Никита Кричевский - Россия. Сквозь санкции – к процветанию! Страница 8

Модернизация и свобода

Качество институциональной среды – еще один часто приводимый фактор достижения высокого и устойчивого экономического роста. Не будем останавливаться на стиле государственного управления (авторитарном или демократическом), а также на форме правления (президентской или парламентской)[30]. Рассмотрим более «приземленные» рейтинговые срезы качества институтов в части коррупции и удобства ведения бизнеса, составленные авторитетными международными организациями (таблица 2.5).

Таблица 2.5

Примечание. В рейтинге «Ведение бизнеса» (Doing Business Report) оцениваются изменения в регулировании в отношении малых и средних предприятий по 10 индикаторам: создание предприятия, получение разрешений на строительство, подключение к электроснабжению, регистрация собственности, получение кредита, защита прав инвесторов, налогообложение, внешняя торговля, исполнение договоров и ликвидация при неплатежеспособности. Рейтинг «Индекс восприятия коррупции» (ИВК) Центра «Трансперенси Интернэшнл» составляется по 177 странам, рейтинг «Ведение бизнеса» (ВБ) – по 189 странам.

Источники: Трансперенси Интернэшнл, Всемирный банк.

Обратите внимание: Китай – один из мировых лидеров по темпам экономического роста – отнюдь не блещет качественными характеристиками институциональной среды. В «коррупционном» списке он в середине, в «деловом» чарте – еще ниже. У Индии и Вьетнама – второго и третьего «призеров» нашей гонки экономического роста – положение еще хуже, более того, Индия в рейтинге «Ведение бизнеса» (как и Россия в «Индексе восприятия коррупции») имеет худший результат из всех участников настоящего сравнения. Особняком, как всегда, – Южная Корея. Впрочем, по уровню развития экономики «азиатская Германия» в последние годы ближе к нормам высокоразвитых государств, потому и рейтинговые показатели (в первую очередь по удобству ведения бизнеса) у нее выше[31]. Здесь самое время напомнить тезис из предыдущей главы о сопутствующем, а не опережающем экономический рост развитии институтов.

Качество институтов определяет не умозрительная целесообразность, упорно насаждаемая западными экономическими проповедниками, а способ производства, превалирующая в данный момент модель развития. Сначала экономика – потом институты. Очевидная, вроде бы, мысль. Еще великий английский философ Френсис Бекон в 1620 году писал, что существует огромная разница «между жизнью людей в каком-либо наиболее культурном краю Европы и в какой-нибудь наиболее дикой и варварской области Новой Индии… И это происходит не от почвы, не от климата, не от телосложения, а от наук»[32]. Тем не менее идея опережающего формирования институтов по-прежнему является дискурсом, занимающим огромное место в риторике не самых последних экономических теоретиков.

Никто не спорит: институты занимают важное место в жизни социума, но одно дело – институты общественные, структурирующие наше сосуществование, и совсем другое – институты экономические, возникающие и улучшающиеся в процессе формирования и развития национального хозяйства.

Послесловие

В этой главе нам так и не удалось найти универсальные макроэкономические закономерности в прорывных экономиках ни по темпам роста ВВП, ни по показателям инфляции, безработицы или госдолга. Пожалуй, единственным исключением (или общей приметой) стало то, что экономики с меньшими показателями ВВП на душу населения развивались несколько интенсивнее по сравнению с более успешными соседями. Правда, и эта корреляция весьма условна (дело отнюдь не только в низкой статистической базе для сравнения), поскольку глобальная экономика знает немало примеров, когда страны с незначительными показателями ВВП на душу населения продолжают прозябать в нищете.

Препарирование специфических финансовых показателей также не способствовало кристаллизации некоей общей модели прорыва. К примеру, Китай с его заоблачным валовым сбережением, а также некоторые другие экономики смогли достичь столь высоких значений во многом благодаря искусственно заниженным курсам национальных валют. Однако общей логики и тут нет: сопоставимая с Китаем по показателю обменного курса к ВВП Турция имеет в два с лишним раза меньшие темпы экономического роста и почти в четыре раза меньший показатель отношения денежной массы к ВВП. Что, в свою очередь, объясняется развитыми перераспределительными процессами национального дохода, с одной стороны, и ментальными опасениями реинкарнации прежней гиперинфляции – с другой.

Количественные характеристики конечного потребления государств также вряд ли можно отнести к приводным ремням экономического роста, поскольку они незначительны, в первую очередь в странах с небольшими показателями ВВП на душу населения. В тех государствах, где экономики более успешны, все больше получаемых правительствами средств перераспределяется в непроизводственную и социальную сферу.

