Григорий Явлинский - Рецессия капитализма – скрытые причины. Realeconomik Страница 8

1.2. Причины: простые, не столь простые и совсем не простые

1.2.1. Преступная самоуверенность

Первое, что обращает на себя внимание, когда начинаешь размышлять об особенностях коллективного сознания, в том числе сознания интеллектуальной элиты, – это его инерционность, на определенном этапе с неизбежностью порождающая его неадекватность реальности. Не претендуя на открытие, должен сказать, что любое общество во многом живет стереотипами прошлого, даже если эти стереотипы не осознаны и не всегда принимают отчетливую вербальную форму.

Наше общество последних 20 лет – яркий тому пример. Представление российского политического класса, а также тех слоев населения, которые в советское время было принято объединять словом «интеллигенция», о рыночной экономике, предпринимательстве, частной собственности, капитализме – это, в сущности, набор стереотипов 30–40-летней давности, как официальных советских, так и вывернутых наизнанку, в рамках которых советские идеологические штампы воспринимались как отражение реальности ровно наоборот. Причем любопытно, что эти стереотипы перемешаны не только в общественном сознании, но часто и в индивидуальном, когда капитализм воспринимается одними и теми же людьми и как страшная угроза, и как пример разумного устройства общества. Мысль же о том, что современное западное общество (или, если угодно, современный капитализм, хотя само это слово, на мой взгляд, в силу присущих ему исторических ассоциаций упрощает социальную реальность) представляет собой сложный набор разнородных и разноплановых элементов, причем состав этого набора со временем изменяется, лишь со сменой поколений прокладывает себе дорогу в общественном сознании, да и то с немалым трудом.

Однако в той же степени подобная инерционность сознания относится и к западному обществу. Его сознание точно так же формируется под влиянием идеологических догм прошлого, а осознание происходящих в этом обществе и его экономическом базисе перемен также происходит с большим трудом, и часто – без видимого успеха.

Один из примеров подобной закомплексованности сознания – убежденность в том, что основные принципы экономического и политического устройства общества в развитой части мира сформировались еще в середине прошлого века и с тех пор пребывают в относительно неизменном виде.

Действительно, все прошлое столетие прошло под знаком господства в общественном сознании двух положений, совсем не бесспорных по сути, но ставших при этом объектом почти безграничной веры интеллектуалов. Первое заключается в том, что накопление знаний предполагает увеличение возможностей воздействия на устройство человеческого общества. Второе утверждает, что существует некий путь прогресса, по которому в целом движется человечество, и есть сообщество интеллектуалов, которое определяет этот путь.

Правда, относительно второго утверждения совершенно очевидна оговорка: существовало несколько течений, поразному понимавших содержание и смысл общественного прогресса, и, как известно, значительную часть истории прошлого столетия как раз и составляет их интеллектуальное, а порою и вооруженное противостояние. Однако сама идея, что существует возможность посредством интеллектуальных усилий разработать некую оптимальную модель экономического и политического устройства и затем направить по ней реально существующие человеческие сообщества, разделялась абсолютным большинством лидеров общественного мнения, по крайней мере в развитой части мира. А поражение Советского Союза в его «холодной войне» с Западом, помимо прочего, привело к тому, что вера мейнстримной политической и экономической элиты на Западе в то, что он в целом уже достиг этой оптимальной, а потому и единственно правильной модели, значительно укрепилась.

Эффектная концепция «конца истории», предложенная в свое время Фрэнсисом Фукуямой, после распада Советского Союза и краха олицетворявшейся им идеологической системы закрепилась в сознании западной элиты – принципы построения экономики и общества, характерные для США и государств Западной Европы, по умолчанию стали восприниматься ею как оптимальные и в некотором смысле даже эталонные. Любые попытки критического осмысления господствующих в этих странах социальных и деловых практик стали выглядеть в глазах большинства в лучшем случае маргинальным брюзжанием, а в худшем – общественно вредной ересью.

