Алексей Витаков - Домой не возвращайся! Страница 10

– А если прижать водителя?

– На каком основании? Он пошлет нас к своей японской матери. Да еще пинка добавит.

Белоцерковский встал и направился к выходу, тяжело сутулясь.

– Марат Гаврилович.

– Да.

– Передайте низкий поклон Глебу Сергеевичу.

– Хорошо. И Натану Лазаревичу тоже передам. Ну, пока.

ГЛАВА 7

Глухой, метельной ночью в доме Шухрата Омарова раздался крик новорожденного младенца. Счастливый отец взял из рук повитухи маленький, шевелящийся ком, завернутый в портяночную ткань, и прижал к груди:

– Саид! Такое будет у тебя имя. В честь деда твоего. Слава Аллаху! У меня сын!

– Шура, – осторожно тронула за локоть Шухрата повитуха, – Агафья, кажись, дух испустила.

Омаров подошел к печи, на которой только, что родился Саид и, откинув полог, увидел жену. Внутренняя сторона красивых, полных, оголенных ног залита кровью. Льняная рубаха промокла от пота и прилипла к телу так, что проступали соски немалых молочных желез. В голубых, распахнутых глазах застыло отражение смерти. Он провел рукой по еще неостывшему телу – от колена до груди. И, опустив веки покойнице, выдохнул:

– Мир праху твоему, женщина. Спи спокойно. Я выращу нашего сына.

Год назад деревня Ененьга приютила у себя бывшего вербованного Шухрата Омарова. Неоднократно судимого, больного грудной жабой, исхудавшего на различных каторгах до жуткого состояния. В силу слабого здоровья и плохой физической кондиции, его назначили учетчиком и оценщиком леса. Русский Север хоть и суров на погодные условия, но с человеческой стороны открыт и гостеприимен. Нашлась в деревне скромная избенка, наследство от одинокого, отдавшего Богу душу, фронтовика. С виду неприметная, зато теплая и добротная. В придачу: пара хлевов, банька, колодец, летняя кухня и несколько погребов для хранения продуктов. Ко всем житейским радостям добавилась еще одна, пожалуй, самая главная – познакомился с Агафьей. Красивой, стремительной женщиной, бригадиром лесоповальщиков. Дожив до двадцати пяти лет, она так и не встретила свою половинку. Мужчина в ее понимании должен был быть похож на ее отца, Филиппа Васильевича Кондакова, который зимой, впрягаясь вместо лошади, возил сено на кованых санях или вскидывал на плечо такую лесину, что шестеро здоровенных мужиков не могли поднять до колен. Бывший фронтовой разведчик Кондаков все свое нереализованное тепло дарил соседской ребятне: то рыбачил с ними, то ходил по грибы, то учил метать охотничий нож в старый покарябанный столб. Вот такое сочетание доброты, силы, житейской мудрости и пыталась отыскать Агафья Филипповна. Но среди местных: крутых, работящих, деревенских ухарей, не нашлось подходящей для нее пары… «Кабы за кого не пойду…» – не раз говаривала отцу своевольная дочь. Матери давно уже не было – задавило штабелем во время лесосплава. Так и жили вдвоем: отец да дочь, старая дева. Зимой, за год до описываемых событий, в ночное, морозное окно Кондаковых постучали. Ничего вроде особенного, стук как стук, мало ли кому чего понадобилось, но в груди у Агафьи почему-то ёкнуло. Горло словно чья-то рука стиснула… Сиди, бать, я открою…

На пороге стоял сутулый, худой человек с провалившимся от лишений лицом, в протертой до дыр фуфайке и лысой кроличьей шапке. Она сразу узнала нового учетчика леса:

– Проходите, пожалуйста. Все никак не могу запомнить, как вас зовут. Мы, промеж себя, так просто Шурой величаем.

– Вот так и вэличайте. Заболэл я что-то. Нэт ли у вас чего-нибудь согревающего. Лихорадит всего.

– Конечно, найдется. – Агафья дотронулась до лба учетчика: – Да, вы горячий. Таким нельзя ходить по морозу. Раздевайтесь и марш на печь.

– Да вы, что смеетесь, дэвушка, за такое твой отец знаешь, что сдэлает. Руки, ноги мне повырвет и в лесу на вэтках гирляндами развэсит.

– Ежели б здоровым пришел, то тогда б и печень вороне скормил, – по доброму рыкнул из-за печи Филипп Васильевич. – Давай, залазь, лечить будем.

Ночью у Шухрата начался сильный жар. Он громко стонал и метался в полубреду.

– Сухой жар у него, а надо бы, чтоб потом прошибло. А в баню нельзя – не сдюжит. Сердце, вишь, у него не того, слабое шибко, – сказал Кондаков и вопросительно посмотрел на дочь.

Агафья скинула свитер, шерстяную юбку и осталась в одной ночной рубашке:

– Батя, отвернись, че пялишься-то.

Через три недели Агафья скребла полы, мыла и утепляла окна в шухратовой избе. Глядя на нее, Омаров отмечал, что никакая одежда не может скрыть крутизну и приятную полноту бедер, тонкую, но крепкую талию, колышащиеся полушария грудей. Счастливая радость захлестывала его, когда наступала ночь и близился час встречи двух тел. Казалось, что надорванное сердце обрело, наконец, долгожданный покой и маленький земной рай.

