Журнал Компьютерра - Журнал «Компьютерра» N 31 от 29 августа 2006 года Страница 8

Более оптимистично смотрит на ситуацию Борис Георгиевич Салтыков, работавший в 1991-96 гг. министром науки и технической политики РФ, позже возглавлявший экспортное государственное предприятие «Российские технологии» (в 2000 году включенное в состав «Рособоронэкспорта»), а ныне президент ассоциации «Российский дом международного научно-технического сотрудничества»), которая помогает инновационным компаниям выходить на рынок. В его картине российского инновационного мира тоже широко использован серый цвет, однако роль этого цвета второстепенна и малозначительна.

Попытку привести высказанные в этих двух беседах оценки к некоторому общему знаменателю я делаю в небольшом послесловии.

ТЕМА НОМЕРА: XXI/XVIII

Автор: Леонид Левкович-Маслюк

Наше знакомство с Владимиром Пастуховым началось на заседании Никитского клуба , посвященном организации сектора быстрорастущих компаний на ММВБ. Когда выступающие занялись ритуальными сетованиями по поводу того, что быстрый рост и инновационность у нас так редко совмещаются, Владимир Борисович подлил масла в огонь, заявив, что, если инновации и растут быстро, то в такой густой правовой тени, где нет и намека на публичность и открытость. С детального обсуждения событий, происходящих в этой тени, мы и начнем нашу беседу. А закончим ее набросанной Пастуховым весьма нестандартной картиной экономических отношений в современной России.

Давайте проиллюстрируем механизм «серых инноваций» на примере.

- Приведу пример из собственной практики. Из соображений профессиональной этики я не могу конкретизировать обстоятельства. Это недавний случай. Он произошел не год-два, но и не двадцать лет назад. Главное, что ситуация в экономике с тех пор принципиально не изменилась. Аналогичная информация поступает из разных институтов, из разных городов.

Что же именно?

- Представьте себе ведомственный НИИ. По бумагам - бедствующий: ополовиненное финансирование, полуголодные, получающие крошечные номинальные зарплаты сотрудники, полуразрушенные лаборатории. Институт практически полностью на госбюджете, кроме этого есть какие-то мелкие хоздоговорные работы и договора аренды. Естественно, у института нет никаких особо выдающихся результатов (несмотря на то что он все время что-то делает). Но совершенно случайно я получаю документы, которые показывают, что институт не так беден, как кажется.

Оказывается, результаты-то - есть! Как ни странно, институт может произвести нечто дельное. Сотрудники работают, при этом создают продукт, который востребован на зарубежном рынке. Они довели свои исследования до уровня коммерциализации. Дальше возникает вопрос: кто будет от имени института этот продукт продавать? Сами сотрудники этого делать не могут, да и ресурсов у них для этого никаких нет. Нет ни связей, ни опыта, ни полномочий, в конце концов. К тому же это никому особенно не интересно. Потому что, если делать это официально, больше половины доходов уйдет на налоги, а оставшееся получит некий абстрактный коллектив. Поэтому формально эта научная работа осталась не востребованной, как и сотни других работ в наших умирающих на бумаге НИИ. Она лежит на полке, среди тысяч себе подобных - но это в официальной жизни. А в неофициальной жизни руководство института 90 процентов времени тратит на то, чтобы найти покупателя. В случае, о котором я говорю, оно его нашло, и он был готов заплатить около 30 миллионов долларов.

- За что?

- За технологию производства некоего вещества, имеющего отношение к биотехнологиям. Способ его получения был запатентован, патент принадлежал институту и покупатель готов был купить лицензию. Но, когда он это подтвердил, то выяснилось, что лицензия уже продана другой зарубежной фирме, которая имеет эксклюзивное право распоряжаться изобретением везде, кроме России. Впрочем эта зарубежная фирма была готова переуступить свои права покупателю за означенную сумму без лишних дискуссий. Покупатель не возражал, ему, собственно, было все равно у кого покупать права. Однако потребовалось провести правовую экспертизу законности владения лицензией. Но тут ситуация неожиданно осложнилась из-за особенностей российского законодательства. Для того, чтобы передать кому-нибудь права на использование запатентованной технологии, нужно заключить лицензионное соглашение. А лицензионное соглашение должно быть зарегистрировано соответствующим образом в патентном ведомстве. И вот этого почему-то институт не сделал. В результате дело застопорилось - по крайней мере в той части, в которой я, как адвокат, должен был представить свое заключение. Я выступал на стороне потенциального покупателя и не мог позволить ему совершить эту сделку, потому что не получил документы, подтверждающие факт регистрации лицензионного соглашения и заподозрил использование незаконной схемы распоряжения интеллектуальной собственностью института.

