Яна Афанасьева - Финанс-романс. В дебрях корпоративной Европы Страница 26

Пару раз меня приглашали на детские праздники к однокласснице, у которой встречали не Новый год, а Рождество, и елку украшали игрушками, которым было, наверное, лет сто или даже больше. Квартира у них была такой же планировки, как наша, но казалась втрое просторнее: вместо ковров – фотографии прабабушки-смолянки с сестрами, вместо Большой советской энциклопедии – Библия дореволюционного издания. Их семейная жизнь была окутана особой тайной, казалась осмысленной и определенно более красивой, чем наша. Они разговаривали и одевались как в кино, подавали на стол незнакомые и необычно украшенные блюда, играли в шарады. Мама считала, что все это барство не доведет до добра. Ей нравилось повторять, что мы – рядовая семья, обычные советские труженики, живем как все.

Мне не хотелось быть рядовой и довольствоваться убийственно-монотонным существованием. Иногда я мечтала, что мама с папой окажутся английскими шпионами или откуда-нибудь возьмется французская троюродная тетушка. Ее родители давным-давно сбежали из России с белогвардейцами, и вот теперь она захотела нас найти, чтобы забрать меня к себе в Париж. Эти фантазии я, разумеется, держала при себе, потому что за такое проявление неблагодарности запросто можно было и ремня схлопотать.

Ребенком я была скрытным, любила приврать, причем безо всякой для себя пользы, и совершенно не стремилась к доверительным отношениям с кем бы то ни было. Свои планы и мнения я либо держала при себе, либо, если припирали к стенке, сумбурно вываливала на мамину уставшую голову вперемешку со слезами и обвинениями, что меня никто не понимает. Я никогда не спрашивала родителей о том, как они познакомились, какое у них было детство, как их воспитывали или с кем они дружили в школе.

Моя мама всегда считала, что человечество живет неправильно. Существует единственный способ сделать ее счастливой – спросить, как нужно жить. Поскольку никто уже давно этого не делает, она очень несчастна. Как и большинству несчастных людей, ей ничего не хочется: не хочется вставать, идти на работу смотреть на надоевшие лица. Мама и почти все в ее поколении уверены, что при социализме «вкалывали на совесть», отдали родному предприятию все силы, никогда не прогуливали, не опаздывали и даже с жуткой мигренью оставались на рабочем месте ровно до пяти часов вечера. В 16.55 они начинали собираться, в 16.58 полностью одетые стояли под дверью кабинета и нетерпеливо смотрели на стрелку часов, ровно в 17.00 открывали дверь и уходили. И никто эту жертву длинной в тридцать лет так и не оценил.

На самом деле в течение тридцати лет они каждый день к девяти утра приходили на работу, сплетничали, пили чай, читали газеты, шепотом ругали начальство, ни в чем не находили смысла и между делом создавали никому не нужные отчеты никому не нужного предприятия, выпускающего никому не нужный брак. Рабочее время тянулось бесконечно и утомительно. Они делали свою работу. И по-другому не умели.

За неимением семейного прошлого и в полном вакууме доверия будущие мечты и идеалы мне пришлось искать самой, собирать с миру по нитке, вычитывать из книг. С ранних лет я слышала, что «блата у нас нет» и дорогу в жизни мне нужно пробивать самостоятельно. С другой стороны, я должна была «умерить свой гонор», потому что выскочек никто не любит и шапку нужно выбирать по Сеньке.

Наша семейная жизнь вращалась по одному и тому же кругу, в котором, как мне казалось, никогда ничего нового произойти не могло. Так оно и было, пока в тринадцать лет я не заболела какой-то странной разновидностью гепатита, загремев на целый год в областную больницу и получив возможность общаться с самыми неожиданными людьми сколько душе угодно.

Результаты анализов у меня были ужасные, но чувствовала я себя по большей части превосходно, радуясь свободе, отсутствию необходимости ходить в школу и новым знакомствам. В больнице я познакомилась с Юлией, своей первой близкой подругой. Эта дружба очень сильно на меня повлияла.

Юлия – моя полная противоположность: из большой еврейской семьи, с многочисленными бабушками, дедушками, тетушками и двоюродными сестрами, обаятельная, всегда находящая нужные слова, всеми любимая и легко справляющаяся со своей популярностью. Удивительно, что мы обе жили в одном городе Мончегорске, на одном проспекте Жданова, учились в одной школе, но никогда раньше не встречались.

В отличие от меня Юлия умела общаться с кем угодно. Вряд ли можно представить себе подростка более дикого, неуравновешенного и неуклюжего в общении, чем я до встречи с Юлей. Будучи всего двумя годами старше, она почему-то решила взять меня под опеку и в два счета разъяснила, что жизнь становится гораздо легче, если уметь хорошо притворяться. В то время она собиралась стать психологом и запоем читала книги Владимира Леви, Эрика Берна и Зигмунда Фрейда. Мы часами разговаривали о нашем прошлом, искали и находили причины для странного поведения родителей и учителей, перечитывали одни и те же романы, анализируя диалоги любимых героев, выбирали будущие профессии. Мне кажется, нам вместе удалось разложить этот странный мир по полочкам, найти всему свое место и время, примириться с настоящим, поверить в будущее, и от этого мне стало спокойно на душе. Я поняла, что не обязана быть ни на кого похожей, не обязана слушаться родителей и учителей, не обязана ничего принимать на веру и, самое главное, не обязана никому ничего объяснять. Можно просто притвориться, улыбнуться, вставить нужное слово – и почти наверняка тебя оставят в покое. «Выслушай и молча сделай по-своему» – лучший совет из всех, которые я когда-либо получала.

Болезнь моя закончилась так же необъяснимо, как и началась, никогда с тех пор ничем о себе не напоминая. Благодаря безупречной школьной репутации отличницы меня не оставили на второй год и согласились перевести из седьмого в восьмой класс под честное слово, что я все нагоню. Как по мановению волшебной палочки, у меня появились друзья по интересам, поклонники и близкие по духу наставники, с которыми было легко и приятно. Вакуум заполнился заседаниями литературного объединения, комсомольскими тусовками, журналистскими заданиями, бардовскими кострами и девичьими гаданиями. Юля по-прежнему была рядом.

Родители скептически наблюдали за всплеском моей популярности и превращением гадкого утенка в восходящую звезду, втайне мечтая, лучше бы их дочка была попроще и поскромнее. Но, поскольку ни к оценкам, ни к отзывам учителей придраться было невозможно, им ничего другого не оставалось, кроме как ослабить поводок.

После школы я отправилась в Мурманский пед институт на филфак, потому что любила читать и писать. Институт я выбирала такой, куда бы меня взяли со стопроцентной вероятностью. Мне обязательно нужно было поступить, чтобы не возвращаться жить к родителям. Филолог из меня не получился. После второго курса я бросила институт и в последний раз напугала родителей, оказавшись беременной и незамужней.