Сергей Зверев - Логово чужих Страница 10

Полундра заглянул в лоцию.

— Течения, донный рельеф… — бормотал он. — Действительно, странно. Никаких контрмер против несанкционированного проникновения со стороны моря не наблюдается. Что они там себе придумали?

— Трудно предполагать. За время службы много чего повидал, но в этом случае никакие аналогии не срабатывают. Может быть, стоит отправиться в Порт-о-Пренс и заглянуть в Интернет — вдруг что-нибудь найдется…

— Ой, это все долгая песня, — запротестовал Павлов. — А времени, сам знаешь, с гулькин хрен. Поплыву я туда осторожненько. Вряд ли там меня подводный флот барона Субботы ожидает. Может, хозяева виллы вообще забыли про обеспечение безопасности этой бухточки.

Не раздумывая, Полундра облачился в гидрокостюм и акваланг. Аливарос вышел из хибары вместе с ним и пожелал удачи.

Сергей Павлов погрузился в воду и сразу же отправился в направлении бухты. Плыть было одно удовольствие. Среди медуз и косяков мелких рыб Полундра чувствовал себя в родной стихии. Для такого тренированного боевого пловца, как он, проплыть под водой километр никогда не представляло трудности. Море радовало теплотой. Вода, как и обещала лоция, была прозрачной.

Старлей уверенно приближался к точке назначения. Он подплыл к бухте и осмотрелся по сторонам. Все больше возрастала убежденность, что недавние опасения были полностью беспочвенны. До цели оставался всего один маленький рывок. Полундра уже представлял, как выберется на южный берег островка и украдкой отправится к вилле. Однако внезапно острая боль пронзила левое плечо Сергея. В глазах его мгновенно помутнело, а мысли безнадежно спутались. Теряя сознание, боевой пловец ушел ко дну.

9

Полная кровавая луна дьявольски ухмылялась на сером вечернем небе. Купол неба постепенно озарялся вспыхнувшими мириадами звезд. Своим тусклым мерцанием они напоминали далекие огненные стрелы, застывшие в полете к неизведанной цели. Черные, как смоль, птицы оглушительно хлопали крыльями, кружась над кладбищенским полумраком. Их неуемный встревоженный крик гулким эхом разносился по окрестности. Жители ближайших к кладбищу домов, едва заслышав птиц, стремились скрыться и не показываться на улице. Они слишком хорошо знали злой норов тех, кто позволял себе хозяйничать на кладбище после заката солнца. Ночной встречи с тонтон-макутами мог желать либо полностью умалишенный человек, либо отчаянный смельчак.

Слепящий свет факелов и фонарей делал более отчетливыми размытые в сумерках силуэты каменных склепов и надмогильных знаков. В тот момент кладбище на окраине Порт-о-Пренса никак не казалось чьей-то последней тихой гаванью. Невольному свидетелю, не сведущему в гаитянской магической практике, погост мог показаться кинематографической декорацией или частью аттракциона ужасов. Вот только вряд ли кто-нибудь из посторонних согласился бы остаться здесь на долгое время. Уж больно леденящее кровь зрелище развертывалось среди поруганного покоя могил.

Крупные чернокожие мужчины в темных очках стояли у разрытой могилы, образовывая тем самым большой полукруг. В их лицах отчетливо наблюдалось предвкушение чего-то сверхъестественного. С немалым вдохновением они ритмично похлопывали в ладоши, сложенные лодочкой. Издаваемый при этом звук очень сильно походил на удары в бубны или ритуальные барабаны. Немолодой колдун, облаченный в фиолетовые церемониальные одежды, резво отплясывал в такт хлопков. Плавность движений, полностью отрешенное лицо танцующего, шапочка с черепом на голове и огромный нож-мачете в руке порождали жутковатое впечатление.

В танце унган то приближался к разрытой могиле, то стремительно отстранялся от нее. Так он делал несколько раз. Каждое новое отступление от могилы сопровождалось разными движениями: колдун изображал зверей, птиц, насекомых. Размахивание ножом в воздухе имело определенную закономерность. Танцующий будто бы пытался всевозможными способами разрезать некую невидимую глазом оболочку. От всего этого действа веяло невероятным потусторонним холодом. Многих тонтон-макутов до костей пробирала дрожь, порождаемая близостью мистического экстаза.

Совершив очередное приближение к могиле, унган резким движением воткнул нож в землю, провернул его несколько раз и прекратил на том танец. Он широко раскрыл глаза и обвел безумным взором присутствующих тонтон-макутов. Мужиковатые верзилы робко ежились под его взглядом и вбирали голову в плечи, словно провинившиеся дети. Смотреть ему в глаза не осмеливался никто, боясь увидеть в них картину собственной смерти.

