Алексей Рыбин - Генералы подвалов

Алексей Рыбин

Генералы подвалов

ПРОЛОГ

Клин понимал: главное – продержаться до темноты. Эти ублюдки, кем бы они ни были, как бы ловко ни стреляли, явно, городские жители. Леса не знают и ходить по нему не умеют. Так, чтобы бесшумно, чтобы он их не засек. В темноте Клин от них уйдет, это как дважды два.

Но пока светло, из дома не выйти. Избушка как на ладони, поляна перед ней вытоптана, не то что кустов, травы даже нет. Не уползешь. Стоит только нос высунуть – сразу станешь мишенью. Как в тире. А этим гадам, видимо, тир – что дом родной. Судя по их работе.

В августе, слава Богу, темнеет быстро. Были бы сейчас белые ночи, неизвестно, как все обернулось бы. А темнота – мать родная. Ночью все решится само собой.

Клин открыл кейс, посмотрел на туго уложенные пачки стодолларовых купюр. Не деньги, слезы. Сколько здесь? Кусков сто? Этого ли он хотел? Масштаб-то был вполне взрослый, сто тысяч или сколько там – мелочь, на карманные расходы... Ладно, хоть груз ушел, теперь надо как-то до Стокгольма добираться, там он деньги получит, пусть не все, но и не те крохи, что остались здесь. Но – Клин почесал за ухом стволом ТТ – нет худа без добра. Делиться со своей бандой не придется. И чист он перед Богом и людьми, чист, как стеклышко. Положили эти твари всех, один он остался, как и тогда – десять лет назад, когда только начал свою карьеру. Вполне, книжным языком выражаясь, головокружительную. Перестройка помогла, мать ее.

Сквозь открытое окно Клин увидел, как на опушке, рядом с дорогой к складам, шевельнулся куст. Рука сработала быстрее, чем сознание, и ТТ выплюнул очередную пулю в ходуном ходившие ветви. Патронов у него в достатке, говна не жалко.

Куст перестал шевелиться. Неужели не промахнулся? Да разве поймешь с такого расстояния? Хорошо бы, конечно. И что им надо, сукам этим? На контакт не идут, может, договорились бы. Отморозки какие-то. Или на Клина обиделись? Так сказали бы, чем не потрафил, решили бы проблемы. А эти молча палят в него, и никаких разговоров.

Ладно, темнеет уже, еще немножко потрепыхаемся – и в путь-дорогу. О том, как выбираться из страны, Клин сейчас не думал. Выберется. Не впервой. На это-то уж у него налички хватит. А вот палят они, конечно, зря. Место, хоть и глухое, а все же мало ли что – менты здесь совершенно не нужны. Ни Клину, ни, судя по всему, этим.

Он обвел взглядом поляну. Тишина. Кусты больше не колышутся. Вот и славно. Еще чуть-чуть, и он двинется. Черта с два они его в лесу возьмут. Главное – быстрый бросок в сторону, туда, где за колодцем начинается подлесок. Клин представил себе траекторию своего движения, но додумать не успел. В глаза бросилась звонкая, гулкая темнота. «Потолок, что ли, упал?» – успел он подумать и отключился.

Сознание возвращалось какими-то толчками, но каждый из них был более чувствителен, чем предыдущий. Наконец он понял, что его куда-то тащат, задевая связанным телом за деревья и кусты. Черт бы их подрал, этих городских, чего в лес суются?! Клин попробовал пошевелиться. Руки за спиной были схвачены в кистях толстой веревкой, – он это быстро почувствовал, – ноги опутаны почти до бедер. Зачем такие сложности? Столько накручивать могут только непрофессионалы. Однако стреляют эти непрофессионалы вполне профессионально.

Похитители стали подниматься в гору, теперь Клин задевал лицом за землю, посыпанную щебнем. Внезапно его прошиб холодный пот. Ведь это железнодорожная насыпь! Все! Если до этой секунды он в глубине души еще надеялся как-то выкарабкаться, то теперь надежды его рухнули. Он понял, что с ним сейчас сделают. Не трудно догадаться!

– Очухался, – сказал незнакомый голос над головой, когда его наконец втащили на насыпь.

– Вот и хорошо, – ответил второй. – Положим его лицом к поезду, чтобы видел свою смерть, гад.

– Вколи-ка ему, чтобы не дергался. А то еще скатится, второй раз придется тащить.

Клин почувствовал, как сквозь куртку и рубашку в предплечье вошла игла. По телу разлился огонь – от кончиков ногтей на пальцах ног до самой макушки. Опалил и тут же пропал. Тело налилось страшной тяжестью, он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, не мог даже слегка повернуть голову.

– Готов. Теперь смирненько будет лежать, – сказал голос. – Давай, что ли, прилаживать?

– Прилаживать... Эх, ты, филолог недоделанный. Давай уж.

