Путь к счастью. Откровение максималиста и пессимиста, экспериментатора и подопытного, почемучки-хроника и вечного искателя ответов в одном лице - Вера Светлова Страница 17

ПЕРВОЕ. Представим Эгоизм как некую самостоятельную Сущность.

ВТОРОЕ. Отслеживаем каждый его шаг на внутреннем фронте как самый первоклассный разведчик.

ТРЕТЬЕ. Активизируем самонаблюдение и самоанализ.

Вспомнили?

— Да я вроде и не забывал…

— Это правильно. Только надо не только помнить, но и по себе этими правилами ежеминутно прохаживаться.

— Ежеминутно?

— А что Вы так испугались? Вначале, конечно, не получится. Но, имея в наличии (ещё не успевшее, надеюсь, обветшать) ПОСТОЯННОЕ ЖЕЛАНИЕ БЫТЬ СЧАСТЛИВЫМ, орудуя направо и налево им самим и РАДОСТЬЮ в придачу, а попутно ещё и СОЗИДАЯ ТО, ЧТО БУДЕТ СОЗИДАТЬ В СВОЮ ОЧЕРЕДЬ (до чего руки, так сказать, дотянутся), так вот, имея всё это в наличии, даже разведчик всего лишь первого класса очень даже способен справиться с этой задачей, вернее, с тремя, поставленными ему нашим первоклассным Самопознанием.

А если мы привлечём на подмогу ещё и Бодрость духа и Чистоту помыслов (обе, а последняя в особенности, Эгоизму что горькие пилюли), то В КОМПЛЕКСЕ мы получим ТО (!), от одного намёка на которое наше несчастное, понурое, бессмысленное, озлобленное (и т. д., и т. п.) существование бросится от нас наутёк, только пятки сверкать будут.

Правда, для завершения картины под названием «Учусь быть счастливым!» не хватает последнего, завершающего штриха! Нашего самого-самого главного волшебника, без которого картина не оживёт, не наполнится жизнью и тем самым Счастьем, к которому мы вроде как недавно и направили свои стопы в горячем желании заполучить его во что бы то ни стало.

— Ах да, третий волшебник! — Кто-то оживился, вероятно, считая, что этот «третий» сразу решит все наши проблемы.

По большому счёту Кто-то даже очень прав. Наш «третий» поистине всемогущ, а силы у него столько, что всем драконам, Змеям Горынычам многоголовым да и прочей нечисти поганой с ним, с «третьим», НИКОГДА не справиться. Даже наш (ПОКА ещё наш…) вездесущий коварный ЭГОИЗМ боится его что огня, потому как даже им одним, нашим «третьим», что калёным железом выжигается!

— Слушайте, Вы меня заинтриговали! Так кто же он, этот Всемогущий?

— Не спешите, мой друг. Для Вас самого же лучше будет, если Вы мне его сами и назовёте. А чтобы легче было, я Вам подсказку дам, загадку загадаю. Итак, слушайте: без рук, без ног, а по свету бродит, без языка, а с каждым говорит, облика зримого не имеет, а всем виден, руками загребущими его не удержишь, а как отпускать станешь, так всегда при тебе и окажется…

— Хм-м-м… — Кто-то, поднявшись с кресла, прошёлся раз-другой по веранде, заложив руки за спину и морща в напряжённом раздумье лоб, затем остановился напротив меня.

— Послушайте, а ещё какой-нибудь подсказки не будет?

— Хорошо. Вот Вам последняя подсказка: без солнца жизнь человека освещает да теплом его согревает…

— Ага. Так… Что мы имеем? Первое: бестелесный, значит. Ну и невидимый, это само собой… Второе: но все его видят и слышат. К тому же в руках его не удержать! Прям призрак какой-то, фантом…

— Я, по правде сказать, очень далека от такого сравнения, мой друг. А что касается рук, то в данном контексте, прошу заметить, ключевое слово «загребущих».

