Четыре тысячи недель. Тайм-менеджмент для смертных - Оливер Беркман Страница 12

Должен честно признать, что сам я, к сожалению, не живу в постоянном и непоколебимом осознании собственной смертности. Как, наверное, и никто из нас. Впрочем, могу подтвердить, что, если вы хотя бы отчасти примете этот взгляд на жизнь и изредка и ненадолго будете вспоминать о том, насколько поразителен сам факт бытия и как мало этого бытия достается вам, изменятся ваши ощущения от пребывания здесь и сейчас, от возможности быть живым в потоке времени. (Или живым потоком времени, как сказал бы последователь Хайдеггера.) С обыденной точки зрения конечность жизни воспринимается как нечто возмутительное, как «какое-то личное оскорбление, лишение человека его времени»{48}, по выражению одного ученого. Допустим, вы, как в старой шутке Вуди Аллена, хотите жить вечно не в сердцах соотечественников, а в своей квартире. И вдруг является осознание смертности и крадет жизнь, которая была по праву вашей.

Но не слишком ли это самонадеянно? Что дает нам основание полагать, будто бесконечный запас времени – это данность, а смертность – ее возмутительное нарушение? Или, иными словами, стоит ли считать, что 4000 недель – очень маленькое число, потому что это песчинка по сравнению с вечностью? Не лучше ли считать, что оно огромно: ведь вам досталось гораздо больше недель, чем если бы вы вообще не родились. Конечно, только те, кто не замечает, насколько удивительно существование как таковое, примут собственное существование как должное – как будто у них было особое право на то, чтобы им его даровали и никогда не забирали обратно. Так что, может быть, это не вас обманули и лишили неограниченного запаса времени. Может быть, это почти непостижимое чудо, что вам вообще досталось какое-то время.

Канадский писатель Дэвид Кейн осознал все это в результате шока, который он пережил летом 2018 года, посетив мероприятие в районе Гриктаун в Торонто. Сам вечер не представлял собой ничего особенного. «Я пришел слишком рано, – вспоминает Кейн, – поэтому немного погулял по ближайшему парку, потом прошелся по магазинчикам и ресторанам на Дэнфорт-авеню. Я остановился напротив церкви завязать шнурки. Помнится, я нервничал перед встречей с новыми людьми»{49}. А две недели спустя на том же отрезке улицы какой-то безумец открыл огонь по людям, убил двоих и застрелился сам. Рассуждая рационально, признается Кейн, нельзя сказать, что он спасся чудом. По Дэнфорт-авеню каждый день проходят тысячи людей, и стрельба началась не через минуту после того, как он ушел. И все же чувство, что он сам мог попасть под обстрел, оказалось достаточно сильным, чтобы понять, чтó для него значило под него не попасть. Позже он вспоминал:

Когда я смотрел видео с места происшествия, включая те, где в кадр попала церковь, у которой я завязывал шнурки, и угол, возле которого я нервно болтался, я понял нечто очень важное: моя жизнь – случайность, и нет никакого вселенского закона, наделившего меня этой привилегией. Любая жизнь – просто счастливый случай, и никто не гарантирует нам ни дня больше.

Я понял, что такая смена угла зрения особенно разительно влияет на мое отношение к повседневным раздражителям, таким как пробки и очереди в аэропорту, младенцы, которые не желают спать после пяти утра, или посудомоечная машина, которую вечером снова придется разгружать, хотя (думаю, вы поймете!) я уже делал это вчера. Даже неловко сознаться, насколько эти досадные мелочи отравляли мне жизнь в течение многих лет. Нередко такое случается и сейчас, но хуже всего было во времена моей одержимости производительностью. Потому что, когда пытаешься стать Мастером времени, мало что так выводит из себя, как задача или задержка, которую вам навязали против вашей воли, наплевав на график, который вы так тщательно составляли в своем безумно дорогом блокнотике. Но, если задуматься о том, что у вас в принципе есть возможность раздражаться, вещи, скорее всего, предстанут в новом свете. Поразительным покажется одно то, что вы есть, что можете испытывать эмоции, пусть даже отрицательные. Британский эколог Джефф Лай однажды поделился со мной опытом: после неожиданной и преждевременной смерти его друга и коллеги Дэвида Уотсона он, оказавшись в пробке, не сжимал в ярости кулаки, как обычно, а задавался вопросом: «Если бы Дэвид мог выбирать, умереть или оказаться в этой пробке, что бы он предпочел?» Так же он поступал в очередях в магазинах и разных сервисах, где приходилось слишком долго ждать. Лаю теперь было важно не что он делал в такие моменты или чем бы занялся вместо этого; важным стало то, что он это делал, и следовавший за этим прилив благодарности явился для него полной неожиданностью.

