Вообрази свой мир! Из жизни гениев и психов - Владимир Алексеевич Колганов Страница 33

– Нет, правда, с тобой что-то всё-таки не так.

Ну вот опять!

– Что ты имеешь в виду?

– Вместо того, чтобы пойти и закадрить девчонку, с утра до ночи картины малюешь. Тоже мне, занятие.

– Ты ничего не понимаешь.

– Если бы хоть продавал.

– Опять ты всё пытаешься свести к деньгам.

– А почему бы нет? Ты посмотри, как интересно живут люди. А ты со своими кистями да холстами возишься.

На этот раз я решил не возражать. Да что взять с неразумной? Если разубедить не в силах, так зачем корячиться?

– Ладно, ладно. Потерпи. Вот скоро закончу, уж тогда…

Пожалуй, тут я немного светлого переложил. Должна быть тень, иначе просто неестественно всё смотрится.

– И что тогда?

– Тогда поговорим.

– А что тебе мешает говорить сейчас? Ты языком, что ли, или всё-таки руками пишешь?

Вот это интересный вариант! Пожалуй, языком ещё никто не пробовал.

– Ты не ответил.

– Не мешай!

– Какой же ты невежливый! Налицо явные пробелы в воспитании.

– Ты-то наверняка заканчивала лицей для благородных девиц где-нибудь в Англии или в Швейцарии.

– Не дерзи! Я с рождения такая, от природы.

– Бедные родители!

– А вот за это можно схлопотать!

Ну-ну, я погляжу. Пусть только попробует.

И снова:

– Я не хочу вот так!

– Потерпи.

– Тогда возьми вон ту, самую тоненькую из твоих кистей. Хочу, чтобы ты писал меня только ею!

– Какое тебе дело, чем я пишу? Хоть пальцем, хоть ногтем, хоть гвоздём. Я знаю, что, чем, как и когда… Это только я один знаю!

– У тебя мания величия. На самом деле, ты понятия не имеешь, как надо писать.

– Ну, знаешь ли! Тогда бери кисти и пиши сама.

– Как это? Я не могу. Ты же понимаешь, что это невозможно.

– А мне какое дело? – я бросил кисти, мастихин и…

Ну вот! Ещё чуть-чуть и она расплачется. Надо бы её как-то успокоить.

– Вечно ты лезешь не в свои дела.

– Да, я такая!

Судя по всему, уже очухалась.

– Так чем же ты на этот раз недовольна? Что не так?

– Причёска. Где ты такого парикмахера откопал? Всё, что умеет, это стричь наголо.

– Ну, не знаю. По-моему, чёлка получилась очень симпатичная.

– Тебе бы полагалось знать, что такие чёлочки уже не в моде.

– А что тогда?

– Придумай что-нибудь. Ты ведь у нас мастер!

Пытается иронизировать. И снова тяжкий вздох:

– Неужели я обречена?

– Опять не так…

– Мне надоело курить одну и ту же сигарету.

– Так брось!

– Я не могу!

Ну вот зачем опять с таким укором ты смотришь на меня? В чём я теперь-то перед тобою провинился? Чем заслужил такой суровый, даже чуть ли не презрительный взгляд? Не в том ли дело, что вся эта затея тебе совершенно ни к чему? Что тебе с этого портрета? Получится удачно – будут хвалить меня. А напишу нечто невразумительное – опять же мне достанется. В любом случае, славы это тебе нисколько не добавит. Скажут, ещё один мазила написал портрет.

И вообще, что-то ты себе слишком много позволяешь. Можно подумать, что ты здесь главная, я не я. Вот захочу, и тебя совсем не станет. Спрячу краски, вымою кисти, холст поставлю лицом к стене. И всё!

А иногда в голову закрадывается мысль, будто всё совсем не так, будто никакой я не художник. И на самом деле водит кистью по холсту неведомая мне рука. Будто она только и решает – где, что, зачем и как. Не было бы этого невидимого призрака, называемого вдохновением, ничего не смог бы написать. Только лишённая смысла, бесформенная мазня – ничего другого я изобразить не в силах.

Вот потому и прислушиваюсь, и жду, когда же это опять произойдёт. Когда унесёт меня в даль, наполненную яркими образами, странными силуэтами и прежде неизвестными мне, изумительными сочетаниями теней и красок.

И тут я понимаю – всё! Если ещё раз прикоснусь к холсту, непременно всё испорчу. Портрет наконец-то завершён. И получилось нечто! Я смотрю на неё. Я любуюсь ею! А она молчит, только с чуть насмешливой, загадочной улыбкой смотрит на меня. Видимо, на сей раз она довольна».

Глава 16. Судьба писателя

Ну вот смотрите – писатель спорит с alter ego, а живописец беседует со своим творением, как будто это реальный человек, а вовсе не краски, нанесённые на холст. Поневоле закрадывается подозрение, что оба не в себе – и писатель, и художник. Диагноз пусть ставят доктора, но более разумно было бы предположить, что без подобных странностей творчество вовсе невозможно. Да что тут думать – так оно и есть!

С этим вроде бы разобрались, но что же дальше? К чему приведёт это общение с теми, кого нет? Скорее всего, всё закончится кошмаром, этакой смесью Босха с Кафкой, замешанной на психоаналитике. По счастью, не случилось ничего подобного.

«Когда просыпаюсь утром, ничего не помню из того, что мне приснилось. Только отрывочные образы бродят в голове, изредка выползая наружу. Но тут всё было не так – я сразу сел за компьютер и стал писать. И снова тот, уже давно забытый призрак начал диктовать, только успевай записывать. То ли призрак, то ли alter ego… Да я и прежде не задумывался о том, кто это – он есть, и будь доволен! И вот передо мной почти готовый текст, нужно только кое-что подправить».

Кому-то текст, кому-то изображение на холсте, но это частности – в основе должен быть неповторимый образ:

«Мне ли этого не знать. Вот, кстати… В воображении вдруг возник сюжет. На фоне чёрного, бездонного пространства – обворожительная девушка, а перед ней страшный, ощерившийся в подобии улыбки череп. А что, очень удачная может получиться композиция. Здесь всё построено на контрасте, когда рядом цветущая молодость и увядание, красота и смерть… В одном из ранних своих полотен я попытался описать своё отношение к тому, что происходило тогда в стране. Мерзкие, внушающие отвращение фигуры, воплощение человеческих пороков. А на переднем плане двое. Женщина со странной, чуть ли не «джокондовской» улыбкой, вот только выражает она не то, что Леонардо приписал Джоконде, а некое загадочное сочетание красоты и лицемерия. И словно бы приглашает, манит туда, в этот ужасный и безумный мир. А рядом с ней мужчина, судя по лицу, он в тягостном раздумье, вот уже и руку протянул