То есть формально вы консультировали какую-то западную фирму, которая хотела купить технологию у другой западной фирмы.

- Да, у фирмы-агента. Клиент мне сказал: мы хотим купить технологию, принадлежащую российскому предприятию, но при этом продавцом выступает зарубежная компания. Я, как и положено адвокату, затребовал у продавца документы, которые бы подтверждали, что он владеет технологией на законном основании. Мне приносят лицензионный договор. Я прошу показать его номер регистрации в Роспатенте. Тут-то и произошла заминка.

Авторы технологии знали о существовании этой западной фирмы? Той, что пыталась продать их разработку от имени института?

- Думаю, что кроме людей, учредивших фирму, о ней не знал никто. Собственно, и я узнал о ней только тогда, когда меня сильно разозлили, - начали оказывать давление, чтобы добиться визирования договора. Я посоветовал своему клиенту обратиться в компанию «Кролл» с запросом о бенефициарах продавца (Kroll Associates, [www.kroll.com] - очень известная компания, которая занимается подобными расследованиями). Документы были доставлены, и я с удивлением обнаружил, что имена бенефициаров фирмы-продавца совпадают с именами руководителей института. Сотрудники института могли, конечно, знать, что технология продана какой-то фирме. Но какой именно, за какие деньги - думаю, не догадывались.

Насколько такие схемы типичны, по вашему мнению?

- По впечатлениям от собственной практики - чуть ли не половину научных разработок пытаются реализовать таким образом. Если бы при каких-то обстоятельствах этот бизнес вышел из тени на свет, то выяснилось бы, что бедность наших научных учреждений очень условна.

Коллектив разработчиков получает хоть что-то?

- Обычно коллектив плохо представляет, как делается этот бизнес. Коллектив разработал технологию получения некоего вещества. Авторы разработки получили авторское свидетельство. Но патент на изобретение, сделанное сотрудником института в рамках исполнения своих служебных обязанностей, принадлежит институту. Официально патент чаще всего никак не используется, но если он представляет реальную ценность, то иногда для начала продается «своей» зарубежной фирме, и она уже пытается его выгодно пристроить на рынке.

В случаях, подобных вышеприведенному, результат деятельности всего института, полученный на госденьги, перепродается от имени компании, которой владеют, условно говоря, директор, ученый секретарь и еще два-три человека (иногда это руководители той лаборатории, где делается продукт).

Ну а хотя бы ведущие разработчики, те, на ком «все держится»? Они сделали продукт мирового уровня, это же не какие-то бессловесные дурачки - почему их так легко обмануть?

- Прежде всего потому, что они не могут сами продать технологию! Разработчики имеют выхода на те иностранные организации, которые могут быть заинтересованы в таких покупках. Безусловно, они понимают, что их дурят, но срабатывает и наша инерционность, и нежелание лезть во все эти схемы, комбинации, и незнание реальных цен на рынке. В массе своей «народ» понимает, что что-то происходит, что кто-то получил какие-то деньги, но довольствуется минимальными отчислениями, которые обычно все-таки распределяются в коллективе - точно так же, как некоторая часть доходов от сдачи в аренду собственности, принадлежащей институтам, тоже достается коллективу, а реальных доходов от аренды коллектив не знает и не стремится узнать. Но что, как в данном случае, этот «кто-то» получил 30 млн. долларов - такое коллективу и в страшном сне не приснится.

Вы имеете в виду не «получил» а «мог получить»?

- Насколько я знаю, сделка все-таки состоялась. Без моей визы. Уж больно заинтересованность сторон была велика. Видя мою неуступчивость, они обратились в зарубежную юридическую компанию, работающую здесь, и она дала заключение, что сделка законна.