Мойзес Наим - Конец власти. От залов заседаний до полей сражений, от церкви до государства. Почему управлять сегодня нужно иначе Страница 2

Упадок власти меняет мир.

Цель данной книги – доказать эти смелые утверждения.

Слышали ли вы о Джеймсе Блэке-младшем?

На упадок власти влияют множество самых разных беспрецедентных сил. Чтобы это понять, давайте на время забудем о Клаузевице[1], крупнейших компаниях, входящих в рейтинг Fortune Global 500, и том единственном проценте населения США, на который приходится непропорционально большая доля государственного дохода, и обратимся к примеру Джеймса Блэка-младшего, шахматиста из семьи рабочих, родом из района Бедфорд-Стайвесант, Бруклин, Нью-Йорк.

К двенадцати годам Блэк стал мастером спорта по шахматам: это звание имеют менее двух процентов из 77 тысяч членов Американской шахматной федерации, и только 13 мастеров спорта тогда были моложе 14 лет{1}. Случилось это в 2011 году, и у Блэка были все шансы стать гроссмейстером (звание, которое присуждает Международная шахматная федерация на основе побед претендента в турнирах с титулованными игроками. Гроссмейстер – самое высокое звание, которое может получить шахматист, сохраняется пожизненно){2}.

До Блэка самым юным гроссмейстером в истории Америки был Рэй Робсон из Флориды: он получил это звание в октябре 2009 года, за две недели до пятнадцатилетия{3}.

Играть Блэк выучился самостоятельно с помощью дешевых пластмассовых шахмат, купленных в магазине Kmart, и вскоре переключился на книги о шахматах и компьютерные программы. Кумир Блэка – Михаил Таль, чемпион мира 1960-х годов. Помимо удовольствия от игры, Блэком движет жажда власти. Как он признался в одном из интервью: “Мне нравится диктовать сопернику, что ему нужно делать” – более четкую декларацию врожденной жажды власти трудно себе представить{4}.

Однако успехи Джеймса Блэка и Рэя Робсона уже не диво. Это часть общемировой тенденции, новый феномен, охвативший мир профессиональных шахмат, который долгое время оставался закрытым. Новое поколение учится играть и достигает мастерства в куда более юном возрасте. Гроссмейстеров сейчас больше, чем когда бы то ни было: более 1200 против 88 в 1972 году. Новички все чаще побеждают признанных мастеров, и средний срок чемпионства стремительно сокращается. Гроссмейстерами в наши дни становятся люди самого разного происхождения. Писатель и журналист Д. Т. Макс заметил: “В 1991-м, в год распада Советского Союза, все девять самых авторитетных шахматистов мира были родом из СССР. Воспитанники советских шахматных школ становились чемпионами мира на протяжении последних 43 лет (и только три года это звание принадлежало гражданину другой страны)”{5}.

Теперь ситуация изменилась. Все больше игроков разных национальностей и разного происхождения способны добраться до вершин шахматного Олимпа. А вот удержаться там непросто. Шахматный блогер Миг Грингард заметил: “На планете наберется две сотни игроков, которые, если повезет, смогут победить чемпиона мира”{6}. Иными словами, власть нынешних гроссмейстеров уже не та, что раньше.

Чем объясняются перемены в мировой шахматной иерархии? Отчасти (но лишь отчасти) цифровой революцией.

Нынешние шахматисты пользуются компьютерными программами, которые позволяют воссоздать миллионы партий, сыгранных лучшими гроссмейстерами мира. С помощью специальных программ можно спрогнозировать последствия каждого хода. Соперники могут переиграть любую партию, рассмотреть ходы при всех возможных сценариях, изучить манеру игры любого шахматиста. Интернет расширил кругозор шахматистов всего мира и, как показывает пример Джеймса Блэка, открыл новые возможности игрокам любого возраста и социоэкономического статуса. Каждый, у кого есть доступ в интернет, может найти на многочисленных шахматных сайтах интересующую информацию и достойного соперника{7}.

И дело тут не только в технологиях. Возьмем, например, другого шахматного гения, норвежца Магнуса Карлсена, который в 2010 году в возрасте девятнадцати лет стал первым в рейтинге ФИДЕ. По словам Д. Т. Макса, который опубликовал о шахматисте статью в журнале New Yorker, успех Карлсена объясняется скорее оригинальной и неожиданной стратегией (которой тот отчасти обязан своей феноменальной памяти), чем компьютерным обучением: “Карлсен меньше, нежели его соперники, тренировался с помощью компьютера, а значит, и манера его игры отличается от остальных. Он рассчитывает на собственную способность оценивать ситуацию. Это делает его опасным противником для тех, кто привык полагаться на компьютерные программы и базы данных”{8}.

