Сергей Донской - Туманный вирус Страница 10

— Вам приказано меня сопровождать? — сухо осведомился Белов, выделив слово приказано интонацией и глядя поверх головы казашки.

— Меня прислали вас встретить и доставить по назначению, — произнесла она таким же неприязненным тоном.

— Так доставляйте.

— Прошу.

Последовал вежливый, но не слишком гостеприимный жест.

Идя рядом, но на некотором расстоянии друг от друга, чтобы случайно не соприкоснуться плечами, Белов и казашка покинули здание аэропорта.

«Скорей бы обратно, — думал он на ходу. — Не очень-то мне здесь рады. Да и я чувствую себя не в своей тарелке. Зачем ко мне приставили эту высокомерную красотку? У страха, говорит, глаза велики. Дура! Ведь четвертый, в майке с листочком конопли, был, точно был, я его срисовал. Темнят казахи. Не доверяют. Ну и шут с ними. Несколько дней как-нибудь перетерплю».

Задумавшись, Белов забыл пропустить спутницу в двери первой, за что заработал недовольный взгляд и очередной минус на свой счет. Плевать! Снаружи Белова встретило яркое утреннее солнце, от которого все мрачные мысли мигом вылетели из головы. Оглянувшись, он полюбовался зданием аэропорта, центральная часть которого представляла собой гигантский купол, горделиво возвышающийся над терминалами.

— А ведь красиво, — сказал он.

— Мне все это говорят, — ответила Багила, вскинув точеный носик. — Вы не оригинальны.

Оказывается, ей послышалось, будто он назвал ее красивой. Можно было ее поправить, но Белов не стал. В конце концов, она действительно была хороша собой. Ничуть не хуже купола аэропорта.

X

Белову было обещано, что дорога до города займет минут десять-пятнадцать в зависимости от интенсивности движения. Ехали в черном правительственном «Мерседесе» с дымчатыми бронированными стеклами. Статный шофер носил униформу и револьверную кобуру, прикрепленную на милицейский манер сзади. Его звали Хафизом. Укладывая в багажник сумку Белова, он поинтересовался погодой в Москве и сказал, что переписывается с русскими девушками. Вообще парень показался Белову чересчур общительным, даже навязчивым, поэтому, усевшись в лимузин, он первым делом поднял толстое, слегка затемненное стекло, отделяющее пассажиров от водителя.

Оглянувшись, Хафиз подмигнул, мол, все в порядке, я не в претензии, и взялся за руль.

— Он и с президентом так болтает? — спросил Белов, кивнув на его спину за стеклом.

— Манарбек Султанбаевич его даже за стол с собой иногда сажает, — ответила Багила. — Хафиза все в администрации любят. Хороший парень. Веселый, отзывчивый.

— Хороший шофер должен быть угрюмым и молчаливым.

— Это, может быть, у вас в России все угрюмые и молчаливые. А у нас принято проявлять дружелюбие.

— А, — воскликнул Белов, — теперь я понял, что меня в вас подкупает. Дружелюбие.

Багила замкнулась и уставилась в окно, за которым проносились шеренги молодых деревьев. Хафиз говорил по телефону, однако сквозь прозрачный бронированный лист в салон не проникало ни звука. Оглянувшись, Белов увидел, что позади их «Мерседеса» следует еще один, с охраной. Должно быть, Хафиз поддерживал связь с ними. Или просто выказывал им пресловутое казахское дружелюбие.

Астана появилась впереди, как макет сказочного города на подставке. Над белой россыпью зданий маячили причудливые очертания небоскребов, похожих на заточенные карандаши.

— Хороший город, — отметил Белов, на этот раз не решившийся употребить определение «красивый».

Багила польщенно улыбнулась.

— Вот увидите Астану поближе, так сразу влюбитесь.

— В кого?

На упругих скулах Багилы проступил румянец.

— В Астану, — ответила она. — Это самый замечательный город на свете.

— Да-а? — удивился Белов.

— Конечно.

В подтверждение ее слов над дорогой проплыла растяжка, гласившая:

«АСТАНА — ОЛИЦЕТВОРЕНИЕ НОВОГО, ДИНАМИЧНО РАЗВИВАЮЩЕГОСЯ КАЗАХСТАНА, СИМВОЛ ОБНОВЛЕНИЯ, СИМВОЛ НЕЗАВИСИМОСТИ НАШЕЙ РЕСПУБЛИКИ».

— Народ и партия едины, — пробормотал Белов. — Да здравствует великий и могучий Советский Союз, оплот братских республик.

Багила подозрительно покосилась на него.

— Что вы сказали?

— Мысли вслух.

— Мне кажется, это плохие мысли. И они направлены против моей страны, против моего народа.