Агафья же полюбила этого измученного, доведенного до сердечной болезни человека за тот внутренний стержень, которого так не хватало многим окружавшим ее мужчинам. За тот внутренний огонь, который заменял физическую силу. За черноглазую печаль.

– Мир праху твоему, женщина. Спи спокойно. Я выращу нашего сына.

Деревня всем миром, как могла, помогала поднимать Шухрату сына. И тот рос. К трем годам в характере обозначились признаки нелюдимости, недоверчивости и настороженности, словно внутри него сидел какой-то затравленный зверек, хотя никаких внешних причин для этого не было. Дед Филипп души не чаял в своем внуке, балуя нехитрыми северными сладостями. Отец вкалывал, не щадя надорванного здоровья, и все свободное время проводил с сыном. Несмотря на уговоры – привести в дом хозяйку – оставался вдовцом и тянул лямку, не ропща на судьбу.

В пятилетнем возрасте Саид узнал, что значит лишить жизни, метнув камешек в голову деревенского петуха. Детей он воспринимал, как объект агрессии, норовя в играх больно ударить или сломать игрушку. Детское сообщество, впрочем, ему платило тем же.

Все эти сложности характера могли бы запросто с возрастом искорениться, израстись, если бы не страшный психологический стресс. А произошло следующее. Как-то в один из августовских дней, отправляясь в лес по грибы, Шухрат решил взять с собой семилетнего Саида. Они долго кружили по знакомому бору, но улов едва прикрывал дно корзин. Грибные места недалеко от дома были основательно вытоптаны, исхожены, и Шухрат решил сходить в дальний Студеновский лес, путь в который пролегал через топкое болото. Срубив шест из молоденькой сосенки, они отправились ловить таежную удачу. Несколько километров пути изрядно измотали маленького Саида, но ни намека на жалобу невозможно было прочесть в его взгляде и уж, тем паче, услышать из уст. Шухрат гордился сыном, правда, вида не подавал. Наконец болото с тяжелыми испарениями багульника осталось позади. Открылось сказочное царство белого мха и радушных сосен, возраст которых колебался от нескольких десятков до сотен лет. А уж грибов было столько, что не успеваешь разогнуться. Брали только белые, без единой червоточины, величина шляпки не больше саидовской ладони. Один срезаешь, на другой смотришь, третий примечаешь. Грибы манили, приглашали в чащу: «не стесняйся, смелый, потрудись, резвый». Коричневые шляпки на глухих звериных дорожках выстраивались в очередь, чтобы осчастливить грибников. Первые несколько минут отец с сыном часто перекликались или, иначе говоря, аукались. Но бдительность мало-помалу оставляла увлеченные души. И вот, Саид с трудом оторвав от земли переполненную корзину, решил позвать Шухрата. Ау! Звук потонул в густых ветвях сосен. В ответ лишь ветер тронул верхушки деревьев. Еще раз: ау! Ухнула разбуженная сова. Мальчик быстрым шагом пошел, как ему казалось, в обратном направлении. Перешел на бег, все время крича во все горло. Панический страх обхватил за плечи, сердце оцепенело. Ноги не слушали голос разума: несли куда-то наобум, пока толстый вековой корень не встал на пути. Запнувшись, Саид упал лицом в сухой мох. Корзина отлетела в сторону, грибы рассыпались в радиусе трех метров. Попытался собрать, но руки лихорадочно дрожали. Волна ужаса захлестнула Саида и он, обхватив колени, стал маленьким жалобно скулящим клубком, лежащим на боку под нависшими лапами хвойных дерев. Будь он немного постарше, то додумался бы разжечь костер и спокойно ждать, пока его разыщет отец или деревенские охотники, поднятые, как в армии, по тревоге. Дети довольно часто терялись в таежной глуши, отбившись от взрослых или самостоятельно убежав в лес. Конечно же, были случаи с трагическим исходом. Но чаще всего детей удавалось найти и вернуть родителям целыми, правда, не сказать: невредимыми. Ведь тем приходилось натерпеться немало страху и всяческих лишений.

Саид волчонком катался по белому скрипучему мху. Потом бежал до тех пор, пока ноги не подкосились, крича до хрипоты и рвоты. Корзина осталась брошенной там, где корень подсек ноги. В кармане только маленький грибной нож. Саид отшвырнул его в сторону с неистовостью обреченного. Он снова бежал и снова падал, как подкошенный. Шел, если не мог бежать. Полз, если не мог идти. Лежал ничком, если силы вконец оставляли тело. Когда завечерело, и иссиня темные сумерки стали окутывать подолы елей и купола сосен, он упал лицом вниз, заткнув пальцами уши. Невыносимая жуть, исходящая от ночного леса, обступила маленького, обезумевшего человека. Но помимо страха была еще ненависть: глухая и яростная. Как он ненавидел своего отца! Ему казалось, что старый Шухрат нарочно завел его в этот лес, желая освободиться, сбросить с хилого здоровья тяжелое ярмо в виде его, Саида.