Четыре тысячи недель. Тайм-менеджмент для смертных - Оливер Беркман Страница 23

взрослого: важно также, насколько хорош для него этот способ распоряжаться временем в данный момент. Возможно, детство, проведенное в среде цифрового насилия и крови, просто не совсем полноценно, даже если в будущем это не будет иметь никаких последствий. В пьесе «Кораблекрушение» из трилогии «Берег утопии» Том Стоппард вкладывает эту усиленную эмоциями мысль в уста Александра Герцена: пытаясь сжиться со смертью сына, утонувшего во время кораблекрушения, Герцен утверждает, что жизнь мальчика была ценна сама по себе, хотя тому так и не довелось стать взрослым. «Оттого что дети взрослеют, мы думаем, что их предназначение – взрослеть, – говорит Герцен. – Но предназначение ребенка в том, чтобы быть ребенком. Природа не пренебрегает тем, что живет всего лишь день. Жизнь вливает себя целиком в каждое мгновение… Только люди хотят быть хозяевами своего будущего»{90}.Последний раз

Надеюсь, ясно, что все это применимо не только к родителям маленьких детей. Разумеется, быстрое взросление ребенка не позволит забыть тот факт, что жизнь – это последовательность стремительных впечатлений, которые ценны сами по себе и которые вы пропустите, если будете думать только о пункте назначения, к которому они, как вы надеетесь, ведут. Но нас должно обеспокоить наблюдение писателя и ведущего подкаста Сэма Харриса: то же самое применимо и ко всему остальному – поскольку жизнь конечна, в ней неизбежным образом полно вещей, которые мы делаем в последний раз{91}. Когда-нибудь я в последний раз возьму на руки сына – хотя эта мысль мне отвратительна, ее трудно опровергнуть: ведь не стану же я брать его на руки, когда ему стукнет 30. Точно так же когда-нибудь вы в последний раз посетите дом, в котором провели детство, или поплаваете в океане, или займетесь любовью, или поговорите по душам с близким другом. Но в сам этот момент вы не будете знать, что делаете это в последний раз. Харрис подразумевает, что к каждому переживанию нужно относиться с таким же пиететом, как если бы оно имело место в последний раз. И в некотором смысле каждое мгновение жизни – это действительно последний раз. Оно наступает, вы никогда не переживете его вновь – и, как только оно проходит, у вас в запасе остается одним мгновением меньше. Относиться ко всем этим мгновениям исключительно как к ступенькам на пути к мифическому будущему – значит выказать полное безразличие к реальной жизни; это было бы поразительно, если бы все мы не делали этого постоянно.

Стоит признать, что не мы одни виноваты в том, что наше отношение к конечному времени извращено, что мы воспринимаем его как инструмент и смотрим только в будущее. Мощные факторы давления извне тоже толкают нас в этом направлении: сама экономическая система, в которой мы существуем, в сущности, относится ко всему на свете как к инструменту. Можно сказать, что капитализм – это гигантская машина, превращающая в орудие получения будущей выгоды практически все, будь то ресурсы Земли или наше время и навыки (человеческие ресурсы). Если смотреть под таким углом, легче понять то, что в других обстоятельствах могло бы показаться загадочным: богатые люди в капиталистических странах часто на удивление несчастны. Они превосходно умеют использовать свое время как инструмент для умножения своего богатства. В мире капитализма это определение успеха. Но, если расценивать все отпущенное нам время как инструмент, жизнь в настоящем воспринимается всего лишь как транспорт, который довезет их до будущего счастья. Так что их дни нельзя назвать осмысленными, пусть даже количество средств на их счетах растет.

Это же зерно истины присутствует в расхожем представлении, что люди, живущие в экономически менее развитых странах, лучше умеют наслаждаться жизнью. Иными словами, для них время – нечто большее, чем орудие для получения будущей выгоды, и, следовательно, настоящее доставляет им больше удовольствия. Например, в мировых рейтингах счастливых стран Мексика часто обгоняет Соединенные Штаты{92}. Отсюда и старая байка о том, как нью-йоркский бизнесмен, приехав в отпуск в Мексику, разговорился с рыбаком. Тот рассказал ему, что работает только несколько часов в сутки, а все остальное время пьет вино и играет музыку с друзьями. Придя в ужас от подхода рыбака к тайм-менеджменту, бизнесмен дает ему непрошеный совет: если рыбак начнет работать усерднее, он сможет получить прибыль, купить много лодок, нанять других рыбаков, заработать миллионы и рано уйти на пенсию. «И что же я буду делать тогда?» – спросил рыбак. «А, ну, вот тогда, – ответил бизнесмен, – вы сможете распивать вино на солнышке и музицировать с друзьями».

