Блуждающий разум: Как средневековые монахи учат нас концентрации внимания, сосредоточенности и усидчивости - Джейми Крейнер Страница 34

В общем, метапознание, то есть осознавание своего мыслительного процесса, стало одной из жизненно важных практик для мужчин и женщин в поздней Античности и раннем Средневековье. Методики варьировались от элементарных до продвинутых, потому что «скрытая личность» монаха, как выразился около 600 года Авраам Натфарский[152], «начинает свой путь как младенец» {2}. Ум должен был развить младенческое агуканье во внутренний диалог, который бы глубоко анализировал деятельность сознания и нейтрализовал отвлекающие факторы. Это означало, что, постепенно усложняя упражнения, надлежало учиться наблюдать за собственными мыслями, оценивать, оживлять и расширять их и в конечном итоге на краткое время заставлять их замирать в неподвижности.

* * *

Сначала закладывался фундамент: монахам следовало приобрести привычку наблюдать за собственными мыслями по мере их появления. Василий Кесарийский просил взрослых монахов, присматривающих за юными, спрашивать, о чем те сейчас думают, – и почаще. В процессе молодежь постигала разницу между хорошими и плохими мыслями, старалась концентрироваться на хороших и приучалась всегда автоматически отслеживать происходящее у себя в голове. Более пяти веков спустя, в IX–X веках, монастырские наставники в Англии ставили те же цели в своем курсе обучения, хотя методы и поменялись: они вовлекали детей-послушников в разнообразные театральные занятия – например, ставили сценки, где происходил диалог между учителями и рассеянными учениками, и это помогало новичкам развивать бдительность в отношении себя {3}.

Одни относились к этой когнитивной привычке более серьезно, другие – менее. Монахи, обитающие по берегам Красного моря, любили пересказывать байку об отце-пустыннике, который использовал две корзины для ежедневного отслеживания мыслей. Заметив у себя мысль добрую, он клал камень в корзину справа, а отловив скверную – в корзину слева. Если к ужину левая корзина наполнялась больше правой, он наказывал себя отказом от еды {4}.

Его продуманная скрупулезная система выглядела необычайно привлекательно. Но большинство монахов, даже взрослых, не отличались подобной организованностью. Им все так же требовалось напоминать о наблюдении за своими мыслями и растолковывать, почему это важно. Шенуте внушал своим монахам, что Бог «ходит по обитаемому миру ежедневно (и) часто, но всегда втайне». Так он призывал братьев упорядочивать свои умы в предвкушении Господня посещения. После смерти Шенуте в 465 году сразу несколько его монахов в жизнеописаниях игумена высказали предположение, что тот и сам мог проникать в их мысли. Свежие воспоминания о великолепном настоятеле дополнительно подталкивали к тренировке самонадзора {5}.

Другие монастырские наставники предпочитали передать инициативу рядовым монахам и разработали методики, помогающие тем самим отслеживать то, что их отвлекает. В VI веке Дорофей Газский рекомендовал своим подопечным ежедневно заполнять своеобразную ментальную анкету (упражнение наподобие ведения дневника): был ли я внимателен во время псалмопения? задерживался ли на беспокойных мыслях (logsimon empathon)? внимал ли божьему слову при чтении? прерывал ли я псалмопение и уходил ли из церкви раньше положенного? В конце VII века Шимон де-Тайбуте изобрел еще один способ. Он предложил намеренно разрешить своим мыслям блуждать как попало – пусть разбредаются, словно скот на выгоне, а ты «затем рьяно и неожиданно набрасываешься на них и, применяя разборчивость, слушаешь, рассматриваешь и изучаешь, о чем они думают и рассуждают». Если в ходе облавы выясняется, что ум занят мыслями о делах, поездках или других людях, то явно надо усилить тренировочную нагрузку, чтобы в другой раз, когда его отпустят на вольный выпас, он с большей вероятностью выбирал благие мысли {6}.

«Разборчивость» здесь – рабочий термин, и не только для Шимона, но для многих монахов от Ирана до Ирландии. Наблюдение за собственными мыслями – только начало метапознания. Далее монаху надлежало исследовать отвлекающие мысли и определить их источник, и вся эта детективная работа обозначалась техническим термином «разборчивость», «умение различать» (diakrisis, discretio, purshana). Концепция выросла из психологических выкладок Евагрия Понтийского, который в IV веке популяризовал теорию о том, что мысли входят в сознание из разных мест. Некоторые зарождаются в самом человеке. Другие может вложить в разум монаха Бог. Но на это способны и демоны. А значит, случайные мысли человека представляют проблему отнюдь не в равной степени. Одни хорошие, вторые плохие. Работа монаха – отделить одни от других.