А теперь подумайте, что все это значит в свете простого и главного вопроса: как распорядиться своим ограниченным временем? Как мы уже видели, конечность вынуждает нас принимать сложные решения, и это неоспоримый факт. Чтобы провести вечер за важным для меня занятием (писать книгу), я должен непременно отказаться от многих других, тоже важных вещей (например, поиграть с сыном). Считать такое положение дел крайне досадным вполне естественно, как и мечтать об альтернативной версии существования, в которой нам бы не пришлось выбирать между важными занятиями. Но если удивительно, что нам вообще даровано существование, если «вся твоя жизнь – это время, взятое взаймы», как понял Кейн, просматривая новостные репортажи о стрельбе на Дэнфорт-авеню, то, может быть, разумнее говорить не о необходимости принимать подобные решения, а о подаренной нам возможности это делать? И тогда ситуация начинает казаться гораздо менее печальной: каждый момент принятия решений становится возможностью выбирать из заманчивого меню вариантов – а ведь этого меню могло и не быть. Так что жалеть себя из-за того, что вас обманули и заставили выбрать только одно, совершенно бессмысленно.

В такой ситуации выбор лишь одного пункта из меню – не поражение, а победа. Это жизнеутверждающая готовность потратить конкретное время на это, а не на то – по сути, на бесконечное число всяких «то», потому что вы решили, что это на данный момент важнее всего. Иными словами, именно факт, что я мог бы выбрать другой и, возможно, такой же ценный способ провести этот вечер, придает выбору, который я сделал, значимость. И конечно, то же самое применимо и ко всей жизни. Например, вступление в брак наполнено смыслом именно потому, что закрывает возможность встретить кого-то еще, кто – как знать? – мог бы оказаться и лучшим супругом. Радость, которую порой приносит осознание правды о конечности, называют «радость упущенной выгоды» – сознательное противопоставление «страху упущенной выгоды». Это захватывающее дух чувство, что вам вовсе не хочется делать все на свете: ведь если бы вам не нужно было выбирать, что пропустить, ни один вариант не имел бы настоящего смысла. И теперь вы можете спокойно отказаться от каких-то удовольствий или закрыть глаза на некоторые обязанности. Ведь что бы вы ни решили сделать вместо этого – заработать деньги для семьи, написать роман, искупать малыша, сделать привал во время похода и посмотреть, как бледное зимнее солнце скрывается за горизонтом на закате, – это ваш выбор. Именно так вы решили распорядиться временем, которого вам никто никогда не обещал.

4

Учимся прокрастинировать

Впрочем, мы, кажется, чересчур увлеклись метафизикой. Многие философы, ломавшие голову над вопросом конечности человеческого бытия, не стремились давать практические советы, потому что от этого разит самопомощью. (И не дай Бог кто-то захочет себе помочь!) Тем не менее их идеи имеют конкретное отражение в повседневной жизни. Помимо всего прочего, они подчеркивают, что главная проблема в управлении нашим ограниченным временем заключается не в том, как сделать все дела, – это никогда не произойдет, – а в том, как научиться принимать мудрые решения о том, чего со спокойной душой можно не делать. Как говорит американский писатель и учитель жизни Грег Крэч, нам нужно научиться лучше