Андрей Кузьмичев - Фанаты бизнеса. Истории о тех, кто строит наше будущее Страница 23

Глосса о первых выпивонах

Первые выпивоны, первые девочки. А кроме всего прочего, мы… классе, кажется, в 7–8-м, стали заядлыми шахматистами. Женька Абельман… собирались по вечерам. Кстати говоря, тогда же произошло первое знакомство с поэзией. Играли в шахматы. Иногда и на деньги, однажды я проиграл все, что у меня было… копил несколько месяцев на фотобумагу. И продул. Тогда она была в страшном дефиците, и чтобы купить проявители, фотобумагу и прочее, ходили в Военторг. Он и сейчас существует, только закрыт. А там был вход-то не для всех. Ну, там ходили генеральские жены. «Тетенька, проведите», – так обычно просачивались… Тетенька брала… Я не расставался тогда с фотоаппаратом. Шахматные баталии. Первые выпивоны. Абельман был еще поэтом. Кстати говоря, Абельмановская застава – это его родственники, а он в свое время взял фамилию жены. Правда, все его звали Женька Абельман. Нас стал к поэзии приучать. Приходит в школу: «Ребята, смотрите, что я сочинил!» Вот память сохранила, представьте стихи такого типа – класс восьмой, наверное (читает):

В саду у дяди кардинала,Пленяя грацией манер,Маркиза юная игралаВ сольсо с виконтом Соль аль Мер.Когда ж, на солнце негодуя,Темнеть стал звездный небосклон…

Все ему – Женька, ты гений! Какой образ – «на солнце негодуя, темнеть стал звездный небосклон». Потом бежали к еще одному доморощенному поэту – Криворучко… Ему читаем: «Смотри, Женька написал!» Он: «Это ж Огнивцев!» Малоизвестный писатель.

У меня собирались. Динамик РД-10 – колокольчик, как его раньше называли. Десятиваттный. Летом во двор. Танцы. Целый день я сижу, паяю. Вот такая жизнь была. Иногда от безденежья подряжались у «Художественного» спекулировать билетами. Закупали билеты, а потом с рук продавали. Правда, недолго. Но такое тоже было. А дело-то в том, что, вообще-то говоря, обстановка была послевоенная, инвалиды около метро: «Кому “Дели” надоели, покупай “Казбек”!»

ПОСТ О МАИ, ГДЕ БЫЛИ ВСЕ СВОИ И ГДЕ ВОЗНИК «КОЛХОЗ» БЕЗ КРИКОВ И УГРОЗ

Особенностью живого ума является то, что ему нужно лишь немного увидеть и услышать, чтобы он мог потом долго размышлять и многое понять.

В 1952 году Дмитрий Зимин поступил сразу же после школы в Московский авиационный институт (МАИ). «На младших курсах, когда шла начертательная геометрия, было скучновато, – вспоминает он. – А потом, как пошли специальные дисциплины, действительно было интересно». Важное качество его характера проявилось уже в то время: если предмет не нравился, он его просто прогуливал, но пропускать занятия на военной кафедре, где готовили будущих офицеров, никто не мог. «Мы тогда были в военных лагерях, – вспоминает он о 1953 годе. – Нас вывезли в город Слоним на границе с Польшей в танковую дивизию, которая в это время была на сборах. В казарме разместили, дали тамошних сержантов». В группе у Дмитрия Зимина было довольно много фронтовиков: «Офицеров почти не было – сержанты, старшины были, которые войну прошли. Друзья-приятели, а тут они надели свои лычки. Мы-то рядовые, необученные. Вторые лагеря в Кубинке на старших курсах были уже специализированные: аэродромная радиослужба, радиомаяки».

Между двумя сборами в институте появилась «команда 314». Не просто появилась, а заняла целых две комнаты. Как простым студентам дали комнату и для чего? Ответ прост: Зимин собрал вокруг себя студентов, увлеченно занимавшихся радиотехникой, и возникла идея создать кружок радиоизмерения. Студентов поддержал преподаватель Страусов (инициалы пока не выяснены. – А.К.). Он был очень интересный преподаватель, «старой закалки». «У меня даже такое впечатление сейчас, что он чуть ли не в инженерном мундире ходил, – вспоминает Гелий Земцов, однокашник Зимина по учебе в МАИ. – Очень был сухой человек, но прекрасный специалист, и страшно обрадовался, что кто-то заинтересовался этой проблематикой, довольно сухой наукой. Пошел нам навстречу». Деканат факультета выделил помещения – одно под кружок, другое под УКВ-радиостанцию. «По существу это клуб был, – считает Земцов. – Клуб по интересам. Там и интересы были профессиональные, и одинаковая склонность к развлечениям».

Глосса о своей комнате

Ни у кого нет, а у нас своя комната! Комната под названием «314». Нас потом все называли «команда 314». Все-таки мы имели в институте свое помещение. Там к экзаменам готовились, выпивали, чего там только не было. Радиолюбительством тоже занимались. Одно из наиболее ярких, очень ярких событий: я помню, какой это был шок, когда наконец к нам попало в руки закрытое выступление Хрущева! По поводу Сталина. Шок был. Мы как раз были в 314-й. Кто-то принес – родители достали. У нас его еще не читали, и мы его зачитывали. То еще было потрясение!

О «развлечениях» поговорим чуть ниже, между ними и учебой была проза жизни с фирменным блюдом студенческой столовой – «устрицы в пустыне». Хлеб в столовых в их поздние студенческие времена, и в ранние инженерные той поры просто стоял на столах, и утоляли голод зачастую просто: сооружался бутерброд из хлеба, соли, красного перца и горчицы. А еще студенты проводили серьезный эксперимент: выясняли, сколько нужно было выпить шампанского, чтобы вообще уже не встать. Правда, делали это не во время занятий, а на практике в Ленинграде, где жили в общежитии на заводе, выпускающем радиолокационные прицелы. «Патриархальные там были времена, – вспоминал Земцов. – Никакой защиты от излучения не было. Стояли станции в просторном цеху и поверх голов светили в полную мощность. Я как-то встал перед ней и не заметил – что-то мне здесь греет! В те времена было принято давать работающим с СВЧ-техникой молоко. Бутылку молока после смены. И у нас в институте, на нашей кафедре, поскольку мы работали тоже с СВЧ-техникой, тоже давали молоко, которое работяги тут же бежали менять на пиво».

Зимин попал тогда в Ленинград впервые и восторженно вспоминает: «У нас была потрясающая практика технологическая. Какой-то радиозавод. Поселили нас в общежитии Института путей сообщения, в начале Московского проспекта. Ну, представляете: банда молодых студентов, стипендию которым дали, в Питере! На завод походили несколько дней. Да и на заводе мы были не очень нужны. А Ленинград представлял [собой] тяжелое зрелище. Надписи – “эта сторона при обстреле наиболее опасна”. Он был не то чтобы разрушенный, но неухоженный. Метро в Ленинграде еще не было. Но, тем не менее, сам Ленинград был и пригороды его. На Карельский перешеек как-то ездили. Палаток даже не было. К каким-то местным ребятам, к костру приткнулись. Это некое чудо было». Да, так и было – договорились с руководителем практики и смотались на неделю в поход в Приозерск: «Живописнейшие края. Озера!»