Патриотка? Идиотка? Или просто запуганная режимом женщина, которая разучилась прямо говорить то, что думает? Ведь при Султанбаеве, как при Сталине, жить становится все лучше, жить становится все веселее. В Казахстане уже отмечают День лидера нации, которого лизоблюды (вообще-то Белов применил другое, более емкое слово: «жополизы») сравнивают с Джорджем Вашингтоном (не в пользу для последнего) и называют отцом-основателем казахской государственности. Усомнившихся в мудрости отца народа ждет скамья подсудимых или как минимум увольнение с работы, а то и выселение из квартиры. Султанбаева называют бриллиантом во плоти и говорят, будто у него бьются одновременно два сердца — одно в груди, второе в мозгу (Белов мысленно указал еще одно местечко, где могло бы биться третье сердце самого великого из величайших).

— Признайтесь, Багила, — сказал он, — у вас ведь вовсю процветает культ личности?

— С чего вы взяли? — надулась казашка.

— Ну как же… — Белов хмыкнул. — Я читал, что Султанбаев не исчезает с телеэкранов, про него снимаются фильмы, его именем называются улицы и пароходы.

— Прежде чем критиковать других, на себя посмотрите, — парировала Багила. — Ваш, вон, спортом занимается с утра до ночи, тигров за усы дергает, на медведя с рогатиной ходит. А потом собирает журналистов и несколько часов подряд рассказывает, какой он хороший.

Белов почувствовал себя так, словно его ударили ниже пояса.

— Вы преувеличиваете, — только и смог пробормотать он. — Передергиваете факты.

— А вы тем более, — отрезала Багила.

Не стоило втягивать ее в этот глупый диспут. Все-таки она служила в охране президента, а салон лимузина вполне мог прослушиваться. Если так, то, дав волю языку, Олег Белов восстановил против себя Султанбаева или его приближенных. Нет, не зря говорят, что язык мой — враг мой, а молчание — золото. Торопясь сменить тему, он сказал, глядя по сторонам:

— А ведь вы были правы, Багила.

— В чем? — подозрительно спросила она.

— В том, что я влюблюсь.

— Что-о? В кого?

Багила смотрела на него так, словно он был псом, не только обнаружившим дар речи, но и по-свойски заговорившим с хозяйкой.

— В Астану, — ответил Белов. — Как вы и обещали. Действительно замечательный город.

Казашка просияла.

— Вот видите! — торжествующе воскликнула она. — Я бывала в Москве, в Лондоне, в Париже… Но Астана мне милее всех столиц на свете. Жаль, что мы не сможем проехать по улице Орынбор. Она такая широкая, такая светлая.

— Почему же по ней нельзя проехать? — удивился Белов, обративший внимание, что «Мерседес» давно свернул с главной магистрали и теперь движется по каким-то закоулкам промзоны со складами и цехами.

— Это вопрос совести нашего президента, — сказала Багила.

— При чем тут совесть, не понял?

— Выступая недавно по телевидению, Султанбаев подверг резкой критике чиновников, разъезжающих на дорогих иномарках. У нас производятся свои автомобили, а им «Мерседесы» подавай, сказал он. Мол, это полное бескультурье, необразованность и низкопоклонство перед Западом.

— Народу, конечно, понравилось, — догадался Белов.

— Очень, — подтвердила Багила. — Но оппозиционеры, эти подстрекатели, предложили президенту подать пример остальным и самому пересесть на «Ниву» или «Ладу», которые собираются в стране.

— И что президент?

— Он пообещал, что на центральных улицах Астаны больше не будет никаких «Мерседесов», и держит слово.

— Но от «мерса» все же не отказался, а?

— А он этого и не обещал, — сказала Багила с такой убежденностью в правоте Султанбаева, что рот Белова сам собой разъехался до ушей.

Примерно полминуты он от души смеялся, а потом просто сидел в своем углу, вытянув ноги и наслаждаясь комфортом.

Легкая пикировка с чернобровой казашкой, сознание важности своей миссии и азартное предвкушение новых приключений — все это соединилось в нем в общее радостное ощущение жизни. Чувство это было так сильно, что хотелось двигаться, действовать, дышать полной грудью.

Никогда еще Белов не любил жизнь и себя в этой жизни так сильно. Приятно было даже испытывать легкий голод и давление в ушах, сохранившееся после перелета. Дышалось и то как-то по-особенному. Обычный солнечный день и безликий пейзаж за стеклами казались ему преисполненными очарования. Было приятно чувствовать запах своего одеколона, духов Багилы и ароматов дорогого лимузина. Все, что он видел в затемненное окно «Мерседеса», все в этом искусственном сумеречном освещении было таинственно и маняще: и рифленые выпуклости складских модулей, и резкие очертания производственных зданий, и фигуры изредка встречающихся прохожих, и косые утренние тени, отбрасываемые на рыжий асфальт.