Александр Аузан - Договор-2008 Страница 6

Что же дальше? Дальше у власти возник, на первый взгляд, вполне рабочий вариант, я бы его даже назвал честным контрактным вариантом. Поскольку государственная власть в России ныне богата… У нас государственный бюджет за 6 лет вырос в 9 раз, и это только бюджет, мы не берем стабилизационный фонд и избыточные золотовалютные запасы Центробанка. Т. е. я сейчас не говорю про деньги физических лиц, нет. Я говорю про то, что у государства денег много. И дальше возникает естественный вариант: так, может, мы с населением договоримся? Мы честно купим свою власть у населения. Это называется «национальные проекты».

Дело в том, что национальные проекты — это не реформы, которые намечались до того, это не изменение институтов, это распределение денег. Причем проблема в том, что, вроде, денег много, но на всех точно не хватит. Поэтому нужно выбрать какие-то точки, например, учителей, врачей, сельских жителей, молодые семьи, которые хотят доступ к жилью, им дать, и им хорошо, и поддержка власти образуется.

Проблема, господа. Проблема состоит вот в чем. Это попытка создать такие социальные оффшоры. Вот, участковому врачу и медсестре — да, а специалисту — нет, на него не хватает, там начинаются трудности. Одному учителю на три школы — 100 тыс. рублей в месяц. С ума сойти! А там же кругом тоже люди живут. Поэтому по поводу такой символической и избирательной любви власти и народа, я бы хотел к этим социальным оффшорам предложить термин. Я это называю «эффект детей Сусанина».

Сейчас расскажу короткую историю, которую мне поведал вполне сведущий человек, преподаватель Костромского университета Н.В. Сорокин, который читает курс краеведения и все знает про Ивана Сусанина и его детей. Я не буду про Ивана Сусанина, там действительно подвиг был. Говорят другой, но был. Я буду про детей, потому что дальше отношения верховной власти и народа, который спас эту верховную власть, строились через детей Ивана Сусанина.

Для начала из «выбелили» — освободили от «крепости», потом их освободили от государева тягла, от налогов, потом запретили туда заходить полиции, потом, вообще, запретили туда приезжать губернатору без специального приглашения со стороны двух старост. В общем, через 50, через 100 лет в российском крестьянстве возникла легенда о Беловодье: во, как жить надо! Крепости нет, налогов нет, полиции нет. Но на самом деле жизнь там стала трудна. Потому что всего этого нет, но и наделы не прирастают. Поэтому нужно искать какие-то дальнейшие формы выживания. Что же придумали в Коробово, где жили Сусанины? Недалеко от Коробова находится село Красное, известный российский ювелирный центр, где делали серебряные крестики. Ювелиры из Красного решили, что что-то у них схема очень сложная: они едут на рынок, покупают серебро, привозят в Красное, чеканят крестики, везут на рынок, продают за серебро. Они решили напрямую чеканить серебряную монету. А когда у полиции возникают претензии, ювелиры идут в Коробово, а Сусанины за небольшие деньги говорят: «Да, они Сусанины, о чем речь!» Полиция их трогать не может. Потом в Коробово стали ходить преследуемые секты: хлысты, скопцы и т. д. — тоже, видимо, за небольшую плату. Оффшор, нормальный такой оффшор.

Дело кончилось плохо. Когда в Кострому приехал тот царь, который действительно освободил остальных крестьян, за сутки до его визита в Коробове появился какой-то проповедник, который сказал, что царя-то подменили, царь-то — антихрист, единственная возможность спастись — бежать в лес. Приезжает царь, а село пустое. Царь осерчал. Когда население вернулось, полиция окружила село. В ночь перед тем, как они вошли в село, сгорела изба с метрическими данными и дальше полиция приняла, по-моему, мудрейшее решение за все время своего российского существования. Она решила, что на кого есть улики, тот не может быть прямым потомком Ивана Сусанина, а на кого нет улик — выдать новые метрические данные. Так закончилась история социального оффшора.

Главная проблема во времени, когда наступает эффект детей Сусанина. Очень важно, чтобы изжога наступила ровно после обеда. Ну, скажем, осенью 2008 г., но ничуть не раньше. Но, боюсь, что это сделать очень сложно. Полагаю, что изжога наступит не то, что во время обеда, но даже еще до, судя по тому, что происходит с реализацией национальных проектов.

Что же делать власти? Каким образом решить свои интересы в этой ситуации, когда и прямое давление не получается и купить народную поддержку не так просто? Есть, конечно, еще один вариант. Можно удовлетворить какое-нибудь сокровенное желание народа. Боюсь, что здесь нас ожидает самая главная опасность. Потому что если посмотреть на многочисленные социологические данные, то у народа есть одно из важнейших сокровенных желаний. Знаете, какое? Народ жаждет великой империи.

Мы живем в состоянии тяжелого постимперского синдрома. Я хочу напомнить, что у англичан постимперский синдром, по словам одного из британских премьеров, продолжался до тех пор, пока не умерло то поколение, которое помнило империю. Хочу напомнить, что у французов постимперский синдром принимал настолько тяжелые формы в конце 50-х гг… Мы совсем не единственная нация, которая в XX в. потеряла империю, и допускаю, что не последняя нация, которая теряет империю. Это тяжелая болезнь.

Народ в данном случае хочет от власти невозможного, хочет реставрации. А ни одного примера реставрации империи я привести просто не могу. Потому что то, что произошло в 1918–1920 гг., не было реставрацией империи, она не успела разойтись. Вообще, вопрос о реставрации — один из ключевых в понимании того, что происходит с нынешним политическим режимом. Потому что для меня довольно очевидно, что это режим в точном смысле реакционный.

Но ведь реакция — это такая историческая работа, которую очень часто приходится делать после революции. Я напоминаю вам, что замечательный кодекс Наполеона возник не в якобинском конвенте, а в период, который мы бы назвали периодом реакции. Реакция иногда делает совершенно неизбежную работу по установлению определенного правопорядка, по отдавливанию или уничтожению каких-то опасных для системы групп, устанавливает нормы. Было такое выражение советского периода: «Товарищ, помни, неправильно произведенный опохмел ведет к длительному запою». Я бы сказал, что есть черта, где реакция переходит в реставрацию. А в этом случае — беда. Потому что реставрация есть восстановление тех форм и институтов, которые уже были отвергнуты историческим процессом. Поэтому здесь мы входим в рассмотрение очень тяжкой перспективы: нереализуемого народного желания, на которое, вроде бы, власть начинает откликаться.