Андрей Воронин - Слепой. Исполнение приговора

Андрей Воронин

Слепой. Исполнение приговора

Глава 1

Иван Захарович был в высшей степени серьезный человек и к обязательствам своим всегда относился с полной ответственностью. Среди его знакомых, не будь он из Донецка, хватало настоящих профессионалов, способных на лету выбить глаз мухе – правый или левый, по выбору. Но заказ из Москвы был сформулирован как-то мутно, нечетко. Обязательных условий было всего два: убрать клиента – это раз, и сразу же рассчитаться с исполнителем – два.

Москва – она Москва и есть, и недаром ее всюду не любят. Все у них, москвичей, не по-людски – потому, наверное, что в городе слишком много народа, да и народ все больше пришлый, нерусский; короче, стреляй – не хочу. Людей там не осталось, вот что; в кого ни плюнь – не человек, а статистическая единица, которой грош цена в базарный день.

Иное дело – Донецк. Тоже, конечно, город не маленький, но тут все иначе, не как в Москве – по-человечески, что ли, по-семейному. Все друг друга знают – по крайности, что касается серьезных, деловых людей, – все друг другу сваты да кумовья или, как минимум, закадычные друзья. Ну, и как при таких условиях послать своего земляка, пусть себе и распоследнего никчемного забулдыгу, на верную погибель? Ведь шила в мешке не утаишь, и обязательно отыщется кто-то – и не один, мать его через семь гробов в мертвый глаз, – кто скажет: э, а Захарыч-то наш совсем сгнил, раз своих, донецких пацанов ни за грош в землю класть начал! Да в какую землю-то – в закарпатскую!

Подумав минуты две или около того, Иван Захарович решил действовать по принципу: «На тебе, боже, что мне негоже». В полном соответствии с принятым решением он не без труда отыскал в телефонной книге нужный номер и позвонил во Львов. Дождавшись ответа, он отдал короткое, не оставляющее места для двоякого истолкования распоряжение, и конвейер по сортировке кадров заработал на полную мощность.

Московский заказчик, недостаточно хорошо знакомый с местной спецификой, сильно переборщил в плане осторожности – он просто не мог предположить, что простое, в сущности, дело обернется таким странным манером. Но на западе Украины родственные, дружеские и соседские связи едва ли не более сильны, чем на востоке, и дело обернулось именно так, как обернулось. Сортировочный конвейер трудился день и ночь, выискивая жертву, смерть которой, по возможности, никого не обидит, и остановился, добравшись до самой последней, ранее никогда не рассматривавшейся ввиду своей полной никчемности, кандидатуры.

«Круль» в переводе с польского означает «король»; по-английски это слово звучит как «кинг». Круль была его фамилия, Кинг – дворовое прозвище. Настоящей уголовной клички он не имел ввиду отсутствия судимостей, а звали его Богданом. Из-за этого имени, данного в честь гетмана Хмельницкого, его еще иногда называли Автобусом или просто Бусом, по созвучию с названием выпускаемого на Украине транспортного средства для пассажирских перевозок.

Окончив среднюю школу, он никуда не поступил – с его аттестатом об этом не стоило даже задумываться. Он и не задумывался; в положенный срок его забрали в армию, где он здорово натерпелся от донецких. Мечтая очутиться на максимальном удалении от этих отморозков, которые, кажется, рождаются на свет уже с тюремными наколками и бандитскими замашками, он писал рапорты с просьбой направить его в Ирак. В Ирак его не взяли – надо думать, по той же причине, по которой в школе выдали не самый лучший аттестат. Демобилизовавшись, он перебивался случайными заработками; самыми прибыльными, хлебными денечками были посиделки в палаточных городках на майдане. Против чего протестовать и за кого голосовать, ему было безразлично, и пару раз он, чистокровный гуцул, был замечен в центре Киева в голубом шарфе партии регионов, распивающим пиво в компании донецких шахтеров.

Он пытался остаться в столице в качестве строителя, но руки у него от природы были вставлены не тем концом, и, с треском вылетев из четвертой по счету бригады земляков-шабашников, он несолоно хлебавши вернулся к родным пенатам. Он родился и вырос в окрестностях Рахива, в местах, где основным источником доходов населения до сих пор остаются челночная торговля с ближним зарубежьем и контрабанда. Здесь его со временем пригрел и обласкал Остап Григорьевич – самый богатый человек села, скромно называвший себя предпринимателем. Что и в какой именно области он предпринимает, смутно догадывался даже Богдан Круль; все остальные жители села тоже были более или менее в курсе, а подробности никого не интересовали: меньше знаешь – дольше живешь.

