«Адам Смит» - Суперденьги. Поучительная история об инвестировании и рыночных пузырях Страница 8

Какое-то время назад существовали метафизические и вполне конкретные сомнения. Метафизические сомнения, пожалуй, были общими для всей страны, и касались они способности рациональных людей сделать развитие событий рациональным. Возможно, соколы просто не слышали сокольничих.

Впрочем, пока не ясно, находятся ли соколы в пределах слышимости. Конкретные сомнения на более приземленном уровне касались ликвидности. Само это слово может означать разные вещи, но в данном контексте речь идет о способности продавцов продавать и покупателей покупать. У нас тот самый рынок капиталов, который сводит людей отовсюду.

Но ликвидность, похоже, исчезает. Публика начинает выводить свои средства из взаимных фондов, а знак «минус» становится все жирнее и жирнее на тридцатой строке распечатки отчета ФРС, который озаглавлен: «Движение денежных средств, отчет о накоплениях и инвестициях по секторам: домохозяйства, личные трасты, некоммерческие организации». Уильям Макчесни Мартин-младший расстроен. Мистер Мартин — бывший президент Нью-Йоркской фондовой биржи и бывший председатель совета управляющих ФРС — в мире финансов это эквивалент де Голля во Франции (т. е. человек, который был на своем месте в тяжелые времена, и единственный человек, на которого согласятся все, когда времена снова станут совсем нелегкими). «Меня очень беспокоит ликвидность фондового рынка, — сказал мистер Мартин, — я обсуждал этот вопрос с главами компаний, и они до смерти напуганы». (Когда его спросили о причине бегства индивидуальных инвесторов, мистер Мартин сказал, что видит ее в недостаточной честности рынка. Когда же его спросили, что эти инвесторы делают со своими деньгами, мистер Мартин сказал, что некоторые из тех, с кем он разговаривал, играют в лотерею. Увы, в отчете ФРС нет строки «Денежные средства на лотерею».) На рынке стали доминировать институты: взаимные фонды, страховые компании, пенсионные фонды и так далее — и это считается одной из причин проблемы с ликвидностью. The Wall Street Journal привела высказывание Эдгара Банса, управляющего портфелем акций Prudential объемом в $3,5 млрд: «Если все только и делают, что покупают, то кто тогда продает?»

Есть и такие, кто, говоря о ликвидности, готов забыть о существовании 31 млн акционеров. Ликвидность — это не только беспроблемная работа рынка, это и его глубина. Такая точка зрения появилась из-за того, что мы знаем только о панических действиях институтов, которые неожиданно сбрасывают тысячи акций, вызывая падение цен на 10–20 пунктов. И никто никогда не говорит о спокойных, упорядоченных, повседневных действиях. Так или иначе, считается, что Публика действует от силы через полудюжину брокерских фирм, а следовательно, рекомендации любой из них покупать или продавать могут привести в движение целую армию индивидуальных инвесторов, суммарное влияние которой ничуть не меньше, чем у институтов.

Чтобы лучше понять, что же все-таки происходит, я отправился пообедать с моим другом Неполнолотчиком Робертом. Микровзгляд на макросцену, как выразились бы многоученые экономисты. Неполнолотчик, как вы, наверное, помните, — это человек, покупающий и продающий акции в количествах менее сотни, т. е. меньше полного лота. По некоторым теориям заработать деньги очень просто: нужно смотреть, что делают неполнолотчики, и поступать наоборот. Есть даже специальные фирмочки, отслеживающие их действия. Я спросил Роберта, как он прожил последние пару лет.

— Не сказать, чтобы очень хорошо, — ответил он. — Но лучше, чем мои приятели. Конечно, надо же понимать, что мы не какие-то там милые старушки. Мы же не просто покупаем акции Telephone, чтобы положить их под матрац. И правильно делаем, потому что Telephone съехала с 70 до 40. А на старой матушке Bell за последние шесть лет можно было вообще потерять половину вложенных денег — да еще и никакого тебе развлечения взамен. Но мы с приятелями, по правде говоря, готовы спекулировать.

Я спросил Роберта, как прошли эти последние годы для его приятелей.

— Ужасно, — ответил он. — Этот рынок хоть мою жизнь не изменил. Но возьми для примера жену моего дантиста. В начале 1960-х она страшно заинтересовалась фондовым рынком, изучала его вдоль и поперек, крутилась и вертелась — и я тебе скажу, гребла как из испорченного игрального автомата, джекпот за джекпотом. Наварила, наверное, пару сотен тысяч — это как минимум. Я думаю, даже 1968-й для нее прошел неплохо, но дальше… Она не сумела остаться в стороне.

