Коллектив Авторов - Цифровой журнал «Компьютерра» № 190 Страница 9

Но Вильгельм умирает… А Анна — еще не введшая свой Статут — оказывается подчинённой законам реальной политики. Ей приходится для сохранения власти маневрировать между консерваторами-тори и либералами-вигами. А Дефо не сумел достаточно динамично колебаться вместе с «генеральной линией партии». Защищая свободу вероисповедания, он пишет гиперболизированный памфлет The Shortest Way with the Dissenters, в котором советует расправляться с инакомыслящими с максимальной строгостью. Консерваторы сначала купились, прославляя неизвестного автора, но потом, распознав издёвку, впали в ярость. Дефо объявлен в розыск, за сведения о нём обещано пятьдесят фунтов стерлингов, в пять раз больше, чем получил гонорара за «Потерянный рай» гениальный слепец Мильтон… Он сдался, был осуждён на пребывание в тюрьме на срок, определённый королевой, а ещё — к трём дням у позорного столба. В тюрьме Дефо пишет A Hymn to the Pillory, «Гимн позорному столбу», благодаря которому публика закидывала зажатого в колодки узника цветами…

Но оставалась ещё тюрьма; из неё Дефо вышел лишь за счёт сделки со своими бывшими врагами — тори. Тут честный памфлетист кончается. Остаётся блестящий автор, продающий своё перо тем, кто в данный момент у власти, — хоть вигам, хоть тори. Приторговывал Дефо и своей популярностью у избирателей, и своими связями. Да и тихушничеством не брезговал: доносил на врагов власти; не зря же числится среди создателей Intelligence Service. Кончилось это тем, что оппозиционный журналист и издатель Натаниель Мист уличил его в таком занятии, которое в современной прессе называется «джинса» — тайное получение денег за публикации, прославляющие или очерняющие тех или иных лиц. Репутация Дефо была безнадёжно погублена…

Но тут на помощь сломанному и утратившему моральные ориентиры человеку приходит Статут его гонительницы Анны. Он начинает писать прозу, авантюрные романы от имени вымышленных проституток и пиратов, вознаграждение за них же автору обеспечено. И один из них — «Робинзон Крузо» — приносит ему бессмертие и становится основой нового бизнеса — выпуска художественных текстов, ориентированных на массовый рынок. Кстати, мгновенно появилось множество контрафактных изданий «Робинзона», частично сокращённых, частично чисто поддельных. (Наверное, многие из читателей знакомились с этой книгой в переложениях для детей…) И именно популярность «Робинзона…» с компанией создавала массовый книжный рынок. Уже не только для джентльменов, но и для городских сословий, и для зажиточных британских крестьян.

Но, несмотря на законы, сама мысль об авторском праве отвергалась многими мыслителями. В Европе исходили из теорий германского юриста Самуила фон Пуфендорфа (1632–1694). (В России его переводили под личным надзором Петра Великого.) Он защищал право государства творить насилие над людьми во имя общего блага (в том числе наказывать за атеизм, богохульство и сношение с демонами), а источником имущественного права считал оккупацию, захват (что естественно для сына проповедника, получившего баронский титул от шведского короля). Ну а поскольку захват интеллектуальной собственности в те простодушные времена полагался невозможным, то и авторское право лишалось своих оснований.

Ну а в США девятнадцатого столетия против авторского права выступал Генри Ч. Кэри (Carey, 1793–1879). Он был учителем Евгения Дюринга, известного у нас благодаря тому, что его критиковал Энгельс… По мнению Кэри, словесное оформление идей защиты не заслуживает, поскольку сами идеи таковой защитой не пользуются. (Это он не дожил до нынешних патентных войн…)

Но, когда мы видим позицию, защищаемую человеком, то надо бы понять, в чём состоит его экономический интерес. Для Пуфендорфа гонорары значения не имели: его вознаграждали должностями, как раннего Дефо, и почему не порадеть благодетелю, обосновав источником оплаты труда авторов милость монарха… Ну а кем был Кэри изначально? О!!! Он был издателем и книготорговцем — в молодой американской республике, только что освободившейся от власти островной метрополии. То есть — свой рынок сбыта книг уже есть. А авторы — преимущественно за океаном. И таков соблазн сэкономить на их гонорарах… И почему бы не оправдать себя разговорами о стремлении к общей гармонии!

