Сергей Алтынов - Давай постреляем? Страница 10

– Простите, вы не знаете, откуда эта музыка? – решившись, спрашиваю я у одного из спешащих прохожих, у немолодого дяденьки в ватнике, видимо местного слесаря или рабочего.

– Музыка? – переспрашивает он. – Так это во-он, из подвала, – и кивает вправо.

– А что там, в подвале?

– Не знаю, организация какая-то... Слушайте, девушка! – его взгляд становится каким-то пристальным. – А вы случаем не артистка... – он запинается, а глаза неожиданно теплеют. – Фамилию забыл... Ну в фильме вы снимались... – он снова запинается. – В хорошем фильме, – находит он наконец подходящее определение. – В молодости в кино с женой ходили, хороший фильм был.

Я отрицательно мотаю головой, благодарю доброго дяденьку и направляюсь в указанную им сторону.

Девушка! Это я девушка, и он меня в молодости в кино видел... А фильм так себе был. Херня фильм, скажу по совести.

«Объединение воинов-интернационалистов и участников локальных войн». Так гласила табличка над подвальной дверью. А за ней Валеркин голос... Звоню в звонок, стучу... Песня обрывается на полуслове, и наступает тишина... Никто не открывает. Я еще раз изо всех сил шарахую кулаком по железной двери и тут...

Чья-то сильная широкая ладонь зажимает мне рот. Зажимает так, что перед глазами пляшут черные круги. Меня вталкивают во внезапно распахнувшуюся дверь, и я оказываюсь в темноте на полу... Острая боль в области печени, и темнота над головой.

Меня не бьют – воины, как известно, не бьют женщин. Они их убивают. Так, как меня сейчас. Я различаю сильные гибкие фигуры – один наносит удары, другой стоит рядом. Я пытаюсь разлепить губы и что-то произнести, но получается лишь тяжкий хрип.

– Ну что, сука, достаточно? – слышу я злой голос над самым ухом.

Я поспешно киваю. И, кажется, теряю сознание.

– А ты уверен, что это она? – слышу я сквозь черно-розовую пелену.

– Она, точно... – уверенно произносит злой голос. – Да ты смотри, у нее и паспорт прибалтийский со львом... Ксиву и то не изготовили. Вон читай, Расма Людвиговна... Фамилию хер выговоришь... Пятерых из моего отделения положила. Очнулись, госпожа? – Это уже мне. – Здесь, как видите, место для вашего биатлона не очень удобное...

Что он сказал... Биатлон – это такая игра вроде лапты, нет – это когда на лыжах и с ружьем... При чем здесь биатлон? Кажется, я застонала, а из глаз покатились предательские горькие слезы. Мне больно и страшно...

– Смотри, плачет, тварь, – усмехается злой. Я успеваю его рассмотреть – это мальчишка лет двадцати, годящийся мне в сыновья. У него приятное и совсем не злое лицо.

– Слышьте, вы... – подает голос второй. – Что вы здесь делали?

– Пусть расскажет, куда наших выцеливала... Смешно, наверное, было, да... А сейчас не смешно?

– Что вы здесь делали? – гнет свое второй. У него лицо менее приятное, точно выложенное из битого кирпича.

Я пытаюсь что-то произнести, но сбиваюсь на хрип и кашель. Мне страшно и больно...

– Собака твоя? – спрашивает первый, я, наконец, вспоминаю про пса, пытаюсь поднять голову и ищу глазами бровастого бедолагу.

Боже мой, спасенный мною пес как ни в чем не бывало лежит в ногах у третьего, самого старшего, такого же седого, как Валерка. Старший чешет пса за ухом, и тот виляет коротким, пушистым хвостом. Он, наверное, в силу своей юности думает, что это игра такая. Ребята-то вон какие хорошие, добрые, красивые... И тетя, что забрала его у прежнего хозяина, добрая и хорошая. Разве они могут друг друга обидеть?! Нет, это в собачьей голове никак не укладывалось.

– Твоя собака? Отвечай, бля?

А вдруг они убьют собаку, если узнают, что она моя? Моя, значит, вражеская... Поэтому и убьют. Я изо всех сил трясу головой...

Вода... Я чувствую запах речной воды, запах камыша. Меня швырнули лицом в песок, я отплевываюсь и с трудом переворачиваюсь на спину... Биатлон, собака, река... Бля-дура... Руки связаны, ноги болят. Трое моих пленителей стоят над обрывом, метрах в десяти от меня, о чем-то негромко беседуют. Пес рядом с ними. Видимо, решается моя судьба...

