Сергей Зверев - Живой щит Страница 10

– Колошматит Коляна, – взахлеб тараторил Скуридин. – Посинел комдив от злости…

– Выбирай выражения, трещотка. О командире дивизии говоришь! – одернул Голубев.

– …А Серегин ему: «Мертвые пчелы не жужжат!» И все!

Взрыв хохота потряс мрачные внутренности транспортника. Громче всех гоготал сам Серегин.

Святой понимал, что должен сказать нечто назидательное о недопустимости пьянства в войсках, но сам смеялся до колик в животе. Отдышавшись, он все-таки выдавил:

– Попадешься, Серегин, я тебе лично клизму литров на пять ввинчу и в клозет сутки пускать не буду!

– Заметано, товарищ старший лейтенант! С киром завязал. У меня трагедия в тот «увал» приключилась…

– Трагедия? Трави про трагедию! – В предвкушении очередного прикола Серегина Святой подобрел. – Курите, парни, кому невтерпеж! Одну сигарету на троих, не больше.

Щелкнули зажигалки, в сумраке затрепетали язычки пламени.

– Подругу я снял. Посылали нас в подшефный детский садик заборы красить… Лафа и расслабуха. День бичевали, а как уходить – начальница пайкой угостить нас решила. Детки распущенные, кашки армейской не пробовали… Мы в столовку. Слон своим чебуреком в тарелку уткнулся, а я барышню кадрить!..

Слушатели притихли. Эту эпопею Серегин, видимо, выдавал впервые.

– Такой экземпляр! – с восторгом выдохнул младший сержант. – Двадцать восемь лет…

– Пенсионерка! – презрительно фыркнул Скуридин.

– Прикрой хлеборезку! – зашикали на него.

– Параметры по мировому стандарту: ноги от ушей, халат на груди не застегивается, глаза как триплексы. Я заторчал! Слон пайку детскую уминает, Пашка компота надулся и кемарит, а я цыпу обхаживаю! – чмокнул губами Серегин и сделал паузу.

– Ближе к делу, Колька! Конкретнее… – застонали ребята, предчувствуя развязку.

– Звали ее удивительным именем – Виолетта! «Павшая», между прочим, в переводе с греческого! – блеснул эрудицией Серегин. – Все в масть, пацаны, шло. Телефончик мне оставила, предупредила, что замужем. Но не стенка, отодвинуть можно. Короче, договорились: в «увал» очередной иду – сразу с ней контактируюсь! Слон, дай затянуться, дыхание сперло. Перехожу к драматическому финалу несостоявшейся любви… – Сержант облизал губы и пыхнул сигаретой, тяжело вздохнул. – Встретились мы в скверике. Время – полдень, впереди восемь часов сказки. Виолетта от меня балдеет…

– Во баки Колька заливает! – не выдержал кто-то накала рассказа.

– На скамейке впилась в меня! Клянусь, мужики, целует взасос, аж кислород перекрывает! Обмусолила всего. Потом говорит: «Пойдем к подруге. У нее муж водилой междугородных автобусов работает, сейчас в рейсе! На работу забегу, предупрежу напарницу, чтобы прикрыла, если мой благоверный названивать будет!» Братаны! Я горю! Такая женщина в руки плывет! Это вам не со шмарами подзаборными… «Подожди меня на скамеечке», – говорит. Я к ней: «Давай поцелуемся, любимая! Хочу сохранить вкус твоих губ, чтобы не умереть с тоски, ожидая тебя…»

– Во дает! Я – не Лермонтов, не Пушкин, я блатной поэт Кукушкин, – вставил Голубев с явным неодобрением.

– Она в это время губы помадой красила. Я как сказал… Виолетта на меня! – Серегин демонстративно вытер несуществующий пот со лба. – Минут десять… как пиявка – отвечаю! Я весь в сердцах! Башка звенит, воздуха не хватает, гляделки под лоб закатились – полный отвал! Смотрю, подруга белугой как заревет! Что такое? Спрашиваю: «Любимая, кто тебя обидел? Мужа боишься, так я его, козла ревнивого, построю и по струнке ходить заставлю». А она мне в физиономию помадой тычет, сопли размазывает: «Смотри, что она сделала, пока мы целовались. Помада французская «Ив Роше». Глядь, а от этой чертовой помады огрызок остался, и тюбик пластмассовый покусан, весь в трещинках таких маленьких… – Серегин сузил глаза, а затем широко раскрыл их. – У ног моей герлы падла шелудивая стоит – псина вроде полысевшей болонки. Морда наглая, глаза хитрые, и обрубленным хвостом повиливает. Облизывается, зараза. Она к помаде подкралась – Виолетта ее в руках держала и, чтобы меня приобнять, опустила вниз руку – псина помаду и слопала. А говорят, косметику из собачьего жира делают. Вранье! – Серегин с сожалением вздохнул и горестно покачал головой. – Мне бы промолчать или посочувствовать. Я ржать начал. Ой и болван я! Виолетта кипеж подняла. Ножками топает, вопит на меня: «Солдафон бесчувственный!» А я остановиться не могу. Взгляну на псину и опять от смеха помираю. Подруга потопталась около меня и убежала…

– Правильно сделала, – мрачно пробасил Голубев.

