Барри Шварц - Практическая мудрость Страница 7

Мы видим понимание важности такого самоанализа у Люка. «Сначала я был намерен защищаться, собирался спорить с ним. Но что-то внутри меня дрогнуло, и я сказал: „Извините. Сейчас уберу“». Подобная саморефлексия не всегда дается легко, особенно когда, подобно Люку, мы чувствуем себя обиженными. Она также трудно дается, когда не правы мы сами: легкомысленны, беззаботны, слишком эгоистичны. Критика наших собственных представлений часто мучительна. Способность занять отстраненную позицию и беспристрастно судить себя требует определенной смелости. Люку, чтобы стать достойным сотрудником лечебного учреждения, и Луизе Форер, чтобы стать хорошим судьей, нужно было понять и признать свои ошибки – и в следующий раз поступить лучше.

Люк и Луиза Форер помогают нам понять некоторые из ключевых характеристик практической мудрости. Подведем итог:

Мудрый человек знает истинные цели деятельности, которой он занимается. Он хочет поступать правильно, чтобы достичь этих целей: удовлетворять потребности тех людей, на благо которых работает. Мудрый человек умеет импровизировать, находя баланс конфликтующих целей и применяя правила и общие принципы с учетом особенностей конкретного контекста. Мудрый человек проницателен, он умеет читать социальный контекст, знает, как выйти за рамки черно-белых правил и увидеть оттенки. Мудрый человек знает, как встать на точку зрения другого – увидеть ситуацию такой, какой ее видит другой человек, и понять, что он чувствует. Умение встать на чужую позицию позволяет мудрому человеку проявить эмпатию и принять решение, которое служит потребностям клиентов (студентов, пациентов, друзей). Мудрый человек знает, как сделать эмоции союзником разума, умеет опираться на эмоции, чтобы получить сигнал о том, чего требует ситуация, и сформулировать правильное суждение. Он способен интуитивно чувствовать или просто знать, что нужно делать: это дает ему возможность действовать быстро. Его эмоции и интуиция хорошо вышколены.

Мудрый человек – опытный человек. Практическая мудрость – это мастерство, и приобретается оно с опытом. «Быть храбрыми люди учатся, совершая храбрые поступки», – говорил Аристотель. То же касается честности, справедливости, верности, заботливости, умения слушать и давать советы.

3. Поиск компромисса: почему мудрость практична

Наша жизнь определяется правилами. Административные нормативные акты предписывают, как строить отношения и исполнять свои обязанности, работая в весьма сложных организациях, доминирующих в нашем современном мире. Нормы морали определяют, что значит вести себя этично. Далее следуют правила, вытекающие из законов, которые издает правительство, и кодексы – уголовный и гражданский, – устанавливающие наказание за нарушение этих законов.

Мы не можем жить без таких правил. Опора на них, а не на свободную волю человека, имеет глубокие корни. Еще создавая конституцию Американской республики, ее отцы-основатели понимали, что у них нет возможности полагаться на мудрость человека и его добродетели. «Что такое государство как таковое, если не величайшее из всех отражений человеческой природы? – вопрошает Джеймс Мэдисон в «Федералисте»[15]. – Если бы люди были ангелами, не потребовалось бы никаких государств и правительств». Джон Адамс в конституции штата Массачусетс 1780 года тоже выступает за «верховенство законов, а не людей»[16]. Действительно, располагая тщательно проработанными законами вкупе с конституционной системой сдержек и противовесов, мы меньше зависим от того, чтобы наши публичные политики были поистине государственными деятелями, а граждане – сплошь исполненными мудрости. Система мудрых законов позволяет свести к минимуму потребность в мудрых людях.

Член Верховного суда США Бенджамин Кардозо[17] считал идеальной правовой системой такую, которая была бы «одновременно гибкой и подробной, учитывающей все детали, позволяющей предусмотреть справедливые и подобающие правила для любой возможной ситуации»[18]. Проблема тут только одна: правила без мудрости не работают. «Как бы ни были важны законы морали, идеал недостижим, – заключает Кардозо. – Жизнь слишком сложна, и человеческих сил для этого недостаточно». Возникновение законов повлекло за собой необходимость появления судей и судебных решений. Так же обстоит дело и с законами морали, которым мы следуем, – с той лишь разницей, что судьями в этом случае должны быть мы все.

