Несломленный. Находим силы, падая в бездну. Практики исцеления для тех, кто пережил психологическую травму - Мэри-Кэтрин Макдональд Страница 47

Радость – это якорь, тяжелый, прочный, надежный. Он опускается на дно океана и не дает волнам отнести нашу лодку далеко, но при этом мы сохраняем некоторую свободу передвижения. С палубы нам видно лишь якорный трос, и он кажется тонким и таким незначительным на фоне бескрайнего моря. Но его масштаб не имеет значения. Чтобы нас удержать, якорю не обязательно быть размером с целое море.

Когда я наконец вернулась к себе в квартиру в Нью-Йорке после смерти отца, то часто ложилась на спину прямо на пол, позволяя волнам горя захлестывать меня. Я был уверена, что захлебнусь в них, что сердце разобьется вдребезги, что мир остановится. В мире не было ничего, кроме этих волн, этого горя, этой боли. Но мало-помалу – как и всегда – мир начинал проникать в это пространство, и вдруг я замечала какую-нибудь крошечную радость. Как свет разливается по полу косыми радугами. Как мягко лежать на пушистом ковре приятного пастельного цвета. Как легкий ветерок колышет занавески на огромных окнах. Какая красивая синяя ваза стоит в комнате. Чей-то смех на улице. Легкий укол голода в животе. Воспоминание о чем-то, от которого я чуть не рассмеялась.

Ничто из этого, конечно, не могло вернуть мне отца или пробудить меня от этого кошмара. Ничто даже не унимало тревогу и не ускоряло работу скорби. Все это не решало моих проблем. Зато эти крошечные вещи служили мне якорем. Они возвращали меня на землю и не давали далеко уплыть. Они напоминали мне о том, что, хоть травма и похожа на океан бескрайней боли, но радости – абсурдной, дерзкой, возмутительной – все равно есть место рядом с ней. Нам нужно лишь открыться ей, впустить ее в свое сердце.

Я мало что рассказала вам о своем отце – лишь о том, как его потеряла. И это правильно, потому что эта книга – о травме, а его внезапная смерть изменила траекторию моей Вселенной. Но главное, что именно он положил начало моей Вселенной.

Первой утратой в моей жизни стала плюшевая крольчиха по имени Банни. Мы с семьей ездили навестить моего старшего брата, который тогда учился в колледже, и остановились в отеле. Я положила Банни под подушку в номере и там ее и забыла. Она была у меня так долго, и я так сильно ее любила, что я, пожалуй, единственная распознала бы в ней кролика. От постоянных объятий у нее протерлись и глаза, и уши. Музыкальная шкатулка внутри давным-давно сломалась. Почти вся вата из игрушки повылезла, и она изрядно сдулась. Когда-то она была белого цвета, но мех у нее вытерся чуть не до основания, а сама она стала тускло-бежевой. Поэтому едва ли стоит винить работников отеля в том, что они не признали в ней кролика, не говоря уже о дорогом друге и наперснице. Я ее забыла, и ее выбросили.

Мне было восемь, и я была безутешна.

Труднее всего мне было засыпать по ночам. Я уже не могла обнять свою крольчиху, с которой прожила все восемь лет. И это было очень непросто. Я надевала пижаму, ложилась в постель и слушала сказку. Через двадцать минут я вставала и спускалась вниз вся в слезах. У меня болел живот. Я не могла заснуть. Как же так, что ее и правда больше нет? Смогу ли я когда-нибудь снова так полюбить? Может, нужно купить нового кролика? Или это неуважительно по отношению к старому? (Уже в детстве меня всерьез волновали эти вопросы.)

Нас у отца было шестеро. Он весь день работал в стоматологическом кабинете. И вот буквально двадцать минут назад он прочитал мне сказку, чтобы я заснула, а он мог наконец отдохнуть впервые с шести утра. Но он бросал свои дела и садился рядом со мной. Он наливал граммов пятьдесят имбирного эля в два стакана со льдом, и мы садились рядом за кухонным столом, будто в каком-нибудь прокуренном баре в Бронксе. Мы просто обдумывали все это. Невосполнимость утраты, то, какую роль играла Банни в моем маленьком мире, и ту серьезность, с которой я задавала о ней вопросы. Мы обсуждали возможные варианты. Если мне купят нового кролика, то каким он будет? Точно таким же, как прежний? Или совершенно другим? Иногда мы просто сидели молча, потягивая имбирный эль.

Отец никогда меня не осуждал, никогда не просил не плакать, никогда не говорил, что пора бы уже перестать об этом думать. Он никогда не говорил, что глупо так расстраиваться или что мне нужно стыдиться своего маленького любящего сердца. Он просто был рядом со мной.

Я отчетливо помню момент, когда поняла, что, если приму решение о том, каким должен быть новый кролик (если он вообще у меня будет), то это будет означать, что я решила двигаться дальше. А значит, я больше не буду сидеть рядом с папой в нашем ночном баре.

Иногда меня спрашивают, как мне удается столько времени проводить во тьме – думая, исследуя и говоря о травме целыми днями, изо дня в день. Обычно у меня находятся на этот вопрос дерзкие ответы, но думаю, дело в том, что эта тьма меня не пугает. И никогда не пугала. Потому что, когда я впервые оказалась во тьме, отец научил меня, что с ней не нужно бороться. Не нужно ее отталкивать. Не нужно давать ей себя поглотить.

Нужно просто с ней побыть.

Лучше в это время быть рядом с тем, кому вы доверяете. С тем, кто разделяет ваше благоговение перед необъятностью этой тьмы. С тем, кто нальет вам стакан имбирного эля и никогда не скажет, что пора бы уже перестать об этом думать, а лишь мягко напомнит о том, что в жизни есть место не только ужасу. С тем, чья дверь для вас всегда открыта и кто впустит в вашу жизнь маленькие радости – например, покалывающее ощущение от лопающихся пузырьков имбирного эля во рту. С тем, чье присутствие само по себе уже маленькая радость.

Благодарности.

Э

та книга не появилась бы на свет без моего агента Лауры Йорк. Думаю, она взялась за меня в первую очередь потому, что в своем первом письме я назвалась «ученой, отбившейся от рук». Спасибо, Лаура, за бесконечную поддержку на протяжении всей работы. Спасибо Дженнифер Браун из издательства Sounds True, которая пришла на презентацию в соломенной шляпе, отчего я