«Адам Смит» - Суперденьги. Поучительная история об инвестировании и рыночных пузырях Страница 36

Когда немцы — и особенно немецкие евреи — начали выводить свои деньги из Германии после прихода Гитлера к власти, агенты гестапо попытались проследить, куда эти деньги идут. Одни просто подкупали служащих в швейцарских банках. Другие действовали более изобретательно: они пробовали разместить депозиты в швейцарских банках от имени состоятельных граждан Германии. Швейцарский банк, который принимал агента гестапо за курьера и принимал деньги, тем самым подтверждал, что в данном банке имеется счет на данное имя. После этого несчастного арестовывали в Германии и везли в концентрационный лагерь. Оттуда он просил свой швейцарский банк переправить деньги обратно в Германию, а потом его казнили. Значительная часть денег, ушедших из Германии, так и не была обнаружена и до сих пор хранится в швейцарских банках. В настоящее время они принадлежат банкам, поскольку по швейцарским законам депозит, не востребованный владельцем по истечении 20 лет, становится собственностью банка.

Швейцарскому правительству настолько надоели эти гестаповские трюки, что в 1934 г. оно ратифицировало Банковский кодекс, согласно которому раскрытие тайны вклада стало уголовно наказуемым преступлением. Это сняло с банкиров моральную ответственность — открывать или не открывать тайну вклада — и убедило иностранцев в том, что любые их счета охраняются швейцарским законом.

Но последний привлекательный момент в швейцарском банке — это не швейцарский банковский кодекс, а швейцарский банкир. Со своей нейтральной жердочки он семь столетий подряд наблюдал, как воюет мир. Горели разграбленные замки, по Европе бродили банды, короли теряли короны, правительства падали, валюты обесценивались, рушились семьи, жены бросали мужей, мужья бросали жен, дети враждовали с родителями, толпы безумствовали на улицах — все, как на картинах Брейгеля в швейцарских музеях. Если бы в правительствах не было коррупции, если бы бумажные деньги не обесценивалась, если бы налоги были справедливыми, если бы не было войн, если бы человечество не было так склонно совершать ошибку за ошибкой, короче говоря, если бы весь мир был как Швейцария, то в самой Швейцарии не было бы нужды. Но увы, мир таков, каков он есть, и если бы Швейцария не существовала, то, перефразируя Вольтера, ее следовало бы выдумать. Деньги лежат в банке, в надежных швейцарских франках, обеспеченных золотом. Какая разница, кто их сюда привез? Бессмертны не люди, а деньги — деньги, за которыми ухаживают, словно назначенные самим Господом Богом садовники за хрупким и драгоценным цветком. И даже эта аналогия не вполне точна, потому что сохранение денег — задача гораздо более важная, чем их рост. Вот оно, почтеннейшее из призваний: сохранить этот мешочек, эту горку монет — доказательство того, что кто-то где-то и когда-то порадовал Бога своей работой, за что и был вознагражден этим мешочком или этой горкой. А стоять на страже Божьей награды — почетнейшая служба, миссия для избранных.

И, кстати говоря, весьма выгодная миссия. А разве может что-то, дающее выгоду, быть противным Богу?

Со времени моей швейцарской авантюры у меня было время подумать о влиянии протестантской этики. В компетентности швейцарских бухгалтеров и надежности швейцарской банковской системы явно чего-то не доставало. Может быть, где-то какой-то отдельно взятый швейцарец не отнесся к денежным операциям с должным религиозным почтением? И что я предпочел бы: контроль ФРС в Вашингтоне или этику почтенных швейцарских банкиров? Проблема в том, что даже в Швейцарии уже не все живут в страхе перед Богом, Кальвином или Цвингли. Большинство обычаев пока еще держатся, но протестантская этика явно дала течь.

Через месяц после моего первого визита в банк Пол и Луис Толе прибыли в Нью-Йорк. Пол горел желанием сделать свой банк андеррайтером, т. е. включить его в группу организаций, продающих акции публике, — функция, обычно выполняемая крупными американскими брокерскими фирмами. Кроме того, Пол хотел, чтобы банк более плотно занялся финансовым менеджментом — управлением клиентскими портфелями.

Это были головокружительные деньки офшорных фондов, где тон задавал фонд IOS Берни Корнфилда. Офисы таких фондов располагались в налоговых убежищах типа Кюрасао и Багамских островов. По своему юридическому статусу эти страны вполне равны США, Великобритании или Западной Германии, но их налоговые законы, инвестиционная политика и условия заимствования средств были (да и остаются) гораздо более мягкими, чем в упомянутых странах. Мы с Полом обсуждали возможность открытия в нашем банке хедж-фонда как дополнительной услуги для наших клиентов. На короткое время мы запустили пилотный проект — хедж-фонд с очень маленькими деньгами, который на бумаге выглядел, тем не менее, полнокровным и внушительным. Мы попробовали работать с некоторыми популярными акциями в хвосте тогдашнего бычьего рынка, но быстро поняли, что на рынке царит нервозность: он вел себя явно иррационально. Наш эксперимент закончился через несколько месяцев с небольшим убытком.

