Алексей Рыбин - Генералы подвалов Страница 2

А Дик – куда он подевался? Николай Егорович, сосед по лестничной клетке, в это время гуляет со своим догом. Дик бегает без намордника, милейший пес, золотой просто. Николай Егорович, выгуливая Дика, обычно берет с собой газету, свернутую в трубочку. Пожалуй, это единственное, чего Дик боится. Николай Егорович рассказал как-то, что, когда Дик был еще совсем крохотным щенком, вот таким – он отмерил ладонью расстояние от земли, остановив руку примерно на уровне Настиного живота, Николай Егорович, рассердившись, ударил его по носу свернутой газетой «Правда». С тех пор Дик до смерти боялся газеты «Правда». Это словосочетание, произнесенное хозяином, действовало на него мгновенно – огромный дог приседал на все четыре лапы, начинал тихо поскуливать и большими молящими глазами заглядывал в лицо Николаю Егоровичу. Но если кто-то другой, посторонний, пытался подействовать на Дика таким образом, реакция была совершенно иной. Пес начинал рычать, готовясь к прыжку, и горе тому, кто опрометчиво продолжал эксперименты с прессой. Правда, серьезных происшествий не было ни разу, соседи знали, что перед носом у Дика газетами лучше не помахивать, а еще лучше вообще не показывать ему ни «Правду», ни «Ведомости», ни любую другую периодику.

Темный силуэт, отражавшийся в окне, нравился Насте. Этим летом она, к своему удовольствию, убедилась в том, что все, кто с ней знакомился, давали ей больше шестнадцати лет. Еще бы! Грудь, талия, рост – все как надо. Ноги длинные – она сделала три шага назад и повернулась к большому зеркалу на стене. Да, вполне приличные ноги. С такими ногами хоть куда. В любой одежде. Ну, почти в любой.

Настя покосилась на горящий экран монитора и скривила губы. Все, хорошего понемножку. Не садясь на стул из опасения, как бы безумная, нескончаемая игра снова не затянула ее, Настя, согнувшись пополам, дотянулась до «мыши» и щелкнула три раза кнопкой «Exit program». На черном экране появились значки программ и папок, не так много, как в компьютере отца, но для Насти вполне достаточно. Освоив несколько графических программ, она остановилась, до Интернета руки так пока и не дошли. А так хочется связаться, например, с Дохлым и какую-нибудь гадость ему в компьютер запустить. А то возомнил о себе невесть что. Но Настина «четверка» пока была глухой и немой, а отец к своей машине ее не подпускал. Тайны мадридского двора. Подумаешь! Не больно-то и хочется. Игрушек у Аркадия Михайловича в машине нет, а его бизнес Настю нисколько не интересует. Правда, вся информация в отцовском «Макинтоше» была спрятана под кодовыми паролями, но он опасался, что его слишком самостоятельный, как считалось в доме, ребенок сунет в дисковод какую-нибудь зараженную дискету и не удосужится открыть «Доктора Вебба» – антивирусную программу, которую Настя и в своей машине, честно говоря, игнорировала. Подумаешь, вирус. Придет Гарик и вылечит. Все равно он к отцу каждую неделю заглядывает, мудрит что-то с его компьютером.

Родители дома не ночевали. Отец уехал за город, на свою лесопилку, которую купил неделю назад. В представлении Насти «лесопилка» – это огромный длинный станок неопределенной конструкции, с одного конца в него засовывают бревна, а с другого выезжают готовые доски. Она очень удивилась, когда отец радостно сказал, что теперь и дачи не нужно – летом все семейство поедет отдыхать на лесопилку.

– Как это? – спросила Настя. – Отдыхать на лесопилке?

– Там настоящий отдых, – ответил отец. Настины глаза, и без того большие, пока Аркадий Михайлович говорил, становились все круглее, и уже заняли, пожалуй, половину ее красивого, искусно вылепленного личика. Оказалось, что лесопилка – это целая маленькая деревня, само место, где пилят доски – немного в стороне, а несколько домиков в этой деревеньке вообще пустые и теперь принадлежат им.

– Поедем, выберешь любой, – сказал отец.

– Так это правда все теперь твое? – Настя продолжала во все глаза смотреть на отца.

– Ты чего таращишься? Не совсем, конечно, мое, но пользоваться можно в полном объеме. Одному мне это пока не осилить. Скинулись мы, короче говоря, с друзьями и купили.

– Так ты что теперь – помещик? А крепостные у тебя тоже есть? Ты же сказал, что пустуют несколько домов. А в остальных живут?

– А как же? Работают мужики на лесопилке, там и живут. Ты голову не забивай себе – аренда, субаренда, в этих делах сам черт ногу сломит. В нашей стране, во всяком случае. Ведь большинство юристов толком ничего не понимают, вслепую работают. Знаешь такую поговорку – закон – что дышло...

