Эльмира Нетесова - Пасынки фортуны Страница 10

Дед поил его чаем с медом, облепихой. И все ждал, когда лоб Кузьмы покроется испариной. Но человек дрожал, будто и теперь лежал в сугробе.

— Кровь твою поморозило. Выпей! — настаивал лесник, но гость мотал головой, отказывался.

Уснул Огрызок лишь к утру, когда в окно заглянуло ненастное утро. Под вой пурги спал Кузьма, забыв обо всем, не слыша ничего вокруг. Огрызок даже на другой бок не повернулся. И проспал до полуночи. Лесник рассмеялся, когда взъерошенная голова гостя высунулась из тулупа:

— Ну и здоров ты дрыхнуть, дружок! Хоть до ветру сходи! Видать, давненько тебе спать по-человечески не доводилось.

— То верняк ты подметил. Не то спать, жить по-людски не привелось, — отозвался Кузьма. И, встав с постели, огляделся, ища свою одежонку, в какой в зимовье пришел.

— Чего шаришь? Одежа сохнет. Вон, у печки. Садись, как есть, поешь, что имею, — накрыл хозяин на стол и, подав ложку, только теперь спросил: — Кто же ты будешь, сынок?

У Кузьмы в тулупе, видно, не только тело, душа отошла, согрелась. И рассказал он человеку, спасшему его от смерти, все без утайки, как на духу, кто он и как тут очутился.

Лесник слушал, не перебивая. Лишь изредка вздыхал, качал головой, укоряя то ли Кузьму, то ли судьбу за синяки и шишки, полученные в жизни неведомо за что.

— Вот теперь и ты меня прогонишь. Как все. Иного для себя уже не жду, — опустил голову Огрызок виновато и добавил: — Наверное, знай, кто возник, не отворил бы мне…

— Я не вору помог, человеку подсобил выжить. То — дело Божье. Все мы под ним ходим. И зарекаться от тюрьмы и сумы никто не может. Одно хочу спросить, что делать нынче вознамерился? Чем займешься? — спросил хозяин гостя.

— Пока ничего не придумал.

— Мой совет тебе, хочешь — послушай, а нет — дело твое, только вертаться в Орел смысла нет. Там имя изгажено и слава дурная хвостом потащится. Надо на новом месте прижиться. Чтоб прошлым никто не попрекал, да не смотрела милиция в каждый след. Но и новое место с умом выбрать надо. Где люд понятливый, сердешный. Где таких, как ты, бедолаг — много. И всяк знает цену горю и спасенью. Не оттолкнет, а поможет, поддержит.

— Да разве есть на земле уголок такой? Где сыскать его — этот рай? Не верится, что имеются люди понятливые и добрые, — понурил голову Кузьма.

— Поезжай на Сахалин. К сыну моему старшему. Я ему отпишу. Он поможет. А пока поживи у меня. Туда нельзя без вызова, — ответил хозяин.

— На Сахалин? Там, как я слышал, одни зоны. А я свободный теперь. Зачем добровольно сунусь на каторгу?

— Эта каторга нынче не та! Свободный люд туда просится. На заработки. Да и с харчами там полегше. Живут вольготней. Не зря в месте том освободившиеся из зон не покидают Сахалин, а до конца на ем остаются. И мой сын — не тюремщик. А уж какой год там живет. Не жалуется. И на материк калачом не выманишь. Сахалинец теперь. Почти что коренной! — гордо задрал бороду лесник и добавил: — Северяне мы все. Весь род наш. Огрызок задумался.

Там отпетые воры про грех забывают. Зарабатывают по три жалованья в месяц. Семьи завели. Нормальными людьми стали. Детными. И тебе надо парнишонку заиметь. Там нынче вербованных баб понаехало полно. Авось и ты свою судьбу сыщешь, — уговаривал лесник.

Кузьма, поворочавшись пару ночей, согласился. И лесник вскоре отправил сыну письмо в далекую неведомую Оху, как назвал ее дед, столицу нефтяников.

Огрызок, ожидая ответа оттуда, никак не мог сидеть без дела на иждивении лесника. И вскоре, осмотревшись, переведя дух, стал выходить из зимовья. То дров нарубить, воды принести, снег от порога и окон откинуть, прочистить дорожку к сараю и бане, сбросить снег с крыши. Его об этом никто не просил, сам догадывался.

Кузьма уже знал, что в ту роковую пургу от зоны до зимовья прошел почти тридцать километров. И сверни немного — пропал бы от холода. Он сбился с пути. Свернул в сторону от дороги. А потому не вышел к поселку. Не случись на пути зимовья, до ближайшего жилья в этих местах не дойти потерявшему силы в пурге.

Много раз уходил Огрызок в бега. Но потому и ловили его, что не знал он местности и условий особых, колымских.

Огрызок только теперь, оказавшись на воле, осознал, почему так свирепо избивала охрана каждого беглеца.

Ему, Огрызку, доставалось больше всех, потому что убегал из зоны всякий раз, как только подворачивался случай. А искать зэка на лютом морозе, гоняясь за ним по глубокому снегу, кому приятно? Да и сбежавшему выжить тут нелегко.

