Сергей ГОРОДНИКОВ - ГОСУДАРСТВО И НАЦИОНАЛЬНАЯ РЕФОРМАЦИЯ Страница 5

Развитие капиталистических отношений в России к началу ХХ века привело к тому, что буржуазные свободы и новые рыночные реформы стали кровно необходимыми для прибыльности капиталовложений, для привлечения внешних капиталов в экономику страны. Правительством принимались и проводились в жизнь соответствующие решения. Но при расширении рыночных и политических свобод: с одной стороны, набирала обороты критика феодально-бюрократических привилегий правящего класса, казнокрадства и взяточничества аристократии, с другой, – быстро становилось вопиющим имущественное расслоение населения, то есть чрезмерное обогащение немногих и обнищание подавляющего большинства. Самодержавная власть теряла способность воздействовать на экономику и политически управлять империей, и страна теряла политическую устойчивость. Не имея достаточной социальной культуры производственных отношений для быстрого наращивания собственных промышленных капиталов, Российская империя, словно наркоман, “сажалась на иглу” хронической зависимости от притока западных, главным образом французских капиталов, привязывала себя к промышленным предприятиям Франции и Британии, фактически теряя независимость в экономике и политике. Оказывалось, что буржуазными рыночными и политическими свободами нельзя пользоваться в своих государственных интересах без буржуазной культуры населения, без рационального общественного сознания в отношении прав собственности, без зачатков буржуазно-капиталистической национальной корпоративности поведения государствообразующего народа.

Революция 1905 года показала правящему классу страны, к какому тупику приближалась Россия. В стране вызрело всеохватное народное недовольство, страшно реакционное и готовое к взрыву неуправляемых страстей, способное стать вторым изданием Великой Смуты. И то, что монархию спасли действительно черносотенцы, исторически реакционнейшие силы, напугало правящий класс не меньше, а скорее даже гораздо больше, чем угроза буржуазной революции. Оказавшись в подвешенном состоянии вследствие политического и морального паралича, феодальная верхушка государства вынуждена была отдать чрезвычайные полномочия власти, пожалуй, самому одарённому и умному в её рядах политику России того времени – Петру Столыпину. Кажется, больше жизненным опытом, “на ощупь”, нежели осознанно, Столыпин пришёл к пониманию главнейшей потребности государства – неизбежности радикальнейшей раннебуржуазной Реформации мировосприятия русского народа, в том числе и русского крестьянства, которая должна подготовить русский народ к дальнейшему революционного преобразования в русскую буржуазно-капиталистическую нацию. Из чего логически следовало, что только мировоззренческий национализм способен осуществить переход к национальному общественному самосознанию, и Столыпин призвал “дать дорогу русскому национализму”, очевидно, имея в виду, всё же мелкобуржуазный национал-патриотизм крестьянства, а точнее сказать, национал-патриотизм крестьянского кулачества, которое он принялся создавать целенаправленным разрушением общинного землепользования. Из его высказываний и действий следует, что он хотел спасти Россию от революции народных низов осуществлением революционных преобразований отношений собственности сверху. Это неизбежно толкало его к политике ускоренного создания политической опоры самодержавию в крестьянском кулачестве, к упору на развитие в стране более понятного народному крестьянству земледельческого капитализма хуторского хозяина, а не индустриального, не промышленного капитализма городского населения.

Вряд ли он был понят тогда многими даже в близком окружении. Столыпин останется навсегда в плеяде великих государственных деятелей России именно потому, что он взял на себя огромную ответственность, проявив невероятное мужество, по существу дела, начав подготовку русской Национальной Реформации ещё до буржуазной революции. Он пытался решить задачу создания правительством многомиллионного среднего имущественного слоя земельных собственников, укрепляющего крестьянско-земледельческую и с пережитками феодальных традиций конституционную монархию, и совершить это прежде появления властного политического класса крупных капиталистических собственников, которые сетью своих интересов подчинят себе капиталистические отношения в огромной стране. Ибо, подчинив себе капиталистические отношения, крупные капиталистические собственники подтолкнут буржуазную революцию, как это было в истории Англии, – а такое развитие событий Столыпин и хотел предотвратить. Но решить эти революционные в своей основе задачи, упреждающие буржуазную революцию, он пытался бывшими в его распоряжении средствами эволюционного управления страной, действуя вопреки враждебным настроениям правящего класса землевладельцев и огромных крестьянских масс, вопреки духовной православной культуре народа.

Столыпин, по-видимому, осознавал, что задуманная им Национальная Реформация, как любая Реформация вообще, есть качественный скачок в становлении общества, а потому немыслима и невозможна без огромных жертв, без возникновения государственного аппарата революционизирующего отношения собственности насилия, без террора в защиту передовых нарождающихся явлений жизни и против явлений старых, отмирающих. Ибо такая Реформация призвана подавлять и даже истреблять наименее склонные к тому, чтобы приспосабливаться к принципиально новым историческим условиям и требованиям, ветви народного организма, одновременно давая возможность тем, кто более приспособлен, набирать силы и влияние. Обстоятельства вынуждали его признать, что умирание народа и нарождение капиталистической нации проходит через исторически неизбежный этап социал-дарвинизма, и высшее проявление ответственности государственного деятеля есть мужественная мудрость в максимально возможном управлении этими процессами, не мешающая им, но и не позволяющая вырваться в Великий Хаос Смуты и Самоистребления.

Трагедия и России, и личная трагедия Столыпина была в том, что русский народ в самом широком смысле был полностью не готов к политике Национальной Реформации. Народ оказался не приспособленным к буржуазному рационализму, к рационализму вообще, выказывал явную не готовность, как в Низах, так и в Верхах к конституционной монархии, которая отстаивала бы капиталистические отношения собственности. Столыпин попытался преобразовать страну посредством старой власти, вырвать её из состояния господства феодальных отношений собственности ради введения капиталистических, минуя буржуазную революцию! Но это было объективно невозможно. Субъективно эта объективность выразилась в том, что народная интеллигенция не поддержала его политику, вместо рационального обсуждения целесообразности такой политики правительства, поиска путей развития положительных процессов с наименьшими жертвами, поддалась истерии эмоционального неприятия “столыпинского” Зла с позиции архаично Православной, общинно крестьянской культуры, которую исчерпывающе выразил Л.Толстой. Эта истерия интеллигенции стала разлагать исторически обречённое народное общество, как бы заранее обосновывать моральное право народа на взрыв анархического разрушения всего и вся нового и передового. Именно народная интеллигенция несёт огромную долю вины за кровь, в которой захлебнулась Россия с февраля 1917 года, когда подтвердилась старая мудрость: “Благими намерениями мостится дорога в ад ”. Она и вымостила себе и России дорогу в Ад! Столыпин боролся за то, чтобы жестокими мерами навязать России новые отношения собственности, а интеллигенция не желала знать, что это был единственный путь свести неизбежные жертвы к минимуму. Интеллигенция требовала, чтобы не было жертв вообще. И это было её ошибкой, худшей, чем преступление.