– Знаю. Только вот хотела тебя спросить, что такое дышло?

– Дышло... Это такая, в общем, штука... Лошадь представляешь себе?

– В общих чертах.

– Ну вот, на лошадь надевают... Или в телегу... Слушай, вот поедем на лесопилку, там будет тебе и дышло и лошади, на охоту пойдем.

– Ну, ни фига себе, – ответила Настя, надув губы. – Люди в Италию отдыхать ездят, в Испанию, туда, сюда, а мы – на лесопилку. Вот красота!

– Настя, не зарывайся. Испания никуда не убежит. То нам раз плюнуть. Тебе вообще о школе думать надо, какая, к черту, Испания? А это – наше поместье, это тебе не бандюковские замки в Красном селе, для понту выстроенные. Это – настоящее. И доход, кстати, мне будет от них немалый. Собственно, самый большой из всего, что я до этого имел.

Доход, доход... Настя хорошо помнила то время, когда слово «доход» в их семье вообще не употреблялось. Аркадий Волков и его жена, Настина мама, носившая редкое для девяностых годов двадцатого века имя Раиса, совсем недавно стали людьми состоятельными, года три, наверное, всего прошло с тех пор, как каждое утро в семье Волковых начиналось с размышлений, как дожить до Раисиной получки. Что касается отца, то, сколько Настя себя помнила, он никогда не работал «по трудовой книжке», все время искал халтуру, неделями сидел дома, вернее, лежал на узком стареньком диване и строил планы обогащения. То, что в конце концов какой-то из этих планов сработал, удивило всех и особенно самого Аркадия. За три с небольшим года дом Волковых превратился из обычной бедной квартирки в респектабельное жилище, целый год занял пресловутый евроремонт с перепланировкой, возле дома появилась сначала красная «девятка», а потом и серебристая «ауди», Аркадий теперь не лежал на диване, а все время пропадал на службе, «на фирме», как он говорил.

Сейчас Насте казалось, что по-другому и быть не может. Она иногда вспоминала о том, как они жили лет пять назад, как ей приходилось ходить в школу в каких-то немыслимых пальто, подаренных бабушкой, туфельках, вышедших из моды еще до того момента, как их сшили в какой-то местной артели, как дома на обед ели одни макароны, а главным развлечением был черно-белый телевизор «Рекорд», и не могла поверить, что это действительно происходило с ее семьей. Так разительно отличалась жизнь нынешняя от той, далекой и с расстояния в несколько лет видевшейся какой-то грязной, словно сосредоточенной в одном, вечно закопченном, раскинувшем по всей ванной комнате уродливые толстые рукава труб, водогрее. Он первым вспоминался Насте, когда она, оглядываясь назад, мысленно возвращалась к детству. По ночам он вдруг начинал рычать человеческим голосом, жутко, с подвываниями, будил Настю, она ежилась под одеялом и представляла себе какое-то страшное существо, проникшее в квартиру и что-то ищущее, может быть, ее, Настю. Всю ночь призрак, поселившийся у Волковых, хрипел, стонал и булькал, а утром эмалевая поверхность ванны бывала присыпана сажей, скрывающей желтые дорожки, оставленные бесконечно капающей из старых труб ржавой водой.

Мать ушла к одной из бесчисленных своих подруг, сказав, что дома будет не раньше завтрашнего, вернее, уже сегодняшнего вечера. Спать не хотелось. Да и смешно спать, коль она осталась дома одна. Не так уж часто Насте удавалось побыть хозяйкой в собственной квартире, без надоевших советов и подсказок, без всех этих «выключи чайник», «сделай музыку потише», «иди ешь, а то остынет, двадцать раз греть никто не будет, каждый день одно и то же». Вот именно – одно и то же! Как они не понимают, что если изо дня в день несколько лет подряд повторять про чайник и музыку, то она просто перестанет реагировать. Будет воспринимать эти замечания как данность, как обои в своей комнате, – единственное, что осталось в их квартире «совкового». Рисунок на обоях Насте очень нравился, и она отстояла свою комнату, не дала ее «европеизировать», сказала, что белые стены ей не нужны, что пусть у себя родители творят что хотят, хоть нестругаными досками стены обшивают, а ей оставят ее любимые обои.

Хорошие у нее родители, очень хорошие, она их очень-очень любит, но все-таки с каким бы удовольствием она жила одна. Она абсолютно все умеет, отцу только кажется, что она еще беспомощный ребенок, который не в состоянии отвечать за свои поступки. Да и мама тоже все выхватывает у нее из рук. Только Настя соберется что-то делать на кухне, как мама тут же лезет с советами: это не так, то не правильно, как будто Настя сама не знает, как надо. Просто у каждого разные методы: мама по-своему привыкла, Настя – по-своему. Зачем же навязывать?