Фридрих Незнанский - По агентурным данным Страница 10

— Я согласен! — тут же воскликнул Егор.

— Ну и ладно. Что ж, за победу?

— За победу! — кивнул Хижняк. — Дорогой ценой досталась. Но мы за ценой не стояли.

— Это верно!

Они выпили, закусили хлебом.

— Какой чай-то у тебя знатный! — Голуб разливал по щербатым стаканам горячий янтарный напиток.

— Ну, снабжают.

— Это кого ж так снабжают? Егор, ты где служишь-то?

— В войсках НКВД, — все так же рассеянно ответил Хижняк

Голуб аж поперхнулся чаем. Затем чуть отодвинул стакан.

— А что? — Хижняк очнулся наконец от грез.

— Ну. Ничего, — осторожно ответил Голуб, отводя глаза.

— Брось, дед! Я ж вижу: забоялся, забрезговал.

— Не, ты чего? — замахал руками Голуб, но тут же мрачно добавил: — Я-то думал, ты на фронте.

— А я, по-твоему, в тылу на бабьей перине лежал? — вскипел Егор. — Я и в разведчиках побывал и в контрразведчиках! Понимаешь, что это такое? Это фронт и еще дальше — за линию фронта. Знаешь, сколько раз приходилось «тропить зеленку»?

— Чего? — испуганно спросил Степан Михайлович.

— Того. Линию фронта переходить под огнем артиллерийским, в темноте полной, по минам. И неизвестно, сделаешь следующий шаг или разнесет тебя в клочья к чертовой матери! Ничего вы здесь не знаете. И не должны знать! А я не имею права рассказывать! Но кто-то должен конюшни от всякой нечисти вычищать. Вот я и есть чистильщик.

Лицо его помрачнело, жесткие складки залегли от носа к побелевшим губам. Егор полез за папиросой.

— Курить можно?

— Валяй, окно открыто, чего не покурить. Ладно, чего ты завелся-то?

Егор жадно затянулся и примирительно произнес:

— Да ничего. Прости, дед.

— Ты лучше скажи, как с Мариной-то? — перевел разговор Голуб.

— С Мариной?. В кино идем вечером, — улыбнулся Егор, и вся жесткость его черт истаяла в обезоруживающей улыбке.

— Это хорошо. Ты того. Она женщина серьезная и очень гордая. С нею шутить нельзя. А я ей здесь за место отца. Понял?

— Так что, сватов к тебе присылать? — рассмеялся Егор.

— Ну, коль к этому идет, то ко мне, — заулыбался беззубым ртом Голуб.

С улицы послышался хруст и звук тяжелых, удаляющихся шагов. Егор пулей вскочил, метнулся к окну.

— Да у тебя здесь свои шпионы, дед! — сердито произнес он. — Кто это? Иди сюда, глянь, а то уйдет он!

— Коренастый такой? В кепке? — не вставая с места, спросил Голуб.

— Да. Кто такой?

— Да навязали мне урода, прости господи. А чего я? Наездники нужны, не откажешься.

— И часто он так под окнами ошивается?

— Кто ж его знает. Скользкий мужик. К Марине все клеился, но она его на дух не выносит.

— Ладно, Михалыч, пойду я. Засиделся.

Егор поднялся, лицо его снова помрачнело.

— Иди, парень. Проститься-то, надеюсь, зайдешь? — Голуб явно расстроился, что конец встречи оказался так испорчен.

— Куда я денусь, — коротко бросил Егор и исчез.

Теплый день плавно перешел в столь же теплый, тихий вечер. Толпа принаряженных женщин и девушек — основное население этой рабочей окраины — высыпала из здания клуба. Все они работали здесь же, на конном заводе, все были знакомы и шли парами или группками, обсуждая фильм, главную героиню, ее шикарное платье, то, как легко отстукивала она чечетку на ступенях широкой мраморной лестницы; ее красавца партнера. При этом все взгляды были прикованы к удалявшейся в сторону аллеи паре: ветеринара Марину Сергеевну сопровождал интересный молодой мужчина. Это само по себе уже было редкостью, а то, что спутник докторицы не кто иной, как знаменитый наездник Хижняк (имя мужчины стало известно от Тамары), возводило Марину в ранг почти кинодивы.

Все немножко завидовали Марине, но больше радовались за нее, — ее здесь любили. Лишь один человек не разделял всеобщего умиления: за углом клуба курил папиросу за папиросой Иван Ребров. Дождавшись конца фильма и убедившись, что неприступная Марина действительно ходила в кино с этим хлыщом, увидев, как его рука легла на плечо женщины, Ребров зло швырнул окурок и скрылся в темноте.

Пара тем временем брела по едва освещенной аллее сквера. Здесь Марина стряхнула руку со своего плеча, будто испугавшись того, что они остались наедине, и надменно спросила:

— Не лишком ли резко берете, товарищ Хижняк?