— Хорошо, пусть так. Дальше: будешь отпускать, то есть (опять по контексту) не удерживать, он при тебе и окажется… Итак, невидимый, но все его видят, слышат, отпускаешь — всегда возвращается, а наоборот — так и приветик, не вернётся, да к тому же согревает и освещает…

— Да, даже в темноте ночной али казематной…

Кто-то вновь стал отмеривать шагами ширину старой веранды, углубившись в поиски разгадки и несвязанно бормоча себе под нос: «Невидимое… согревает… освещает… отпускаешь… а оно тогда всегда к тебе возвращается… Хм-м-м…», после чего резко остановился, подняв на меня глаза, а затем взглянул в сторону сада. — Пойду-ка я пройдусь. Дождик кончился, распогодилось. Похожу, подумаю. Авось и разгадаю. Да-а-а… Ну и загадку Вы мне задали…

Кто-то не спеша спустился по ступенькам крыльца, точно пробуя их на прочность, и побрёл по дорожке через сад. Мокрый гравий мягко шуршал под его неторопливыми шагами, а ветви старых, разросшихся яблонь, задеваемые им, обдавали его плечи брызгами только что закончившегося дождя…

Что ж, пусть побродит. А Вы, мой дорогой читатель, тем временем не поленитесь, а тоже поразмыслите над предложенной мной загадкой. Вдруг Вы отгадаете её ещё до того, как наш многоуважаемый Кто-то возвратится (я надеюсь, с полной победой).

Я прошла на кухню, раздумывая над тем, что бы из чего приготовить к близящемуся обеду, и, бодро взявшись за сковородку и кастрюлю, нож и половник, то и дело поглядывала через кухонное окно в сторону сада.

Надо сказать, что прошло немало времени, прежде чем среди густой зелени обозначилось некое движение, но уже в следующую секунду я разглядела, что это мой гость, радостный и оживлённый, прижимая что-то к груди, несётся к дому семимильными шагами.

— Смотрите, смотрите, какое чудо! — начал вопить он как оглашенный, едва переступив порог кухни и протягивая мне для обозрения то, что только что так бережно прижимал к себе. В его ладонях, согревшись, уютно устроился чёрный, с рыжими подпалинами вислоухий комочек, влажная шёрстка которого забавно курчавилась отдельными завитками.

Комочек чуть приподнял голову, повёл блестящим чёрным носом-пуговкой и вдруг заскулил, заерзал, рискуя свалиться на пол. Мой гость тотчас снова прижал его к груди, уставившись на меня взглядом, не терпящим возражений.

— У Вас молоко есть?

Я кивнула утвердительно.

— Прекрасно! Давайте его сюда, только подогреть сначала надо. А жирность какая? — вдруг спросил Кто-то, непроизвольно, точно в испуге, сильнее прижав к себе своё скулящее приобретение, — 1,5 или 3 процента? Ему бы пожирнее, погуще… — словно извиняясь, добавил мой гость, — а то знаете, некоторые женщины… ну там… — замялся он, — ничего жирного не едят, калории всякие ограничивают…

— Да не волнуйтесь, — успокоила я его и пояснила: — молоко самое настоящее, я его у соседки покупаю, она козочек держит. Сейчас мы ему и молочка дадим, и обсушим, согреем.

Я принесла большое старое махровое полотенце, приняла на руки мокрого горемыку, обтерла и, вновь вручив его моему гостю, налила в мелкую тарелку уже согревшегося на плите молока и поставила на пол.

— Ну-ка, посмотрим, справится ли…

Учуяв запах молока, найдёныш заскулил пуще прежнего, быстро-быстро поводя носом из стороны в сторону и неуклюже, словно загребая, задвигал растопыренными передними лапами в надежде высвободиться и заполучить наконец причитающийся ему обед.

Мой гость бережно опустил щенка на пол у самой миски. Неуверенно держась на то и дело разъезжающихся лапах, тот ткнулся