Лев Дворецкий - Безоружна и очень опасна

Я сразу почувствовала этот пристальный, тяжелый взгляд, и не поворачивая головы, стрельнула глазами в правый угол зала, где у прилавка маячила мужская фигура. С виду ничего особенного: среднего росточка, худощавый, лет тридцати, по лицу словно утюгом прошлись. Вот только взгляд… давящий, даже поежиться захотелось.

Я не спеша прошла мимо того прилавка. Нет, можно стереть из памяти эпизодик: за день и не сосчитаешь, сколько мужиков на тебя глаза пялили, сколько пытались заговорить, завязать знакомство. Но ведь одно дело — поймать на себе восхищенный взгляд, увидеть, как идущий тебе навстречу молодой парень или зрелый мужчина делает стойку, почувствовать спиной, как обалдело глядит тебе вслед, и совсем другое — ощутить будто тебя простреливают глазами насквозь, как этот ублюдок.

Я продолжала делать покупки, с особым вниманием выбирала овощи, даже встряла в перебранку старушек, выяснявших отношения в очереди в кассу. Но засевшее где-то под левой лопаткой смутное беспокойство не оставляло меня.

Нужно взять себя в руки: чего это я раскисла, ненормальная. Наслушалась у подружки Ирки рассказов про грабежи, убийства, насилия и шарахаюсь от первого встречного. Надо прекращать эти пустые посиделки. Собираемся у нее дома подработать курсовую, подготовиться к семинару, а занятия выливаются в вечера по обмену сплетнями.

Так, мысленно поругивая себя, я прошла к кассе, расплатилась и направилась к выходу. И тут тот самый «гляделкин», будто старый знакомый, кинулся навстречу.

— Разреши помогу, — вполголоса проговорил он и крепко, как клещами, взял меня под локоть, а мою сумку с покупками — в другую руку.

Мне бы закричать, позвать на помощь… Куда там. Открываю рот, словно рыба, а слова застревают в горле.

— Да ты не бойсь, не съем. Провожу до дому и только. — Голос у него низкий, хриплый. — Разве что попрошу отцу твоему несколько слов передать от меня и дружков моих. Постарайся запомнить.

Я закивала головой, мол, согласна, передам обязательно. И тут же, заикаясь, наивно спросила, не хочет ли он сам с отцом поговорить, если ему это уж так нужно.

— Дельная мысль, — хохотнул мой провожатый. Молча протащив меня шагов двадцать, он продолжал:

Можно, конечно, поговорить и напрямую, но пока лучше через тебя. Передай своему предку вот что: ежели он тебя любит и хочет видеть живой и здоровой, пусть добьется для Жухова оправдательного приговора, на худой конец — условного. Вот и все, поняла?

Я опять закивала, уже догадавшись, что не я, а отец им нужен. Сейчас главное — выиграть время, значит, надо успокоиться, на все соглашаться, короче, постараться избавиться от проходимца. Тем временем мы уже подошли к дому. Он отдал сумку, посмотрел на меня, растянул губы в улыбке, обнажив желтые кривые зубы.

— А ты ничего, звать-то как?

— Маша, — ляпнула я первое, что пришло в голову.

— Ха, лапшу мне на уши вешаешь, — пробурчал он, запуская руку в мою сумку. Вытащил университетский пропуск, который я всегда таскаю с собой, раскрыл.

— Ну-ну, значит Ия. — Он ухмыльнулся, довольный тем, что не дал себя провести, повернулся и вразвалочку, слегка загребая ногами, удалился.

Пока я поднималась к себе, окончательно успокоилась, даже сама себя убедила, что все это — просто идиотская шутка придурка, захотевшего «приклеиться». И незачем беспокоить отца, он и так помешан на своей работе, допоздна торчит там.

Потом я, конечно, пожалела, что не рассказала все отцу, не приняла всерьез слова незнакомца. Но что взять с восемнадцатилетней девчонки? Позднее с годами, когда жизнь меня уже обкатала, я стала готова к любым поворотам судьбы. Это был один из первых уроков, за который мне пришлось заплатить дорогой ценой. Но потом, а тогда я скоро забыла о происшествии и даже с Иркой не поделилась.

Апелляцию рецидивиста Жухова Верховный суд рассматривал без меня. Я был срочно вызван на совещание, успев лишь заглянуть в дело. На фотокарточке молодое, симпатичное лицо — и не подумаешь, что здесь целый криминальный букет: валютные операции, изнасилование, убийство. Я знал, что рассмотрение дела в городском суде уже несколько раз откладывали. Свидетели, словно сговорившись, отказались от своих прежних показаний. Вот это обработка! И все же суд состоялся, вина Жухова была доказана полностью, он был приговорен к высшей мере.

Вернувшись с совещания, я узнал, что республиканский Верховный суд оставил приговор без изменения.