А вот для Дефо гонорар за книгу был уже жизненно важен. Отсюда и родились «Робинзон» и феномен художественной литературы. И декан Свифт, человек при должности; гонорар он получил за одно-единственное произведение — за «Гулливера». И ещё один автор духовного звания, аббат Прево, именно в изгнании в Англии, и именно ради гонорара он пишет в 1731 году первый психологический роман Histoire du chevalier de Grieux et de Manon Lescaut, блистательную «Манон Леско»…

То есть именно концепция авторского права породила феномен художественной литературы. Ну а теперь пример «от противного» из нашего времени. Был в постсоветской России журнал «Если», печатавший добротные переводы «твёрдой» научной фантастики, да и вещи отечественных авторов. Среди причин случившегося в прошлом году закрытия журнала роковыми, по мнению редактора Александра Шалганова, оказались «возрастающая бесплатная раздача “Если” в Сети и массовый выброс на рынок разного рода “читалок” ». То есть воплотились слова классиков отечественной фантастики: «будущее строится тобой, но не для тебя»… Бесконтрольная раздача контента в Сети привела (по мнению главреда) к тому, что контент этот оказалось нерентабельно производить…

Но ситуация такая имела место и в доимперской Германии. Там тоже были издательские привилегии. И в силу местных особенностей не было антагонизма между издателями и авторами. Но от пиратства страдали и те и другие. Ну, берёшь имперскую привилегию. Оформляешь четыре десятка привилегий местных… Но механизма принудить кого-либо к соблюдению такого количества законодательных актов не существует. Те же крохотные размеры лоскутных княжеств, что спасали и от цензуры (рядом с католическим государством было лютеранское, а за семьдесят вёрст — и реформатское), препятствовали защите прав автора. И писатели нашли выход! И результат его прекрасно был известен жившим в советскую эпоху. Назывался он «подписное собрание сочинений». Автор, заслуживший некоторую известность, или сам обращался к типографу, обращаясь издателем, или договаривался с известным добросовестностью издательством. И по германоязычному миру объявлялась подписка, которая была одновременно и сбором средств в пользу автора, и гарантией получения добротно изданных томов его сочинений… То есть — находилась в родстве с известной по театральным мемуарам позапрошлого века «подпиской в пользу…».

Пользуясь достаточно надёжно функционирующими почтовыми службами, читатели переводили деньги автору или его уполномоченному. Добросовестно — порченых людей не так много. Именно в этом был первейший смысл подписных изданий. Так, нынешний сетевой мир очень даже способствует такой модели ведения бизнеса… Скорость информационных транзакций максимальна. Сетевые финансовые транзакции развиваются и в стране родимых осин. Ну, вот за океаном знакомый автор жанровой литературы, приобретший известность на специализированных форумах, получает от продажи своих книг больше, чем его получка временного профессора. Интернет-издатель и онлайновый книготорговец, к чьим услугам он прибег, платит ему 70% от продажной цены электронного издания. (На издателе добротная редактура и реклама!) А автор русский, объявивший в своём журнале (аббат Прево тоже издавал журнал, но бумажный) подписку, превзошёл запланированную сумму так далеко, что облагодетельствовал ближайший кошачий приют… То есть говорить, что Сеть и читалки губят литературный процесс, вряд ли стоит. Нет, хнычущие об отсутствии переизданий авторы тоже попадаются — но ни у кого из них нет такого жизненного опыта, как был у Дефо, Прево или Свифта… Так что не в «читалках» и не в электронных библиотеках дело!

К оглавлению

Голубятня: Форточка из Парижа

Сергей Голубицкий

Опубликовано 10 сентября 2013

В фантасмагории Юрия Мамина («Окно в Париж»), переполненной интеллигентскими иллюзиями позднего Совка, есть у меня любимый эпизод: питерский эмигрант, давно закрепившейся в Париже ресторанным скрипачом-эксцентриком, говорит своему приятелю, главному герою, о готовности отдать все материальные блага своего прозябания на Западе ради одного мига, проведенного в Петербурге его детства. Это мгновение скрипачу-эмигранту герой фильмы и обеспечивает, воспользовавшись волшебством окна-туннеля в пространстве-времени. Парижскому скрипачу «сладостных воспоминаний» хватило ровно на 10 секунд, последовавших за тем, как ему развязали глаза аккурат напротив памятника Сергею Мироновичу Кирову. Упав на колени, счастливый возвращенец в Страну Советов со слезами на глазах умоляет вернуть его поскорее обратно — в проклятые парижские реалии.