Начав работать на Остапа Григорьевича, Богдан рассчитывал, что скоро его посвятят во все секреты и тонкости приграничного ремесла. Но не тут-то было: криминальная карьера тоже не задалась, причем по тем же причинам, из-за которых обладатель звучной фамилии не попал ни в университет, ни в состав украинского контингента в Ираке, ни даже в бригаду шабашников, строящих элитные коттеджи в киевской Конче-Заспе. Функции его при Остапе Григорьевиче как-то незаметно, сами собой свелись к помощи по хозяйству да иногда, в исключительных случаях, к роли курьера и грузчика. Ему случалось встречать у пункта пропуска возвращающихся из Польши или Румынии дальнобойщиков и доставлять хозяину переданные ими пакеты и сумки – всегда сравнительно легкие, не тяжелее трех – пяти килограммов. Однажды ребята притащили на буксире и оставили во дворе у Остапа Григорьевича сломавшийся в двадцати километрах от границы грузовой микроавтобус, и Богдану пришлось помочь им перетаскать в другую машину какие-то ящики. Ящики, путь которых лежал в Европу, в отличие от доставляемых из Европы пакетов, оказались тяжелыми. Они были деревянные, защитного цвета, с нанесенными черной краской по трафарету непонятными маркировками и с деревянными же ручками по бокам. Такие ящики Богдан видел, когда служил в армии. Ротный старшина хранил в них ветошь и хозяйственное мыло. Правда, Крулю казалось, что мыло, не говоря уже о ветоши, будет малость полегче. И, кроме того, на что полякам с румынами сдалось наше хозяйственное мыло?

Короче говоря, не прожив на белом свете и четверти века, Богдан Круль уже основательно освоился в роли батрака, поскольку не имел ни большого ума, ни талантов, ни ярко выраженного стремления добиться в жизни чего-то большего. Правда, один талант у него все-таки имелся: он мастерски, прямо-таки артистично, резал скотину, будь то курица или свирепый бык весом в полтонны. Наблюдая, как он это делает, Остап Григорьевич всякий раз говорил, что из него вышел бы отменный киллер, а Богдан отвечал на это – опять же всякий раз, – что не имеет ничего против перемены профессии: по слухам, киллерам хорошо платят, а люди, особенно в больших городах, хуже любой скотины, так что и резать их ничуточки не жалко.

В каждой шутке есть доля правды. В шутках Богдана Круля по поводу смены амплуа эта доля приближалась к ста процентам, но Остап Григорьевич отчего-то не торопился завалить его заказами. Да оно и понятно: у него, Остапа Григорьевича, не тот бизнес, чтобы пачками отстреливать людей, а значит, и личный киллер ему ни к чему.

Но в один прекрасный день, а именно позавчера, свершилось: киллер понадобился, и хозяин обратился с этим деликатным делом не к кому-то другому, а именно к Богдану. Сделав длинное, полное прозрачных намеков, дипломатичное вступление и убедившись, что намеки остались непонятыми, Остап Григорьевич прямо поинтересовался, не хочет ли Богдан заработать приличные деньги, подстрелив одного нехорошего человека.

– А що за людына? – спросил Круль.

– Та яка людына – москаль! – пренебрежительным тоном внес необходимую поправку хозяин.

– Ага, – с удовлетворением промолвил Богдан, после чего выразил полную готовность хоть сию минуту пойти и настрелять столько москалей, сколько потребуется.

Истреблять россиян в промышленных масштабах не понадобилось. Уведомив об этом Богдана, Остап Григорьевич спросил, доводилось ли ему когда-нибудь пользоваться винтовкой с оптическим прицелом. Боясь спугнуть удачу, Круль ответил утвердительно; на широком усатом лице хозяина отразилось явное сомнение, но проверки, которой побаивался Богдан, не последовало – вероятнее всего, ввиду отсутствия в хозяйстве Остапа Григорьевича упомянутого выше инструмента.

Нынче утром Богдана доставили во Львов. Тут хозяин передал его с рук на руки двум незнакомым парням, один из которых представился Виталиком, а другой Лесем. Виталик вел машину, Лесь инструктировал Богдана. Делал он это нарочито медленно, по несколько раз повторяя одно и то же и часто проверяя, понял ли его Круль, как будто разговаривал с умственно отсталым. Впрочем, Богдан не обиделся, решив, что это является частью стандартной процедуры. Голова его была полна радужных планов; в мечтах он уже видел себя за рулем мчащегося по Крещатику шикарного спортивного кабриолета – точно такого, как тот, что едва не переехал его в последний день пребывания в Киеве по дороге на автовокзал.