Стоит заметить, что победоносное для США окончание «холодной войны» с Советским Союзом имело многочисленные, в том числе и негативные, политические и экономические последствия для самих США и для Запада в целом, о чем будет сказано ниже. Здесь же важно отметить, что укрепление самоуверенности западной элиты в правильности направления своего движения сыграло немалую роль в созревании предпосылок кризиса, а в последующем – после того как его острая фаза миновала – в том, что попытки переосмысления периода относительно беспроблемного роста экономики Запада в 1990-е и первой половине 2000-х годов были сравнительно быстро оставлены. На смену же им вернулось убеждение, что социально-экономическая практика современного Запада (как и памятный многим советский «реальный социализм» образца 1970-х годов) нуждается в абстрактном «совершенствовании», но никак не в содержательном их реформировании.

Если попытаться поразмышлять о том, почему эта самоуверенность столь заметно укрепилась именно в последние десятилетия, можно высказать целый ряд предположений по этому поводу.

Во-первых, для такого рода уверенности были вполне объективные, в определенном смысле даже материальные основания. Известно, что целую череду потенциальных циклических кризисов в американской экономике в 1980-е, 1990-е и в начале 2000-х годов властям удалось «задавить» в зародыше, залив их деньгами Федеральной резервной системы. Другое дело, что это мешало рынку выправить ряд дисбалансов, которые в интересах долгосрочного динамичного развития стоило бы позволить отрегулировать. Однако с задачей предотвращения уже наступавшего, по всем признакам, циклического спада американские экономические власти справлялись вроде бы достаточно успешно, что и порождало веру в то, что стихийные экономические колебания и движения рынков могут быть в значительной степени поставлены под контроль. То есть время, казалось, начало подтверждать претензии мейнстримной экономической теории на точное знание, способное не только объяснять хозяйственные реалии, но и активно воздействовать на них.

Во-вторых, существует естественное свойство человеческой психологии, суть которого выражается поговоркой «от добра добра не ищут». Если все идет нормально, если и страна, и конкретные люди, играющие в ней не последнюю роль, заметно и стабильно богатеют; если конкуренты оказываются погребенными под тяжестью проблем, а свои собственные если и не рассасываются совсем, то теряют былую остроту – если все обстоит именно так, то какой смысл искать подвохи и подводные камни и поднимать тревогу по поводу рисков, которые до сих пор не реализовались, да и, возможно, никогда не реализуются.

Причем это касалось как бизнеса, который охотно (хотя бы и негласно) делегировал своим правительствам ответственность за качество управления, так и политиков, которые столь же охотно полагали, что если до сих пор все шло хорошо, то с какой стати вдруг все станет плохо. Ну и, конечно, свою лепту вносили и профессиональные экономисты-теоретики, которые на волне ренессанса идей свободного рынка как всеобщего регулятора с удовольствием рассуждали о том, что даже самый плохой частный предприниматель инстинктивно мудрее и эффективней сколь угодно компетентного правительства. Все это поднимало некую волну всеобщей эйфории, на фоне которой идеи административного ограничения рыночных рисков не находили ни влиятельных сторонников в правительствах, ни поддержки у бизнеса.

В-третьих, соображения психологического и социального комфорта всегда толкают людей к конформизму, к неосознанному (или даже откровенно провозглашаемому) соглашательству, стремлению подыграть всеобщему настроению. И это касается не только безликой массы всякого рода «аналитиков», но и людей, добившихся реальных успехов в сфере бизнеса, науки и публичной политики, – людей, чьи имена произносились и продолжают произноситься с благоговением и цитируются как откровение не только информационными агентствами, но и респектабельными деловыми изданиями.

С этой точки зрения весьма показательно, как те же люди – причем люди весьма известные и уважаемые, – которые до начала кризиса не высказывали даже намека на ущербность той экономической модели, которая господствовала на Западе в течение последних 15–20 лет, в начале 2009 г. вдруг развернулись на 180° и стали предрекать ей скорый и окончательный крах.