Аристотель, наблюдая в Афинах IV века до н. э. за плотниками, сапожниками, кузнецами и кормчими, отмечал, что их работа не регулировалась правилами и не предполагала жестко заданных процедур. Материалы, с которыми они работали, были весьма разнообразны, и каждая практическая задача порождала новые проблемы. Аристотель считал, что решения, которые принимают ремесленники, работая в сфере материального, дают ключ к умению делать нравственный выбор, действуя в социуме. В частности, он был просто очарован тем, как каменщики на острове Лесбос использовали линейки. Обычно прямая линейка использовалась, чтобы измерять материалы перед резкой. Но когда нужно было вырезать из каменного массива колонны цилиндрической формы, линейка оказывалась бесполезной – с ее помощью невозможно было измерить длину окружности. Невозможно – если не согнуть линейку. Именно так и поступали каменщики, делая из проволоки гибкий измерительный инструмент – предшественник сегодняшней рулетки. С точки зрения Аристотеля, знание того, что нужно сделать с прямой линейкой, чтобы измерить окружность, и есть образчик настоящей практической мудрости.

Английская система общего права, на которой основана и американская правовая система, зиждется на такого рода гибкости. Она отвергает позицию, при которой намерение подсудимого и обстоятельства нарушения закона не имеют значения. Пустил ли человек стрелу в другого человека сознательно, или он стрелял в оленя, а стрела попала в человека, срикошетив от камня? В староевропейских судебных системах это не имело значения. Если вред был нанесен один и тот же, преступление считалось одним и тем же, и наказание, соответственно, назначалось одинаковое[19]. Английское общее право, а позднее и американская судебная система изменили положение вещей и провозгласили, что виновность в совершении преступления должна быть доказана неопровержимо[20]. И намерения, и мотивы преступления имеют значение, как и обстоятельства его совершения. Именно их приняла во внимание судья Форер, вынося решение по делу Майка, и нам нужны именно такие судьи. Наш здравый смысл выступает в защиту такого общего права.

Даже ребенок, разбивший фарфоровую тарелку, знает, что его намерения (которые могут находиться в спектре от «она сама соскользнула» или «я думал, она не бьется» до «я ненавижу эту еду» или «я хотел попасть Джонни в голову») имеют значение, – и они действительно должны иметь значение, когда родители выбирают наказание. И ребенок подсознательно чувствует то, что знаем мы все: как бы ни были важны законы и правила, они всегда требуют интерпретации при применении.

Иногда мы изменяем правила, чтобы уклониться от необходимости поступать так, как нужно. Особенно мастерски этим владеют адвокаты. Но каменщики Лесбоса сгибали линейку не затем, чтобы смошенничать или обмануть. Они поступали так, чтобы сделать дело как следует. Об этом и говорил Аристотель: чтобы работать и жить должным образом, мы должны знать, как, где и когда можно и нужно отойти от правил и «согнуть линейку».

Любой, кто воспитывал ребенка, жил в семье, дружил, руководил людьми на рабочем месте или обслуживал клиентов, знает, что правила и принципы эффективны отнюдь не всегда. Жить без них невозможно, но не проходит и дня, чтобы мы не нарушали их, не делали бы исключения, не искали бы компромисс там, где они вступают в противоречие друг с другом. Нам удается справляться с этическими проблемами и затруднениями, то и дело встречающимися в повседневной жизни, поскольку наш выбор почти всегда подразумевает интерпретацию правил, поиск компромисса между конфликтующими принципами и намерениями, между лучшим и худшим.

Мы пытаемся балансировать. Аристотель называл такой баланс «средним» (μέσοςόρος), но не в смысле среднего арифметического, а подразумевая правильное взвешивание конкретных обстоятельств. И вычисляется это «среднее» не сложением и делением, но приданием правилам гибкости – так, как это делали каменщики Лесбоса.

Некоторые из наших повседневных компромиссов столь привычны, что мы не всегда воспринимаем их как выбор, не говоря уже об их этической подоплеке. Когда друг или подруга спрашивают нас: «Как я выгляжу?», мы ищем нечто среднее между стремлением «быть честным» и «быть добрым». Когда мы разуверяем в чем-то друга, будучи обеспокоены его благополучием, мы ищем баланс между лояльностью и заботой о нем. Забота о ребенке требует, чтобы мы указывали ему на ошибки – как иначе он научится поступать правильно? Но разве на все ошибки и всегда нужно указывать? Да, мы пытаемся удержать его от действий, способных причинить вред. И все же нам следует избегать чрезмерной опеки. Ребенку нужна свобода, чтобы, совершая ошибки, учиться быть ответственным и самостоятельным.