Не успел я зайти к себе в кабинет и сесть за стол, как начались звонки «сверху» с просьбами повлиять на это решение, повнимательней, погуманней отнестись к осужденному. Объясняю: с делом Жухова не знаком, вмешиваться в решение суда считаю себя не вправе. В ответ — раздражение, угрозы, но к этому я уже давно привык, не обращаю внимания.

Пришел на следующий день на работу, смотрю — на столе «дипломат». Полуоткрыт. Пальцем приподнял крышку — доверху набит ассигнациями. Тут же позвонил прокурору, вызвал охрану, пригласил в кабинет всех работников, кто в это время был уже на месте. Составили акт, «дипломат» опечатали. Как оказалось, принесла его уборщица по просьбе некоего мальчугана. Это — концы в воду… Деньги перечислили в государственную казну.

Ладно, на сегодня все. Домой. Ия, наверное, заждалась. Совсем времени нет побыть с девочкой. Так и растет без отцовского внимания. Да что там растет — уже взрослая стала, красавица, в мать пошла.

Вдруг вспомнился тот злополучный вечер, словно вчера все это было. Пришел с работы поздно, удивился: Нади нет дома. Только прилег на диван — звонок, снял трубку, услышал голос жены. Она сразу, без предисловий, сказала коротко: не жди, уезжаю с Виктором, насовсем, береги дочь. Я еще услышал всхлип, потом короткие гудки. И все, словно не было у нас с этой женщиной ничего — ни дома, ни дочери, ни любви.

Я помню, Виктор приходил к нам, как к себе домой. Весело садился за стол, ел, пил, смотрел телевизор, со мной держался запанибрата, с Надей — шутливо-изысканно, Ие обязательно вручал шоколадку. Привела его к нам в дом сама Надя, представила как товарища по работе, страшного неудачника в личной жизни и талантливого изобретателя новых лекарств. Разве мог я тогда подумать, что между ними произойдет что-либо серьезное? Надя — по-девичьи стройна, изящна, огромные карие глаза оттеняли белизну лица и блеск гладко зачесанных волос. Ее так и называли — кареглазая цыганочка. Он — полная противоположность: невысокого роста, широкоскулый, с глубоко сидящими маленькими глазками. Разговоры, которые он заводил, были какими-то пустыми, отвлеченными, он перемежал их анекдотами и первый закатывался от хохота. Я видел, что он старался создать о себе впечатление как о друге дома, человеке легком по характеру, на помощь которого всегда можно рассчитывать. Сейчас-то я понимаю, что он, скорее всего, просто темнил, играл, чтобы и мыслей у меня не было относительно близости его и Нади.

Обиднее всего был этот обман. Допускаю, полюбили друг друга — чего в жизни не бывает. Но скажите честно: так, мол, и так, судьба связала нас. Я понял бы, хоть и больно терять любимого человека. Но тут ведь голову морочили, почти открыто рога наставляли — разве такое прощается? Ну да Бог с ними. В прошлом году я получил от Нади письмо. Это спустя почти десять лет! Пишет: живут в Калифорнии, в Сакраменто, недалеко от Сан-Франциско. Свой дом, две машины, растет сын. Надя просила простить ее да еще отпустить к ней хотя бы ненадолго дочь.

Я ничего тогда Ие не сказал — она готовилась поступать в университет, уже подала документы. Узнай она о письме матери, могла разволноваться, расстроиться, не дай Бог, дело с поступлением сорвалось бы. Сейчас учится на одни пятерки, изучает английский. Недавно попросила, чтобы я рассказал ей о матери. Поборол в себе горечь обиды, сказал, что мать ее — хорошая, заботливая, ласковая. «Почему же она бросила тебя, нас?» — спросила Ия. Голос ее дрожал, я видел — вот-вот заплачет. Тогда я рассказал о письме, дал адрес матери, сказал, что, если хочет, может съездить к ней. «Нет, — отрезала Ия, — пусть будет так, как есть».

С тех пор мы с Ией о матери не говорили ни разу.

Ладно, хватит об этом, а то совсем раскисну. Может, прав был Валентин Сергеевич, наш главный прокурор, когда сказал однажды: «Жениться тебе надо, Андрюша, а то так бобылем и помрешь»?

Чего греха таить, задумывался я об этом уже не один раз. Но, во-первых, стоящей женщины я так и не встретил, а во-вторых, не знал, как отнесется Ия к той, кого приведу в дом, примет ли ее сердцем.

От работы до дому мне рукой подать — минут двадцать неспешной ходьбы. При желании можно добраться за четверть часа. Когда Ия дома, я тороплюсь, чтобы ее застать и успеть перекинуться с ней хотя бы парой слов. Перед уходом я всегда звоню по телефону и если слышу голос дочери, то уже не мешкаю, быстро собираюсь — и вперед на пятой скорости.