Четыре тысячи недель. Тайм-менеджмент для смертных - Оливер Беркман Страница 14

Принцип номер три – не поддаваться соблазну усреднения приоритетов. Есть история, которую рассказывают об Уоррене Баффетте{54}. Личный пилот задает известному своей проницательностью инвестору вопрос о том, как расставлять приоритеты. Меня так и подмывает написать: «Просто управляйте самолетом!» Но, похоже, действие происходило не во время полета, потому что Баффетт дал ему другой совет. Он сказал пилоту составить список из 25 вещей, которых он хочет от жизни, а потом расставить их по порядку от наиболее до наименее важных. Вокруг первых пяти, утверждает Баффетт, и нужно организовать свое время. Но в отличие от того, что пилот, возможно, ожидал услышать, оставшиеся 20 – не приоритеты второй очереди, к которым нужно обращаться, как только представится возможность. Ничего подобного, якобы сказал Баффетт. На самом деле это вещи, которых он должен всячески избегать любой ценой. Потому что это всего лишь амбиции: они недостаточно важны для него, чтобы строить вокруг них жизнь, но достаточно соблазнительны, чтобы отвлечь его от главного.

Чтобы понять глубинный смысл этой истории, необязательно составлять список целей (лично я этого не делал). В мире, где больших камней слишком много, именно камни средней привлекательности – достаточно интересная работа, вроде бы приятная дружба – могут испортить жизнь. Согласно расхожему совету из области самопомощи, большинству из нас нужно научиться говорить «нет». Но, как отмечает писательница Элизабет Гилберт, кажется, будто это подразумевает лишь смелость отказываться от скучных вещей, которые вы изначально не хотели делать. На самом деле, объясняет она, «все гораздо сложнее. Вам нужно научиться говорить "нет" вещам, которые вы хотите сделать, с осознанием того, что у вас всего одна жизнь»{55}.

Виртуозный тайм-менеджмент можно представить как умение прокрастинировать с умом, признавая правду о своей конечности и в соответствии с ней принимая решения. Но другой тип прокрастинации – дурной, мешающий нам продвигаться в работе, которая для нас важна, – обычно возникает в результате попыток игнорировать эту правду. Хороший прокрастинатор признает, что не сможет сделать все, а потом принимает самое мудрое решение о том, на каких задачах сконцентрироваться, а какие проигнорировать. Напротив, плохой прокрастинатор оказывается парализован именно потому, что ему невыносима мысль о каких-либо ограничениях. Для него прокрастинация – это стратегия эмоционального избегания, попытка избежать психологической боли, рождающейся из осознания своей конечности.

Ограничения, которых мы пытаемся избежать, когда занимаемся саморазрушительной прокрастинацией, часто никак не связаны с тем, сколько мы можем сделать за доступное время. Обычно такое состояние вызвано тревогой, что нам не хватит способностей, чтобы качественно выполнить работу, что другие воспримут ее не так, как мы хотим, или вообще что-нибудь пойдет не по плану. Философ Костика Брадатан приводит в пример легенду о зодчем из персидского города Шираза, придумавшем, как построить самую красивую мечеть в мире{56}. От красоты здания захватывало дух; оно было оригинальным, но выдержано в классических пропорциях, своим величием внушало благоговейный трепет, но не подавляло. Все, кто видел архитектурные планы мечети, хотели их купить или украсть; знаменитые строители на коленях умоляли архитектора поручить им работу над сооружением. Но зодчий заперся в своей мастерской, где смотрел на планы три дня и три ночи, – и в конце концов сжег их. Может быть, он и был гением, но при этом еще и перфекционистом: в его воображении мечеть была идеальна, и мысль о компромиссах, на которые пришлось бы пойти, чтобы воплотить замысел в реальность, мучила его. Даже лучшие строители неизбежно потерпели бы неудачу в попытке воссоздать его планы в точности до деталей. К тому же не в его власти было защитить свое творение от губительного воздействия времени – ни от обветшания, ни от мародерствующих армий, которые в конце концов сровняли бы мечеть с землей. Построить ее значило бы принять всё, что было не в его силах. Уж лучше лелеять идеальную мечту, чем отдаться в руки реальности со всеми ее ограничениями и непредсказуемостью.