Весной 1969 г. я получил восторженное письмо от Пола. Оно было написано на новом бланке. Его украшали слова United California Bank in Basel, набранные тем же шрифтом, который использовал на своих бланках банк United California Bank в Лос-Анджелесе. И монограмма — UCB — была знакомой. Я одно время жил в Калифорнии, а UCB тогда гонял по всем каналам свою яркую и запоминающуюся рекламу.

«Теперь мы можем начать целый ряд новых проектов, — писал Пол. — Глядя на бланк, ты, наверное, заметил, что мы сменили название и сделали огромный шаг вперед. United California Bank купил контрольный пакет нашего банка. Сам UCB — это банк-флагман Western Bancorporation, одного из крупнейших банковских холдингов в мире. Фрэнк Кинг, президент как UCB, так и Western Bancorporation, стал нашим президентом. Вице-президент — я. У нас есть целый список фантастических планов на будущее».

В течение следующего года мне не удавалось следить за развитием дел в Базеле. Мы проводили семинар по американским инвестициям в отеле Savoy в Лондоне. В нем участвовали различные европейские организации: ведущие банки, взаимные фонды и страховые компании из Великобритании, Швейцарии, Франции, Нидерландов, Бельгии, Германии и Италии. Пол и Луис прибыли в качестве гостей, но из-за недостатка времени мне так и не удалось толком поговорить с ними.

Весной 1970 г. наш базельский банк предложил акционерам дополнительные акции. Я позвонил Полу. Он сказал, что все идет хорошо, экспансия продолжается, но 1969 г. оказался неважным из-за убытков на рынках ценных бумаг. Это было неудивительно. 1969-й нигде и ни для кого не был хорошим годом. Но теперь у нас появился новый и серьезный акционер: Vesta Insurance Company из Бергена, Норвегия, а благодаря ему — еще пара десятков скандинавских банков. Скандинавия должна была стать для нас новым плодородным полем, а наши скандинавские акционеры, как предполагалось, будут способствовать притоку новых клиентов.

Над Уолл-стрит навис медвежий рынок, а брокерские фирмы зашатались. Времени думать о Базеле или о United California Bank практически не было, но все выглядело так, будто там дела идут неплохо. Это, собственно, было все, что я знал.

Наш базельский банк действительно стал одной из самых динамично растущих финансовых организаций в Швейцарии. В США такой имидж приветствуется, но в Швейцарии он выглядит не очень здраво и не очень прилично. Кроме того, была и проблема: подбор квалифицированных компетентных людей. Переманивать их из других банков — такое в Швейцарии не практикуется. Для управления банковскими портфелями Пол нанял Альфреда Кальтенбаха — вежливого, опрятно одетого швейцарца с не слишком типичными для тех краев бакенбардами.

Но самой драгоценной добычей стал Бернард Куммерли: сконцентрированный, близорукий, смугловатый специалист по валюте. Куммерли был уроженцем Райнфельда, небольшого городка поблизости от Базеля, знаменитого своим курортом и старыми средневековыми строениями. Отец Куммерли был банкиром в Райнфельде. Сам Куммерли учился в местных школах, затем в частной католической школе и успел поработать в Credit Suisse, входившем в большую тройку швейцарских банков. Пол нашел его в Bank Hoffmann — небольшом частном банке, где Куммерли заведовал валютным департаментом. Куммерли был невероятно амбициозен. Он имел репутацию человека-компьютера и мог оперировать в голове миллионами в различных валютах, сохраняя абсолютное спокойствие. О Куммерли часто говорят как о человеке без эмоций, что вряд ли может быть правдой, учитывая, какое пламя амбиций пылает в его груди, — но внешне это описание в общем соответствовало истине. Куммерли заключал сделки на десятки миллионов долларов не моргнув глазом. Вместе с Куммерли из Bank Hoffmann к нам пришли трое или четверо молодых трейдеров, одним из которых был Виктор Цурмуле. Суффиксы «ли» и «ле» в швейцарских фамилиях служат для уменьшительных форм. Швейцарский диалект немецкого кишит такими уменьшительными. Когда Пол запустил наконец трейдинговый департамент, валютные и товарные трейдеры в европейских финансовых центрах стали называть Куммерли и Цурмуле «ли-бойз» или Lee boys.