— И снова все потеряла?

— Она потеряла почти все, впала в глубочайшую депрессию и сейчас ходит на коллективную психотерапию. Участники этих сеансов говорят, что она ассоциирует себя с пакетом акций, и когда он растаял, растаяла и она, как Злая ведьма Запада из «Волшебника страны Оз». Или это была Ведьма Севера? Ну та, что исчезла прямо под шляпой. Был еще один приятель, тоже заработал кучу денег. Ему было 50 с небольшим, и он уже собрался на отдых. Работу он ненавидел и был одной ногой на пенсии, но, потеряв кучу денег, по-прежнему работает и держится подальше от биржи.

— Но твою жизнь это не изменило?

— Нет. Да я никогда много не зарабатывал. Скажу честно: случались и потери, такие, что ничего себе. Мои Brian Lloyd слетели с шести до одного.

— Но играешь ты все-таки активно?

— Не так активно, как раньше. Был период, когда я не делал почти никаких движений. У подруги моей сестры был счет в одной фирме, а у фирмы начались проблемы, и эта подруга все никак не могла получить свои акции, а тут еще в газетах каждый день писали о том, как лопаются все эти брокерские конторы, — и я испугался. Каждый день какая-нибудь фирма закрывается! В общем, я попросил свои бумаги.

— Какие бумаги?

— Ну, бумаги, на которых акции напечатаны.

— А, сертификаты.

— Ну да. Я, понятно, не хотел объяснять своему брокеру причины, делал-то я это от страха, что и тот возьмет да и лопнет. Или что у него вообще не окажется этих акций. Или что он где-нибудь напортачил. Ну я и сказал, что просто пишу завещание. А мой адвокат велел мне иметь акции при себе и все такое прочее, чтобы завещание было по всей форме. Мой брокер на эту историю купился с потрохами. В общем, не сразу, но все-таки он эти акции мне прислал.

— И что дальше?

— Ну, сначала я сунул их в ящик стола в гостиной, где мы держим неоплаченные счета. Потом кто-то пролил кофе на стол, и часть его попала в ящик. Я уж и не знаю, как оно все случилось. На сами акции кофе не попал, залило кое-какие счета, но акции надо было убирать. Ну, акции, даже заляпанные кофе, наверное, все равно действительны, но если я, допустим, надумаю их продать? Ну, знаешь, как некоторые магазины отказываются брать надорванные банкноты? И что, если я буду продавать эти акции, а покупатель скажет: «Эй, минуточку, на вот этой кофейное пятно!» Так что я переложил эти бумаги в тумбочку.

— В спальне?

— Да, прямо под носками спрятал. Но каждый раз, доставая носки, я видел эти несчастные полудохлые акции — и у меня аж кишки сводило от обиды. К тому же, когда я продавал какие-то акции, мне приходилось доставать их из тумбочки и отправлять по почте, целая тягомотина, а когда покупал, им приходилось слать мне все это по почте, а почту у нас доставляют паршиво, начинаешь дергаться, как бы не потеряли. В конце концов мне вся эта почтовая переписка осточертела, к тому же и о проблемах вроде перестали писать, так что я почтой отправил эти чертовы акции своему брокеру. Сказал, что завещание составили как надо, адвокат все, что надо, заверил — ну, он и на эту историю купился с потрохами.

— И ты не продавал, когда рынок катился вниз?

— Нет. Мои бумаги летели вниз слишком быстро, а потом я не хотел реализовывать убыток. Вообще-то, когда рынок поехал вниз, я хотел сыграть на понижение. Мне хотелось разок прокатиться в том же направлении, что и рынок. Но мой брокер не позволил. А потом, когда все действительно понеслось вниз, у меня возникло странное чувство. Мне хотелось, чтобы все рухнуло. В смысле — по-настоящему, тотально рухнуло.

— Чтобы покупать на дне, как в 1932 г.?

— Ну, это если бы у меня были хоть какие-то деньги, но вообще-то я думал не об этом. Я просто подумал, что если все действительно полетит в тартарары, если рынок действительно накроется, то нашему правительству придет конец, и у нас наступит социализм или что-нибудь в этом роде. Я подумал: да к чертовой матери все это, пусть будет социализм.

— Ты до сих пор так думаешь?

— Да нет. Я как следует наорал на своего брокера и выгнал эту дурь из головы. Самое поганое во всем этом — когда больше не видишь свои акции в газете. Я всегда любил следить за своими акциями в газете, а когда их нет, душа просто болит. Я просматривал и страничку с неполными лотами. Неполнолотчики продавали — до самого конца. Это одна из причин, по которым я не хотел продавать. Не хотел быть неполнолотчиком, вот что.