— Простите, Марина. — Егор смутился, но тут же жарко заговорил: — Знаете, я очень хотел бы ухаживать за вами красиво, как в кино. Дарить цветы, читать стихи, засыпать подарками. Да вот беда: увольнительная у меня всего четыре дня. Один уже прошел.

— Вы еще на службе?

— Да.

— А я думала, вы к нам навсегда, — разочарованно проговорила женщина.

Она опустила голову, каштановые пряди скрыли лицо.

— Пока нет. Здешним воздухом приехал подышать. Но я вернусь! Скоро. Теперь очень скоро! — с жаром проговорил он.

Она молчала. Егор остановился, развернул женщину за плечи и, глядя в зеленые, влажно блестевшие глаза, взволнованно продолжил:

— В моей жизни все переменилось. Сегодня, когда я встретил вас. Я не знал, не думал, что так бывает. Несколько минут, — и все, как в омут с головой. За глаза ваши, за гордый ваш нрав я все отдам, Марина! Я вернусь к вам, именно к вам! Верьте мне!

— Я верю, — прошептала женщина.

Их губы нашли друг друга и слились в долгом поцелуе.

Марина летала по лаборатории как на крыльях. Бестолковая Томка не успела взвесить нужные ингредиенты и только путалась под ногами. Но Марина не сердилась. Она вообще ни на кого сейчас не могла сердиться. Она любила всех без исключения людей и стеснялась своего счастья, будто получила незаслуженную награду, выиграла в лотерею небывало ценный приз.

Она распарила овес, взвесила порошки из разных склянок, смешала и начала перетирать в ступке, перебирая в памяти каждое мгновение последних двух суток, которые в ее сознании растянулись, как минимум, в неделю — так насыщены они были не событиями, нет, но чувствами, их стремительным развитием, умопомрачительным водоворотом.

Первая встреча, когда она увидела его в глубине денника, исподтишка наблюдала, как гладит он любимицу Марго, как перебирает пряди конской гривы, словно ласкает возлюбленную. И уже тогда сердце ее сладко заныло. И так остро захотелось, чтобы эта рука ласкала ее волосы, ее кожу.

То, как собирали они вместе коня, как соприкасались порой их пальцы, как накрыл он ее руку своей ладонью. И ей хотелось, чтобы это мгновение длилось вечно, но он тут же и убрал ладонь, испуганно и виновато взглянул на нее, совсем как мальчишка на строгую учительницу. Она тихо рассмеялась, перетирая лекарство с овсом.

— Марина Сергеевна, вы чего? — встрепенулась тут же с улыбкой Томка, явно скучавшая без обычной их женской болтовни.

— Так. Ничего. Ну вот, все готово. Иди, Томка, к Ганнибалу. Скорми лекарство. Справишься?

— Конечно! Марина Сергеевна, а вы чего сегодня красивая такая? Платье такое необыкновенное. Это креп-жоржет, да? Я его на вас раньше не видела. Новое? Ой, может, у вас день рождения сегодня? — вытаращилась Томка.

Она пыталась вызвать начальницу на откровенный женский разговор. Чтобы вечером, сидя на скамейке возле дома и лузгая семечки, было, что рассказать подружкам, соседкам и всем, кто остановится рядом. Но Марина сама жила в том же доме, прекрасно знала нравы женской общины, и с ней этот Томкин номер не прошел.

— Тамара, иди в конюшню, время лекарство давать, — спокойно сказала она и так взглянула на девушку, что та мгновенно подхватила ведро и направилась к двери.

— А день рождения у меня в декабре, — уже помягче добавила ей вслед начальница.

Вот балаболка, покачала Марина головой, садясь к журналам, которые уже два дня не заполняла. Она вносила записи, а мыслями снова погрузилась в свое тайное счастье.

Вчера они весь день провели вместе. Вышагивали коней, потом отправились с табуном к реке, кони спустились в воду, а они, сидя верхом — он на Марго, она на Мальчике, плыли над водной синевой, болтая босыми ногами в прохладной воде, и радовались и смеялись как дети… И именно вчера он сделал ей предложение, а она ответила согласием. Об этом еще никто не знает, даже Степан Михайлович. Как объяснить даже ему, мудрому деду, что она, вполне здравомыслящая женщина, к тому же хлебнувшая уже всякого, доверила свою судьбу почти незнакомцу. Ведь она ничего не знает о нем! Хотя. знает! Из рассказов того же деда, который не было дня, чтобы не вспоминал своего лучшего и любимейшего ученика. И потом, эта его деликатность, то, что он не «гонит лошадей» в их отношениях, не пытается залезть в ее постель, как попытались бы на его месте многие другие. Это ведь тоже характеризует. А вот он действительно ничего о ней не знает. И она обязана ему рассказать. Вчера не решилась, а сегодня — непременно! А вдруг он от нее откажется, похолодела Марина.