Евагрий сочинил свое руководство по препирательству с бесами, Antirrhetikos, чтобы человек мог отгонять те мысли, которые распознал как демонические. Монахи делились историями о героических старцах, столь громко боровшихся со своими дурными мыслями, что их слышали случайные прохожие. Но такие сражения начинались только в случае, если монах умел различить вражеского лазутчика. Этот предварительный отбор и описывался термином «разборчивость». Журналист The New York Times Кевин Руз, специализирующийся на технологиях, утверждает, что «охрана внимания» и «цифровая разборчивость», то есть умение адекватно оценивать информацию, обрушивающуюся на нас с экранов, – это жизненно важные умения, необходимые людям для благополучной жизни в эпоху искусственного интеллекта и автоматизации. Однако охрана внимания и разборчивость считались навыками выживания уже более полутора тысяч лет назад, задолго до того, как мы начали бояться, что роботы и алгоритмы поработят человечество {7}.

Уже в конце Античности разборчивость требовала усилий, ибо предполагала неустанное использование критического мышления. Монахи должны были проверять содержание и характер каждой мысли, пришедшей им на ум, и выискивать контекстуальные подсказки, помогающие сделать выбор: принять эту мысль или отвергнуть.

Взять добродетельную на первый взгляд идею – например, желание поститься. Во многих случаях пост полезен, но и он не всегда на благо: если некоему монаху пришла мысль поститься в Пасху вместо того, чтобы вместе с братьями участвовать в праздничной трапезе, то его разборчивость должна отметить эту мысль как неподобающую. И потом, мысли ведь временами приводят еще и к дурным действиям, так что монахам рекомендовалось безостановочно тренировать этот навык. Дорофей Газский занимался врачеванием в монастыре Тавата и повстречал там монаха, который настолько не следил за своими мыслями, что подозрения исказили его чувственное восприятие: он полагал себя свидетелем преступлений, которые братья вовсе не совершали. Кассиан тоже делился похожей поучительной историей, услышанной от преподобного Моисея Мурина. В ней рассказывается о монахе, пытавшемся убить своего сына: монах вообразил, что ему в голову эту идею вложил сам Бог, вроде того, как Он повелел Аврааму убить Исаака. Короче говоря, непроверенные мысли бывали предательски опасны. Даже те, которые на поверхностный взгляд казались благодетельными и невинными, следовало тщательно анализировать {8}.

Дорофей называл разборчивость Божьим даром: сотворяя людей, Господь вложил в них божественное семя или искру, «чтобы очистить дух и позволить ему различать добро и зло». При этом Дорофей не имел в виду, что монах непременно должен стать этаким детективом-одиночкой. Нужно обращаться за помощью к Богу, как советовал делать младший современник Дорофея Колумбан своим монахам, когда они пытались разобрать мысли на благие и скверные. Еще можно просить совета у наставников. Собственно, это одна из главных причин, почему монахам предписывалось регулярно поверять свои мысли аббату или аббатисе: те могли помочь подопечным с анализом, без которого нет разборчивости.

Авторитетные учителя все же пытались предложить общие практические приемы, помогающие разобраться с мыслями на месте, тут же, как они пришли в голову. Но их советы звучат весьма неоднозначно, ведь они прекрасно знали, что на обобщениях далеко не уедешь. В VI веке один мирянин, постепенно обращавшийся в монашество, вступил в активную переписку об этом с Газским старцем Варсонофием. Варсонофий научил его одной технике определения, можно ли доверять той или иной мысли: допустим, размышляя, ты признал что-то за благо, а потом передумал, – помолись. Если после молитвы ты все же решаешь, что это благо, скорее всего, так и есть. Однако собеседник Варсонофия не был полностью удовлетворен: а что если ты подумал о чем-то как о благе, но подтверждающая это мысль так и не пришла? Тогда мысль, которая кажется незамутненным благом, на самом деле дурная? Варсонофий отказался отвечать ему прямо. Невозможно во всех случаях сказать наверняка. Снова и снова – крайне важно посовещаться с Богом (или с кем-то еще) {9}.

Корреспондент Варсонофия может показаться нам неоправданно замороченным параноиком. Но его подозрения не слишком далеко ушли от современных гипотез о симуляции реальности: вопрос, не направляет ли демон