Николас Карр - Стеклянная клетка. Автоматизация и мы Страница 5

Глава вторая

Робот у ворот

В начале 50‑х годов прошлого века Лесли Иллингуорт, знаменитый политический карикатурист, работавший в британском сатирическом журнале Punch, опубликовал мрачную пророческую карикатуру. В сумерках хмурого осеннего дня во дворе большого завода сидит рабочий, напряженно вглядывающийся в проем ворот огромного грязного двора. В одной руке он держит гаечный ключ, а другая сжата в кулак. У ворот, на которых красуется надпись «Требуются рабочие», стоит громадный широкоплечий робот, на груди которого печатными буквами написано: «Автоматизация».

Это была иллюстрация главной тревоги, пропитавшей тогдашнее западное общество. Карикатура появилась на обложке, вышедшей в 1956 году книги Роберта Хью Макмиллана «Automation: Friend or Foe?» («Автоматизация: друг или враг?»). Макмиллан преподавал инженерную механику в Кембриджском университете (University of Cambridge). На первой странице он без обиняков поставил беспощадный вопрос: «Грозит ли нам опасность уничтожения со стороны наших же творений?» Макмиллан объяснил, что он имеет в виду не возможность уничтожения человечества в ядерной войне, которая может начаться с простого нажатия кнопки. Университетский профессор имел в виду не столь заметную, но более коварную угрозу: «возрастающую роль, которую играют автоматические устройства в промышленности всех цивилизованных стран в мирное время» [1]. Точно так же, как в прежние времена машины «заменили человеческие мышцы», эти новые устройства грозили заменить «человеческий мозг». Заняв достойные, хорошо оплачиваемые рабочие места, машины грозили обществу немыслимой безработицей и страшными социальными потрясениями, о которых Карл Маркс писал за столетие до Макмиллана [2].

Однако, продолжал далее профессор, возможно, все окажется и не столь мрачным. При «правильном использовании» автоматизация может принести с собой экономическую стабильность и процветание, избавив человека от унизительного бремени тяжкого монотонного труда. «Я искренне надеюсь, – писал Макмиллан, – что эта новая отрасль технологии позволит нам сбросить с плеч человека проклятье Адама, ибо машины станут рабами, а не хозяевами людей. Уже разработаны автоматические средства их контроля» [3]. Неизвестно, станет ли автоматизация злом или благом, но Макмиллан предупреждал, что наверняка сказать можно только одно: автоматы будут играть возрастающую роль в промышленности и обществе. Экономический императив «конкурентного мира» делал этот процесс неизбежным [4]. Если робот сможет работать быстрее, дешевле или лучше человека, то он заменит его рабочем месте.

«Мы братья и сестры наших машин», – заметил однажды историк техники Джордж Дайсон [5]. Отношения братьев и сестер обычно являются весьма насыщенными, и мы видим это и в отношениях с нашими механическими родственниками. Мы любим наши машины не только за то, что они полезны, но и за то, что мы любим их общество и даже находим их красивыми. Талантливо построенная машина – это воплощенные контуры наших чаяний: желания познать мир и его устройство, использовать силы природы нам на благо, добавить что-то новое в строение мироздания, удивляться и восхищаться. Она может стать источником ощущения чуда и гордости.

Но машины одновременно и безобразны, и мы чувствуем в них угрозу всему, что нам дорого. Они могут дать силы человеку, но обычно ее присваивают себе промышленники и банкиры, ибо они владеют хитроумными устройствами, а не наемные работники. Автоматы холодны и абсолютно покорны. Если роботы вносят что-то человеческое в чуждый нам космос, то они же привносят что-то чужеродное в наш человеческий мир. Математик и философ Бертран Рассел сжато сформулировал эту мысль в своем вышедшем в 1924 году эссе: «Машинам поклоняются, потому что они красивы, и ценят, поскольку они умножают нашу силу; их ненавидят, потому что они омерзительны, и испытывают к ним отвращение, поскольку они навязывают рабство» [6].