Разрушение иерархии власти в мире шахмат обусловлено также переменами в глобальной экономике, политике, демографической и миграционной моделях. Многие границы открылись, путешествия стали доступнее, и большее число игроков смогло попробовать свои силы на турнирах по всему миру. Благодаря более высоким стандартам образования, распространению грамотности и умению считать, а также здравоохранению число потенциальных гроссмейстеров увеличилось. В начале XXI века впервые в истории городское население превысило сельское, что вкупе с продолжительным периодом экономического роста, начавшегося в 1990-х годах во многих бедных странах, открыло новые возможности перед миллионами семей, для которых прежде шахматы были непозволительной, а то и вовсе неизвестной роскошью. Разумеется, тому, кто живет на далекой ферме в бедных краях, без электричества и компьютера, или каждый день вынужден тратить много времени на то, чтобы добывать пропитание или носить домой воду, стать шахматистом мирового уровня нелегко. Прежде чем интернет сотворит чудо, нужно, чтобы совпало множество условий.

От шахматной доски – ко всему, что нас окружает

Шахматы – классическая метафора власти. Но в шахматах разрушились, а в некоторых случаях вовсе исчезли барьеры, прежде ограничивавшие крохотный, тесный и стабильный мир чемпионства. Препятствия, мешавшие понять тактику и в совершенстве овладеть искусством игры, равно как и прочие преграды, которые ограничивали доступ на вершину, стали менее серьезными.

То, что случилось в мире шахмат, происходит и с властью в целом. Разрушение барьеров меняет как внутреннюю политику отдельных государств, так и геополитику, битву за клиентов и паству между религиями, соперничество между неправительственными организациями, интеллектуальными институтами, идеологиями, философскими и научными школами. Везде, где власть важна, виден ее упадок.

Одни приметы этого упадка заметны невооруженным глазом, другие становятся понятны благодаря экспертному анализу и научным исследованиям.

Начнем с геополитики. С 1940-х годов число независимых государств выросло в четыре раза. Более того, теперь они соперничают, враждуют или сотрудничают не только друг с другом, но и со всевозможными транснациональными и негосударственными организациями. Появлению Южного Судана (а произошло это в 2011 году), самого молодого государства на планете, активно способствовали десятки неправительственных организаций, в особенности группы евангельских христиан, такие как “Мошна самаритянина” под руководством Франклина Грэма, одного из сыновей Билли Грэма, известного американского религиозного и общественного деятеля, служителя баптистской церкви.

Если государство в наши дни вступает в войну, то военная мощь играет куда меньшую роль, нежели раньше. Боевые действия стали асимметричными: целые армии воюют против малочисленных отрядов повстанцев, сепаратистов, боевиков, причем все чаще побеждает более слабая в военном отношении сторона. Согласно исследованию, проведенному учеными Гарвардского университета, в асимметричных войнах с 1800 по 1849 год слабая (в плане численности войск и вооружения) сторона достигала стратегических целей в 12 % случаев. В тех же войнах, которые происходили в период между 1950 и 1998 годами, слабые побеждали чаще – в 55 % случаев. По целому ряду причин исход современных асимметричных боевых действий скорее зависит от взаимосвязи противодействующих политических и военных стратегий, чем от вооруженных сил. Таким образом, многочисленная, хорошо вооруженная армия уже не гарантирует того, что государству удастся достичь своих стратегических целей. И один из важных факторов такой перемены – растущая способность слабой стороны наносить противнику тяжелый урон в живой силе с незначительным ущербом для себя. Использование самодельных взрывных устройств (СВУ) в Афганистане и Ираке – лучшее тому доказательство. Один из генералов морской пехоты в Афганистане подсчитал, что на долю СВУ приходится 80 % потерь в его подразделении, а в годы войны в Ираке – две трети потерь, понесенных войсками коалиции, стали СВУ. И такой уровень поражающего действия сохраняется, несмотря на значительные средства, которые Пентагон выделяет на меры противодействия, включая 17 миллиардов долларов на покупку 50 тысяч приспособлений для радиоэлектронного подавления: предполагалось, что они нейтрализуют примитивные взрывные устройства на дистанционном управлении (мобильные телефоны, пульты дистанционного управления воротами гаража), приводившие бомбы в действие{9}.