Яркий пример того, как превращение времени в инструмент при капитализме лишает жизнь смысла, печально известная ситуация с корпоративными юристами. Кэтлин Кэвени, американский ученый-юрист и богослов, утверждает, что причина, по которой столь многие юристы несчастливы, хотя их труд обычно очень хорошо оплачивается, – это система почасовой оплаты. Она обязывает их относиться к своему времени – а в результате и к себе – как к товару, который они продают клиентам отрезками по 60 минут. Непроданный час автоматически становится потраченным зря. Поэтому, когда внешне успешный, хорошо зарабатывающий юрист не приходит на семейный ужин или на школьный спектакль к ребенку, это необязательно потому, что он слишком занят в прямом смысле слова, то есть у него слишком много дел. Возможно, у него в голове уже не укладывается, что занятие, из которого нельзя извлечь прибыль, может иметь хоть какую-то ценность. «Юристам, впитавшим этику почасовой оплаты, трудно понять, что время может и не приносить прибыли, поэтому ценность участия в таких мероприятиях им недоступна»{93}, – пишет Кэвени. Если какое-то занятие ничего не добавляет к текущему счету оплачиваемых часов, оно начинает казаться непозволительным потаканием своим слабостям. Возможно, во всех нас, а не только в юристах, заложено больше этой этики, чем мы готовы признать.

Тем не менее, возлагая на капитализм всю вину за то, что наша жизнь зачастую напоминает тяжкий труд, сквозь который надо продраться ради лучшего будущего, мы обманываем себя. Правда в том, что мы в таком случае его пособники. Относиться к времени как к инструменту, в таком заведомо проигрышном для себя смысле, – это наш выбор, и мы делаем его потому, что он помогает нам сохранить иллюзию безграничного контроля над собственной жизнью. Пока мы верим, что настоящий смысл жизни лежит где-то в будущем и наши усилия окупятся золотой эпохой счастья, свободной от всех проблем, мы отгораживаемся от жестокой реальности: жизнь не ведет к какому-то еще не наступившему моменту истины. Наше маниакальное стремление извлекать из своего времени максимальную будущую выгоду закрывает нам глаза на действительность. А ведь на самом деле момент истины – это всегда данный момент, и жизнь – не что иное, как последовательность данных моментов, завершающаяся смертью. И вы, возможно, так никогда и не почувствуете, что все в вашей жизни идеально отлажено. Поэтому вам стоит перестать откладывать настоящий смысл своего существования на будущее и нырнуть в жизнь сейчас.

Уже Джон Мейнард Кейнс видел, что стоит за нашей жаждой максимально вкладывать свое время в будущее – он называл ее целеустремленностью, а если бы писал сегодня, мог бы назвать личной производительностью. Это в конечном итоге нежелание умирать. Он писал:

Целеустремленный человек постоянно пытается добиться обманчивого и недостижимого бессмертия для своего дела, отодвигая выгоды для себя на потом. Он любит не свою кошку, а ее котят; нет, на самом деле не котят, а котят котят и так далее, до самого конца кошачьего рода. Варенье для него не варенье, если оно не завтрашнее варенье, сегодняшнее ему не нужно. Отодвигая свое варенье в будущее, он хочет обессмертить свое дело{94}.

Поскольку ему никогда не приходится «обналичивать» осмысленность своих действий здесь и сейчас, целеустремленный человек получает возможность вообразить себя всесильным богом, чье влияние на реальность бесконечно простирается в будущее; он начинает ощущать, будто по-настоящему владеет своим временем. Но цена, которую он платит, слишком высока. Ему не дано любить настоящую кошку в настоящий момент. Ему не дано насладиться настоящим вареньем. Пытаясь