяйством англо-американской зоны Германии, дал толчок к возрождению разрушенной экономики, одним махом отменив государственное регулирование цен и производства. Говорят, он превысил свои полномочия, но его постановление было обнародовано в выходной день, и оккупационные власти просто не успели ничего предпринять Комбинация сработала. К удивлению скептиков, западногерманские магазины, страдавшие от дефицита продовольственных и промышленных товаров, мгновенно наполнились, и печально известный черный рынок ушел в прошлое. Заоблачные поначалу цены постепенно снизились, когда увеличившееся предложение превысило спрос.