Его снова подняли и водрузили на холодный рельс, подправили, чтобы не скатился с него, нашли центр тяжести, еще чуть пододвинули и убрали руки. Он лежал на рельсе, словно придавленный к ней стопудовым грузом. Убийцы повернули голову Клина набок, и теперь его левое ухо покоилось на отполированной миллионами колес стали.

Рот Клина был заклеен скотчем, но ему казалось, что он кричит во все горло, просит отпустить, а он отдаст сто тысяч, отдаст груз, который сейчас направляется в Финляндию, потом в Швецию, отдаст им все, что придет оттуда, – этого на всю жизнь хватит им всем. Только пусть снимут его с этого рельса! Пожалуйста!.. Христа ради!..

Вдруг мысли его оборвались – и он сразу стал ко всему равнодушным. Все. Конец. Рельс под ухом начал тихонько вибрировать. Время остановилось. Клин, кажется, прожил несколько жизней, пока вибрация не перешла в тихое гудение. Оно набирало силу, делалось громче, теперь он уже слышал перестук колес.

С усилием, от которого на глаза потекли струи пота, Клин повел зрачками вверх и увидел наконец, как далеко впереди из-за поворота показался маленький огонек. Он приближался, стук колес становился все громче, и вот огонек превратился в огромный огненный глаз, несущийся прямо на него, а грохот в ушах стал совершенно невыносим.

«Господи, – пронеслось в голове Клина, – Спаси и по...»

Страшный удар обрушился ему на темя.

ЧАСТЬ I

Глава 1

Крестьяне в красных рубахах, упитанные, крепкие, как маленькие боровики, быстро перебирая ножками, целенаправленно бежали, закинув за плечи бурые мешки. С логикой насекомых они пробирались между строениями – фермами, солдатскими бараками, мельницей, след в след по протоптанной однажды дорожке. Прокладывая свой путь, каждый из них сначала тыкался, как слепой котенок, туда-сюда, находил правильное направление и больше уже не менял его. Вперед, назад, туда – налегке, обратно – с мешком. Или вот с бревном. А тут и в зеленых плащах, откуда ни возьмись, рыцари из враждебного... Чего – лагеря? города? Да, наверное, города.

Настя щелкнула кнопкой «мыши», выведя стрелку курсора на надпись «меню», и человечки на экране монитора замерли. Нужно сделать паузу. Она поднялась с вертящегося высокого кресла, подошла к окну. Голова идет кругом от этих игрушек. Постирать их все, а то уже по ночам снятся всадники, пехотинцы, лучники, последняя неделя вся пошла коту под хвост: с утра пораньше Настя садилась за компьютер и погружалась в Warcraft, делая лишь короткий перерыв для того, чтобы перекусить на скорую руку. Это такая игра, тактическая. Записала на свою голову. Врагам только такие подарки делать, чтобы выпали из жизни, перестали заниматься делами, повылетали бы из школ и институтов, сидели бы перед компьютерами и строили на мониторах фермы, бараки, кузницы.

Ровно неделю назад отец перетащил в ее комнату старенькую «четверку». Сам он давно уже работал на «Макинтоше», сменив до этого не один компьютер, а «четверка», самая первая его машина, в свое время очень модная и современная, теперь пылилась в углу. Продавать ее отец не хотел, говорил, мол, головной боли будет больше, чем денег, а сейчас вот перетащил в детскую. Поставил модем, записал кучу игр, проклятый Warcraft в том числе, и поздравил Настю с первым собственным компьютером. На самом деле давно пора, думала Настя. А что, семья у них не бедная, а компьютер – не роскошь для современного человека, пусть ему даже шестнадцать, предмет вполне необходимый. Почти все ее одноклассники давным-давно уже в Интернете сидят, в школе общаются друг с другом на своем языке, слэнг у них особенный, бедняги учителя не понимают, а они на учителей свысока смотрят – «чайники», вчерашний день. Динозавры.

Голова тяжелая, чертова игрушка вышибает мозги, отвлечься нужно, забыть об этой забаве для тунеядцев. У нее ведь куча дел, подумать страшно. Одиннадцатый класс, будь он неладен, ни то ни се, совсем другое дело – первый курс института, разница огромная. Статус другой. А сейчас кто она? Школьница, девчонка. Несерьезный человек.

Фонари заливали пустынные асфальтированные дорожки белым светом, летними ночами почему-то казавшимся намного ярче, чем зимой. Начиная с октября Петербург превращался в холодное грязное месиво, всасывающее в себя и свет, и хорошее настроение, и силы. И фонари, так же как и люди зимой, становятся, наверное, апатичными, светят вполсилы, через «не могу». Свет отражался от неотличимых друг от друга стен девятиэтажных домов, освещал газоны, выхватывая из темноты каждый листик на высоких деревьях, растущих у Насти под окном. В искусственном освещении листья казались серыми, тоже не настоящими, аккуратно наклеенными на темные ветви. На улице – ни души. Еще бы, три часа ночи.