Одержимость справедливостью - Александр Эл Страница 14

Ни хрена себе. Ещё и форма офицерская, не стыдно по улице пройти. Вспомнился забавный случай. Когда ложился в госпиталь, было холодно и солдаты ещё в шинелях ходили. У одного внизу шинели была грубо и неровно пришита полоса такого же материала, как сама шинель, что выглядело очень нелепо. Как потом рассказали, солдату выданная ему шинель не понравилась, показалась слишком длинной. И он снизу её обрезал. Это увидел его командир и приказал отрезанные куски пришить на место. Теперь, парню два года нужно ходить в таком нелепом наряде, и только ленивый не спрашивал, что всё это значит? И звали его все, не иначе как — «обрезанный».

— Ну вот, смотрите, — отдал я мой рисовальный блокнот в руки Димке, — слушай, а вам там, в вашей части, художники не нужны? Я бы тоже не прочь в городе остаться.

Я представил себе, как иду в офицерской форме, а не в обрезанной шинели, под ручку с барышней, вот с таким же декольте….

— Знаешь, я впечатлён. Нет, я восхищён, ты настоящий талант! Ты растёшь! — Димка переворачивал страницы моего альбома, а Танечка с восторгом смотрела то на рисунки, то на меня. Её больше не смущал мой зачуханный вид и больничный халат.

— Я так не смогу, — продолжал восхищаться Димка, — портреты очень сильные, такие все образные.

— Скажите, Дима, а сколько времени Вам нужно, что бы такой портрет нарисовать? — снова подала голос Танечка.

— По-разному бывает. Иногда минут 10, иногда больше. Как пойдёт. Я заметил, что это зависит от моего состояния и настроения.

— А сейчас, сможете нарисовать, вот Диму, например? Смотрите, какая у него шикарная фуражка, — глаза Танечки горели, щёчки порозовели.

Видно было, что девушка смущалась. А она хороша, очень хороша, — подумал я.

— Чего фуражку рисовать, они все одинаковые. Я рисую то, что меня впечатляет. Не знаю почему. Смотрю, а руки сами к блокноту тянутся. Вот Вас, я бы нарисовал. Хотите?

— Хочу, конечно, хочу!

— Ладно, сядьте вот сюда. А ты не подглядывай, я не люблю, когда под руку…, — сказал я Димке, — сядь рядом с Танечкой.

Все, наконец, расселись. Декольте мешало сосредоточиться. Хотелось рисовать только эту часть. Какого чёрта, нарисую не лицо, а портрет до пояса, с руками.

— Так ты не ответил, вам там художники не нужны? — начав рисовать, спросил я Димку.

— Нет, вроде не нужны, пока. Я же, художник. Хотя работы, скажу тебе, там до хрена, и она никогда не кончается.

Ну, понятно, место занято. Тобой занято. Как всегда ты передо мной, тут-как-тут. И никак от тебя не избавиться.

— То оформления бесконечные, — продолжал Димка, — то какие-то лозунги, даже карты приходилось рисовать. А вот за Аллею Славы, я пока браться не хочу. Там портреты героев нужно рисовать. Заставляют, рисуй, говорят. А я, тяп-ляп не хочу. Вот бы тебя, на эту работу.

Меня-бы, говоришь, но ведь место-то занято. Издеваешься сволочь, к горлу снова подкатилась уже забытая обида.

— Кстати, если ты в армии сейчас, то почему ты не в казарме, а разгуливаешь по городу, да ещё с девушкой. Там у вас все, так разгуливают?

— Нет, все не разгуливают. Только когда патрулируют, в город выходят. А так, в казарме сидят. Я же художник, да ещё при штабе прикомандирован. Поэтому хожу куда хочу, без ограничений.

— А цель какая, ходить без ограничений? Неужели никто не контролирует?

— Нет, не контролируют. Дают задания, а я выполняю. Все довольны.

— А, если, военный патруль остановит? Спросят, где увольнительная? Я от солдат слышал, что за такое могут и на губу.

— Да кто же милиционера остановит? Меня ни разу не останавливали. Но если остановят, я бумажку покажу, у меня есть. Вот смотри, тебе первому показываю. Никто никогда не спрашивал. Это на крайний случай.

На маленьком, сложенном вдвое листочке белой бумаги было написано, что Димке разрешается ходить где угодно, и когда угодно, без всяких ограничений, якобы он выполняет важное задание. Подписано, генералом МВД и припечатано большой круглой печатью.

— Да, убедительно. Это за что же такие бумажки дают? А что это за задание такое ты выполняешь, если не секрет, конечно?

— Бывают задания, но ничего особенного. Думаю, бумажку дали потому, что иногда начальство даёт личные поручения. Типа, отнести что-нибудь жене начальника. Не хотят, чтобы меня с этим задержали, случайно.

— Это, что же такое, например.

— Да, ерунда всякая. Последний раз, полковник поручил проявить фотоплёнку и отпечатать карточки. Ну, я в город отнёс, отпечатали. А там, жена полковника и две его дочки, на пляже, в купальниках. Просто не хотят, чтобы посторонние видели. Вот и весь секрет. А однажды, поручили сделать керамическую бляху на могилу какой-то женщины. Видно чья-то мать. Ты, говорят, художник, вот, говорят и сделай.

— А, как же ты должен такое сделать?

— Как, как, отнёс в Бытовую фотографию и заказал. И все довольны. Хвалят. Такие вот задания. Зато, я сплю дома.

— Как? Ты спишь не в казарме?

— Дома сплю. Кровать, у меня в казарме, конечно есть. Но сплю, в основном дома. Правда, обещают в части мастерскую оборудовать. Тогда, в город меньше нужно будет ходить.

Вот это служба. Спит дома. Там, наверное, Танечку, со всех сторон… рисует…. А я здесь, в палате на восемь человек, два месяца безвылазно. Почему всё ему, всю жизнь такая халява ломится?

— А, что это за парни в окнах, на нас смотрят? — вдруг спросила Танечка.

Действительно, в каждом окне торчало по две, а то и по три головы. Хотя окна были закрыты, лица были хорошо видны. Понятно, что все они таращились на Танечку, единственную здесь девушку в ярком платье, с накрашенными губами и сексапильными формами.

— О, я забыл, Вам Танечка привет передаёт всё инфекционно-венерическое отделение. Помашите им ручкой, они будут очень рады, — пошутил я, но увидев оцепеневшую Танечку, сам помахал им рукой.

На этот мой жест за окнами оживились, стали что-то выкрикивать в форточки. А за некоторыми откровенно паясничали и строили рожи.

— Дима, пойдём отсюда, — разволновалась Танечка. А Димка шутку оценил, и заржал в полный голос.

— Портрет свой, не хотите посмотреть? Я закончил.

— Портрет? Да, пожалуйста, покажите.

На рисунке, обнажённая по пояс Танечка, слегка наклонив голову и глядя с портрета блудливыми глазами, слегка приоткрыв рот и высунув кончик языка, двумя руками прикрепляла большую розу к волосам. Её формы я изобразит так, как себе их представлял, глядя на декольте. Увидев рисунок, Димка остолбенел, а Танечка покраснела и смутилась.

— Вы, это в казарму понесёте? — выдавила Танечка.

— За такое, можно