Верзилы знали, что с окончанием танца ритуал не завершался. Они тихо дожидались новых действий своего повелителя. Колдун стал ходить замысловатыми зигзагами от одного тонтон-макута к другому. Быстро выбрасывая перед собой руку, он указывал на конкретного молодчика и жестом призывал подойти ближе к могиле. Пять избранных таким образом тонтон-макутов безропотно подчинились его воле. Они вплотную подступили к разрытой могиле. Ни секунды не колеблясь, избранные молодчики по одному запрыгнули в могильную яму. После нескольких минут непрекращающейся возни из могилы показался гроб — простой, без изысков, но явно недавно захороненный. Верзилы осторожно подняли его на руках, чтобы, в конце концов, вытолкнуть на поверхность.

Унган Пьер Бокор, а именно он и был центральной фигурой данного мистического акта, приблизился к извлеченному из могилы гробу. Не проронив ни звука, он вытянул правую руку в сторону и раскрыл ладонь. Один из тонтон-макутов суетливо подбежал к нему и опустил на ладонь небольшой предмет. Колдун приблизил руку к лицу, взглянул на предмет и через несколько мгновений установил его на крышку гроба. Эта была достаточно грубая глиняная фигурка. Однако в ней однозначно угадывались черты Спасской башни московского Кремля.

В том, что гаитянскому служителю культа вуду, вовлеченному в заговор, понадобилось изображение Спасской башни, нет ничего удивительного. Объектом ритуалов вуду могут выступать не только фигурки людей, на которых следует навести колдовскую порчу. Магическая практика вуду разрешает использовать с данной целью изображения неодушевленных предметов. Уязвление иглами соответствующих фигурок считается колдунами не менее эффективным способом расправы с противником. Автомобиль врага окажется без тормозов. Вражеский самолет разобьется. Враждебный дом будет смыт тайфуном. Ненавистная власть сменится анархией. Именно Спасская башня представлялась унгану Пьеру Бокору наиболее выразительным символом кремлевской власти, которую он ненавидел всеми фибрами своей нечистой души.

Из кожаной повязки на левом запястье унган выудил несколько ритуальных иголок. Удерживая их тремя пальцами, будто микроскопический веер, Бокор начал издавать заунывное мычание. Заслышав его, тонтон-макуты возобновили свое мерное похлопывание. Позади них в сумраке кладбища зычно грянули молчавшие до сих пор барабаны. Колдун принялся шептать заклинания. Его шепот постепенно превращался в голос, а голос взрывался громоподобным криком. При этом туловище унгана ритмично покачивалось взад-вперед, точно он стоял на краю пропасти и решался на прыжок в раскаленный хаос. Рука с иголками поднималась высоко вверх и стремительно опускалась к глиняному изваянию Спасской башни. Когда каждая новая игла проникала в податливую сырую глину, Бокор издавал неистовое звериное рычание. Казалось, что в то мгновение в нем просыпался и давал о себе знать свирепый изголодавшийся леопард.

Ритуальные иглы закончились. Колдун внезапно замолк. Следом утихли хлопки и барабаны. Пьер Бокор воздел руки к небу, взглянул на звезды и луну. После непродолжительного молчания он опустил руки и начал оглушительно говорить: «Россия обрекла себя на превеликие злополучия. Утро России преисполнено будет тяжким свинцом грозовых туч, молнии коих принесут лютый огонь незримый. И день неминуемо застигнет Россию в полыхании сего презлого огня — родителя многих пожарищ, снедающих плоть изнутри. И вечер России настанет в бурлящих потоках алых слез, настоянных на горьких травах и белой крови. Всенепременно с Россией будет так, ибо духи могучие войском единым ввергнут ее во тьму. О, духи всесильные! Вас ли я слышу в час сей?! Добрую ль весть принесли вы? Отрадную ль новость нам провозгласите? Уже… уже началось!..»

Тонтон-макуты смотрели на громогласного колдуна. В его нарочито витиеватых тирадах они сумели уловить только общий смысл: России — конец! Некоторые из них были убеждены, что унган Бокор докричался до самого Кремля. Все это вполне объяснимо, если учесть, что представлял собой рядовой тонтон-макут. А представлял он собой крайне заурядного бездельника, который, как правило, не умел ни писать, ни читать. Зато любой из них мог без ложной скромности похвастать искусным владением навыками грабежа, убийства и насилия. Правда, большего от основной массы тонтон-макутов еще со времен Папы Дока и не требовалось.