Брадатан утверждает, что, когда мы прокрастинируем по поводу чего-то важного для нас, то, как правило, находимся примерно в таком умонастроении. Мы не видим или не желаем признавать, что любая попытка воплотить наши идеи в реальность никогда не сравнится с мечтами о них. Потому что реальность, в отличие от фантазии, это область, которую мы не можем безгранично контролировать, где не можем рассчитывать на то, что будем соответствовать своим перфекционистским стандартам. Что-нибудь – наши ограниченные таланты, время, контроль над происходящим и над действиями других людей – обязательно помешает нашему творению стать абсолютным совершенством. Звучит удручающе, но на самом деле эта мысль освобождает. Если вы не делаете чего-то, потому что боитесь, что не справитесь достаточно хорошо, успокойтесь: по безупречным стандартам, существующим в вашем воображении, вы точно не справитесь достаточно хорошо. Так что вполне можно начинать делать.

Прокрастинация, вызванная желанием избежать мыслей о конечности, не ограничивается профессиональной сферой. Это может оказаться серьезной проблемой и в любовных отношениях: из-за отказа признавать правду о конечности всего на свете пары зачастую годами существуют в подвешенном состоянии. Хорошим предостережением может послужить история Франца Кафки, худшего ухажера на свете{57}. Главная в его жизни любовная связь началась в Праге летним вечером 1912 года. Ему было 29 лет. В тот вечер, ужиная в гостях у своего друга Макса Брода, он познакомился с двоюродной сестрой хозяина Фелицией Бауэр, приехавшей из Берлина. Ей было 24 года, она обладала независимым складом ума и к тому времени уже сделала определенную карьеру в немецкой промышленной компании. Практичная энергичность Фелиции понравилась нервному, тревожному Кафке. О чувствах девушки нам мало известно, так как сохранились только свидетельства со стороны Кафки, но он был очарован, и вскоре между молодыми людьми завязался роман.

Но роман был эпистолярным: за следующие пять лет влюбленные написали друг другу сотни писем, но встречались лишь несколько раз, и похоже, что каждая встреча была для Кафки мучительной. Спустя семь месяцев после знакомства он наконец-то согласился встретиться во второй раз, но в назначенное утро прислал телеграмму, в которой сообщил, что не придет. Потом он все же явился, но был угрюм. Когда влюбленные наконец объявили о помолвке, родители Бауэр устроили в честь этого события прием. В дневнике Кафка признается, что во время приема «был закован в цепи, как преступник». Позже, встретившись с невестой в берлинской гостинице, Кафка разорвал помолвку, но переписка продолжилась. (Хотя Кафка и в письмах тоже оставался нерешительным. «Ты совершенно права, это безумие – столько писем, я сам вчера начал писать об этом письмо и завтра же Тебе его отошлю», – написал он однажды Фелиции, очевидно, в ответ на ее предложение сократить переписку.) Два года спустя они снова обручились, но ненадолго: в 1917 году Кафка расторг помолвку во второй и последний раз под предлогом туберкулеза. Бауэр (надо думать, со вздохом облегчения) вышла замуж за предпринимателя, родила двоих детей и переехала в Соединенные Штаты, где открыла успешную трикотажную фабрику. Она оставила позади любовную связь с таким количеством кошмарных и непредсказуемых поворотов, что трудно назвать ее иначе как кафкианской.

Кафка подпадает под стереотип «страдающего гения», витающего в облаках и далекого от нашей, более обыденной жизни. Но, как отмечает критик Моррис Дикштейн, «его неврозы ничем не отличаются от наших. Они не страннее, а только сильнее, чище… [и] доведены гением до такой степени несчастья, к которой большинство из нас никогда не приближается»{58}. Как и все мы, Кафка восставал против ограничений реальности. Он был нерешителен в любви и во многих других вещах, потому что страстно желал жить несколькими жизнями одновременно. Он хотел быть уважаемым гражданином и поэтому не бросал работы страховым