Кузьма усмехнулся, вспомнив свой первый побег. Случилось это вскоре после прибытия Огрызка в зону. Попал он на свою беду не в барак к фартовым, а к воровской шушере — шпане. Которую не только законники на воле, а даже работяги в зоне презирали. Не считали их за людей. Их колотили по поводу и без него. Ими помыкали фартовые и начальство зоны. Все прочие сводили с ними счеты за неприятности, доставленные на воле.

Но и сама шушера была сродни своей репутации. Из барака, где отбывали сроки карманники, домушники и прочая перхоть, постоянно доносился шум драк, разборок, грязный мат. Здесь каждый день либо трамбовали, либо проигрывали друг друга в карты. Играли на деньги. Если таковых не оказывалось под рукой, рассчитывались барахлом. Не было его — резали пальцы или уши. Случалось, играли на жизнь. На свою иль сявки. А то и на свежака — недавно попавшего в барак. Вот так продули в рамса и Огрызка. Бугор барака выкупить не захотел. Не приглянулся ему Кузьма. Уж больно скандальным показался тот всем. И решили отделаться от Огрызка как можно скорее.

Кузьма, ничего не подозревая, мирно спал на своей шконке, не чуя беды, а она свалилась на него кодлой шпаны, соскучившейся по зрелищу. Уже целую неделю в бараке не пахло кровью, не слышалось воплей от мучений. И свора мужиков жадно ухватила его за руки, ноги, поволокла на судилище, где выигравший скажет о своем желании — какую именно смерть выберет для Огрызка. Желания Кузьмы на это никто не спрашивал. Его скрутили в спираль и положили у стола в ожидании решения.

Огрызок вмиг понял. Не зря же на его плече устроился жирный стопорило. Расселся, как на шконке. И Кузьма, повернув голову, хватил его зубами за вислый, жирный зад.

Стопорило от боли и неожиданности подскочил, выпустив скрученные руки Кузьмы. Заорал в ужасе, что проклятый новичок откусил яйца. А Огрызок, взметнувшись пружиной, опрокинул на пол четырехведерную парашу, вылив ее содержимое на проход, под ноги шпане, а сам, в чем был, вылетел из барака пулей.

Во дворе зоны было темно. Этим и воспользовался Кузьма. Он не почувствовал холодного дождя. И помчался к кухне, куда с воли каждый день доставляли харчи зэкам.

Лишь Огрызок видел, другие и не приметили, что именно тут на проволоку не подключается ток. А со сторожевой вышки темный дворик кухни почти не просматривается.

Кузьма, будь он в другом состоянии, может, и не одолел бы высоченный забор. Тут же, боясь погони и расправы, мигом… И, виляя тощим задом, помчался в марь, залег меж кочек. Отдышался лишь через час. А едва рассвет проклюнулся, нагнала Кузьму в распадке матерая сторожевая овчарка. Свалила, прижала к земле, карауля каждое дыхание. Коротким лаем сообщила погоне, где поймала беглеца.

Весь путь до самой зоны дубасили Огрызка охранники. Прикладами, пинками, кулаками. Им овчарки помогали. Ноги и задницу на ленты распустили.

Кузьму за тот побег два месяца в шизо продержали. На хлебе и воде, на бетонном полу, без глотка свежего воздуха.

Никто не спросил, с чего в бега ударился. Прибавили к основному сроку три дополнительных года…

Когда Кузьму вернули в барак, шпана удивилась. Живой! И выразила свое мнение однозначно:

— Говно не сдыхает. Со временем сильней воняет. Надо от него

отделаться…

И снова сели к столу играть на душу Кузьмы. Тот тоже не зевал. Во двор вышел. Рядом с бараком машина стояла. Водитель на несколько минут отлучился. Их хватило. Слил бензина пару ведер и подпалил шпану. Но и сам не сбежал. Попал в спецчасть на зубы оперов. Те с неделю трясли — зачем барак поджег. Огрызок не раскололся. И его снова впихнули к шпане… Сучня, прижившаяся в бараке, давно донесла о причине побега. Но администрации было наплевать на Кузьму. Она ждала, что блатные сломают новичка, и будет он, как все. Но не тут-то было.

Огрызок не смирился и затаил злобу на весь барак. И в первую же ночь, по возвращении из шизо, когда шпана уснула, подкинул уголь в печку и закрыл задвижку, когда едва перегоревшие куски антрацита еще лизали едкие синие огни.

Когда зэки, ошалев от головной боли, стали сваливаться мешками с верхних нар, Кузьма вернулся в барак с чердака и приоткрыл задвижку. Но было уже поздно. Пятеро не встали с нар. Угорели насмерть. А Огрызок, как ни в чем не бывало, уже обдумывал новый план мести. Благо, что шпана, перепившаяся в тот день, даже не вспомнила о печке. И лишь тюремный врач, оглядев трупы зэков, понятливо качал головой. Но, глянув на приоткрытую задвижку, не высказал вслух своего подозрения.