В комментарии Рассела присутствуют настороженность и противоречивость – машины-автоматы одновременно наши спасители и разрушители. Эта настороженность присутствует в отношении народа к фабричным машинам с самого начала промышленной революции, более 200 лет назад. В то время как большинство наших предшественников радовалось появлению механизированного производства, видя в нем символ прогресса и гарантию процветания, другие люди боялись, что машины отнимут у них работу и погубят их души. С тех пор история техники – серия быстрых, часто сбивающих с толку изменений. Благодаря искусству наших изобретателей и предпринимателей едва ли не каждое следующее десятилетие знаменовалось появлением все новых и новых автоматов. Однако наше двойственное отношение к этим сказочным творениям собственных рук и умов оставалось на удивление постоянным. Всегда было такое ощущение, что, глядя на машины, мы видим в них, пусть даже весьма смутно, нечто такое, что свойственно нам самим, но чему мы не особенно доверяем.

В фундаментальном труде, гимне свободному предпринимательству, книге «Богатство народов»,[5] вышедшей в 1776 году, Адам Смит вознес хвалу великому разнообразию «весьма хороших машин», которые устанавливаются предпринимателями на фабриках и заводах ради «облегчения и уменьшения труда». Смит пророчествовал, что механизация, дав возможность «одному человеку выполнять работу многих», резко повысит производительность труда в промышленности [7]. Владельцы предприятий получат бо́льшую, чем раньше, прибыль, которую пустят на расширение своей деятельности, строительство новых заводов, приобретение новых машин, наем большего числа работников. Сокращение количества человеческого труда, которое станет возможно благодаря машинам, не принесет вреда людям, так как в долгосрочной перспективе приведет к увеличению числа рабочих мест.

Многие мыслители подхватили и расширили утверждения Сми– та. Они предсказывали, что вследствие более высокой производительности механизированного труда станет больше рабочих мест, увеличится число профессий, зарплаты начнут расти, а цены на продукцию – падать. У рабочих заведутся свободные деньги, которые они смогут потратить на приобретение продукции собственной фабрики, а это позволит использовать еще больший капитал для развития промышленного производства. Таким образом, по расчетам экономистов, механизация позволит запустить добродетельный круг, следствием чего станет ускорение экономического роста общества, увеличение его богатства, а людям механизация, выражаясь словами Адама Смита, принесет «удобства и роскошь»[8]. Этот взгляд на технологию, по стечению обстоятельств, подтвердился на ранней стадии индустриализации и стал неотъемлемым фрагментом экономической теории. Идея покорила сердца не только ранних капиталистов и их ученых собратьев. Многие общественные реформаторы от души приветствовали механизацию, надеясь с ее помощью покончить с нищетой и рабским положением рабочих.

Экономисты, промышленники и реформаторы могли позволить себе роскошь заглядывать в далекое и прекрасное будущее, но у рабочих, увы, такой возможности не было. Даже временное сокращение количества труда могло представлять реальную и непосредственную угрозу их жизненному уровню. Появление на предприятиях множества машин лишило массу людей работы и заставило остальных поменять увлекательную квалифицированную работу на механическое перемещение рычагов и надавливание на педали. Во многих районах Британии в XVIII – начале XIX века квалифицированные рабочие ломали и портили новое оборудование, чтобы хоть таким способом защитить свои профессии, труд и общины. «Порча машин» (было названо это движение) – не просто покушение на технический прогресс. Это была попытка ремесленников защитить и сохранить привычный образ жизни, который целиком и полностью зависел от их ремесла, а также свою экономическую и гражданскую самостоятельность. «Если ремесленники и не любили машины, – пишет историк Малкольм Томис, анализируя воспоминания современников о тех восстаниях, – то за положение, в какое они из-за них попали, а не потому, что машины несли с собой что-то новое» [9].

Движение сокрушителей машин достигло кульминации в восстании луддитов, продолжавшемся в 1811–1816 годах в промышленных графствах Средней Англии. Ткачи и вязальщики, боясь неминуемого разорения и полного уничтожения их домашнего ремесла, организовывали подпольные группы, которые хотели остановить распространение текстильных фабрик с их ткацкими станками и трикотажными машинами. Название этого ставшего легендарным движения – луддиты – произошло от фамилии лестерширского противника машин Неда Лудда. Под покровом ночи они проникали на фабрики и ломали оборудование. Для борьбы с луддитами правительство в конце концов использовало армию. Восстание жестоко подавили. Тысячи ремесленников были убиты или брошены в тюрьмы.