– Что оставалось брошенному воину? – задал риторический вопрос Серегин. – Назюзюкаться! Отправился я на вокзал посмотреть, не изменилось ли расписание моего дембельского поезда, заглянул в буфет, с бичами местными перезнакомился, взяли по «сотке», еще накатили пивком, и понеслось… Как до части добрался? Не помню. Запросто мог оказаться в Ленинграде, в чужой квартире. Сильнейшее отравление с риском для измотанного службой организма заработал…

– Всю «губу» заблевал! – продолжал комментировать командир отделения. – Не умеешь пить – не пей…

Замечания Голубева достигли цели. Серегин фальцетом заголосил:

– Слон, ты мертвого достанешь. Человек драму жизни перед друзьями открывает! Душу наизнанку выворачивает, а ты квакаешь. Нет, не зря тебя Слоном прозвали! Толстокожий ты! Точно слон, только со спиленными бивнями. Пельмень уральский примороженный, – сыпал ругательствами Серегин на потеху снецназовцам.

Транспортники летели в темном небе, словно огромные ночные птицы. Проблески сигнальных огней вспыхивали и гасли через равные промежутки времени, высвечивая на черном небосводе пульс военных самолетов.

Под сенью железных крыльев, как потусторонние видения, распластались просторы азиатских пустынь, бугрились отроги хребтов, горные массивы. Огни городов и поселков редкими пятнами прорывали фантастическое темное пространство, напоминая о том, что здесь все-таки живут люди, а не призраки.

Солдаты поутихли. Усталость брала свое. Задремал незадачливый донжуан Серегин, по-столичному интеллигентно посапывал Скуридин. Вытянулся через весь проход архангелогородец Иван Ковалев, придавив плечом Пашу Черкасова.

«Куда посылают генералы этих ребят? Пропади все пропадом… Ош! Шипящее название у этого города, змеиное!» – блуждали мысли, обрывки фраз в голове у Святого.

Транспортный самолет приземлился на закрытом военном аэродроме, чьи взлетно-посадочные полосы могли принимать широкофюзеляжные машины. До города предстоял марш, и комбат поторапливал невыспавшихся солдат:

– Быстрее, что вы, как мухи по стеклу, ползаете. Снимайте крепления! Механики, проверьте все. Никаких остановок на марше! – Подполковник переходил от одной боевой машины к другой, нервно пинал носком сапога скаты.

За ним гурьбой передвигались офицеры, словно за каким-нибудь генерал-аншефом на старинном полотне. Для полноты картины не хватало только треуголок и бакенбард.

Майор Виноградов все допытывался:

– Задачи, товарищ подполковник, нам определены?

– Отстань, Виноградов! Какие задачи? Выдвинуться к городу… – неуверенно отвечал Орлов. – Руководство республики обратилось с просьбой к армии помочь в защите мирного населения. Командующий округом доверил эту миссию нам…

– В Тбилиси тоже доверили! – мрачно произнес майор. – Десантников эсэсовцами после этого называли. Дебилизм, комбат, полнейший. Есть внутренние войска, милиция…

– Завел старую шарманку! – скривился точно от зубной боли Орлов. – Расквартируемся, разберемся в ситуации, а потом поговорим на интересующие тебя темы. Не первый год кашу жуешь, ветеран воздушно-десантных войск, а зудишь похуже сварливой старухи. Пора привыкнуть разнимать дерущихся!

– За-дол-ба-ло, – по слогам произнес командир роты, – роль полицейского исполнять! В данный момент мы кому подчиняемся – Москве или местным деятелям?

– Конечно, Москве! – убежденно ответил Орлов. – Мы же – Советская Армия.

– Советская? – переспросил Виноградов. – Так какого рожна мы тут делаем? Ты ведь был, комбат, в Фергане. Кончилась советская власть в Средней Азии, а может, никогда ее здесь и не было. Всюду местные баи да ханы: захотят – помилуют, захотят – казнят! Мы опять, как в Афгане, крайними окажемся!

– Растрясло тебя в воздухе. Посиди в тенечке! – устало ответил комбат, хотя прекрасно понимал, что это горькая правда.

Пронзительный скрежет металла и вой двигателя «бээрдээмки» смешались в невыносимую для человеческого уха какофонию. Водитель одной из машин в спешке не справился с управлением и, вместо того чтобы плавно спуститься на твердую землю, забрал влево.

Боевая разведывательная десантная машина неуклюже, заваливаясь набок, падала, словно в замедленной съемке. Наконец рухнула. Даже поврежденная, «бээрдээмка» продолжала испускать струи сизоватого дыма и вращать колесами.