Вывод об определяющей роли инвестиций не нов, к тому же нуждается в дополнительной корректировке в зависимости от характера вложений: реальные это инвестиции или спекулятивные, вложения в акции или облигации, внутренние или иностранные, долгосрочные или краткосрочные, государственные (прямые или косвенные), инвестиции госкомпаний или полностью частные. Кроме того, говоря о государственных инвестициях, мы должны делать поправку на адресность и эффективность вложений.

Изучение качества институциональной среды ясности также не добавило. При общих невысоких позициях в рейтингах «Индекс восприятия коррупции – 2013» и «Ведение бизнеса – 2014» большинство рассмотренных стран были лидерами глобального экономического развития последних лет. Более того, мягко скажем, не самая благополучная ЮАР в рейтинге «Ведение бизнеса – 2014» располагается выше успешных Польши и Чехии.

В ходе анализа мы выявили несколько интересных моментов, таких как искусственное занижение курсов национальных валют в одних странах и значительные объемы денежной массы – в других. Возьмем эти результаты на заметку.

Глава 3. Эпоха социальной консервации

Итак, масштабные статистические сходства генезиса прорывных экономик в предыдущей главе не выявлены, хотя нам и удалось обнаружить некоторые общие черты. Например, схожие темпы экономического роста. В России, Бразилии, Мексике, ЮАР ежегодный рост колебался от 2,2 % ВВП в Мексике до 4,8 % ВВП в России, притом что ВВП на душу населения в 2012 году составлял от 11,6 тыс. долл. в ЮАР до 18,0 тыс. долл. в России. Впрочем, не будем сбрасывать со счетов преимущественно сырьевой характер этих экономик, хотя «благодарить» в экономическом успехе исключительно рост цен на сырье было бы неверно («нефтяное безумие» нулевых так и не стало фактором макроэкономического ускорения в Венесуэле или в странах Ближнего Востока).

С другой стороны, во Вьетнаме, Индии, Индонезии, Китае, Южной Корее среднегодовой рост был выше – от 4,0 % ВВП в Южной Корее до 10,6 % ВВП в Китае при показателях ВВП на душу населения от 3,9 тыс. долл. в Индии до 32,8 тыс. долл. в Южной Корее. Но и здесь приписывать подъем только лишь стремительно растущему промышленному производству было бы неправильным: не будем забывать про благоприятную фондовую конъюнктуру, относительно дешевые инвестиции, стремительный рост компетенций, невысокие издержки.

Мы уже подмечали схожесть некоторых стран по уровню фискальной нагрузки. Действительно, средний уровень налогов и взносов в странах первой группы в целом выше – от 20,6 % ВВП в России до 36,5 % ВВП в Бразилии. В странах второй группы фискальный «гнет» ниже – от 9,3 % ВВП в Индии до 23,9 % ВВП в Южной Корее. Но и здесь не стоит забывать, что в Индии, Китае, а также во Вьетнаме и Индонезии многие социально ориентированные механизмы перераспределения национального дохода – та же социальная защита населения (обязательное социальное страхование и социальное обеспечение) – находятся в стадии формирования, чем отчасти объясняются нынешние «плохие аппетиты» систем государственного управления.

Наконец, завышенные или искусственно заниженные курсы национальных валют. Здесь лидеров двое: «тяжеловес» переоцененности – Бразилия с ее реалом, «мотылек» заниженности – Китай с его юанем.

«Белой вороной» выглядит Вьетнам. Вроде бы у страны и среднегодовые темпы экономического роста высокие (6,6 % ВВП в 2000–2012 годах), и показатель валового сбережения второй после Китая (37,4 % ВВП), и конечное потребление государства минимальное (всего 6,3 % ВВП). Но вот незадача – государственное потребление наименьшее, а размер фискальной нагрузки серьезный (29,5 % ВВП), выше только у Чехии (41,2 % ВВП) и Бразилии (36,5 % ВВП). ВВП на душу населения низший (всего 3,6 тыс. долл.), а доля потребления домохозяйств одна из самых существенных (62,2 % ВВП), почти столько же, сколько у Бразилии (62,3 % ВВП), выше только у Мексики (64,8 % ВВП) и Турции (70,0 % ВВП). Денежная масса значительная (106,5 % ВВП), больше только у Китая и Южной Кореи, однако доходов бюджету явно не хватает (дефицит – 5,2 %), более существенная нехватка средств в казне только у Индии (5,4 %).