Собака подбегает ко мне, лижет лицо...

– Расма!

Это голос Инги. Я поворачиваю голову и вижу старшую сестру. Она совсем рядом, и в руках у нее такая привычная для Инги укороченная спортивная винтовка. Она хорошо пристреляна хозяйкой и ни разу ее не подводила.

– Сейчас, Расма, сейчас... – Инга опускается на одно колено, а вторым подпирает локоть. Короткое дуло винтовки смотрит в сторону трех моих пленителей. Те же стоят спиной и ни о чем не подозревают...

И первым упадет лицом в песок злой пацан, годящийся мне в сыновья... А потом остальные – винтовка пристреляна на совесть, а спасая меня, Инга не промахнется.

– Нет, Инга, – шепчу я из последних сил.

Сестра еще несколько секунд сидит в боевой позе, затем устало опускает винтовку и некоторое время молча смотрит на меня.

– Какая же ты дура, – произносит, наконец, она. – Морду вон тебе всю разбили, а ты... Они тебя за одну твою национальность разорвут... Ладно, – машет рукой она, – смотри, любуйся! Эй, мужики! – кричит Инга ребятам.

Они оборачиваются, точно по команде, и тут же молча рассредотачиваются, образуя этакий боевой треугольник. И у каждого в руках по боевому автомату. Инга отскакивает в сторону и вскидывает винтовку...

Каким-то нечеловеческим усилием я рву веревки, сковывающие мои руки, и встаю между сестрой и тремя бойцами...

– Давай улетим?

Кто сказал это?! Один из бойцов? Нет. Тогда кто?

2

И встречает меня холодная мокрая лавина...

Я открываю глаза и вижу кирпичноликого, держащего в руках пустое, ржавое ведро.

– Пришла в себя! – констатирует злой голос сбоку. – Сейчас Палыч приедет, Палычу все выложишь!

Я боюсь закрывать глаза – они снова будут тыкать мне под ребра, по почкам и обливать ледяной водой... Так и лежу, уставясь в потолок, в ожидании Палыча, которому я должна буду выложить все. Собака иногда подбегает ко мне и лижет лицо, а потом возвращается к своим новым приятелям... Отчетливо слышу, как один из парней щелкает клавишей магнитофона и пространство вновь наполняется Валеркиной музыкой и пением...

– В чем дело, орлы? Кого поймали?

Новый голос. Знакомый такой, уверенный. Но самого говорившего я не вижу – он где-то впереди, видимо, в прихожей. Видимо, это тот самый страшный Палыч... И музыки уже нет.

– Мишка говорит – снайперша прибалтийская! – Это второй, с кирпичным лицом.

– Башку даю. – Это злой Мишка.

– Мне ее рожа тоже знакома... Наверняка в фээсбэшной ориентировке видели, – поддакивает кирпичноликий.

Я – снайперша! Как бы от хохота не помереть. В ориентировке рожу мою видели... Впрочем, у этих ребят от хохота не умрешь.

– Вот документы, с Прибалтики, сами видите...

– Ну-ка давай!

Далее молчание... Затем уверенный голос хмыкает и становится еще более знакомым.

– Вы ее сильно... оприходовали? – строго спрашивает он.

– Как она наших... – огрызается Мишка.

– Ну-ка пошли...

Передо мною стоит майор Кравченко, тот самый – командир Валеркиного ДШБ. Дуракам и дурам везет... Он одет в гражданский костюм, а лицо по-прежнему веселое, черное и страшноватое. А на руках почему-то черные перчатки.

– Здравствуйте, Расма Людвиговна, – с сожалением в голосе произносит майор. – Развязать, помочь подняться и принести извинения! – дал он команду своим.

– Как же так?! Это же... – восстал было против командира Мишка. – Да я ее рожу хорошо помню!

– Лицо ты помнишь, потому что в детстве чуть ли не каждый день видел его... – устало пояснил командир, – когда классе в третьем или четвертом учился. На афише возле кинотеатра или по телевизору...

Мы идем по московской набережной. Кравченко держит руки в перчатках за спиной, говорит негромко...

– В госпитале Валерка... Под Москвой, двадцать минут езды на электричке... Записывайте адрес...

Я достаю блокнот, и майор диктует адрес. Затем вынимает руки из-за спины и лезет во внутренний карман за сигаретами и зажигалкой. Пальцы не слушаются его, не гнутся – с большим трудом он извлекает сигарету, но чиркнуть зажигалкой никак не удается. Майор еще больше чернеет лицом.

– Давайте я помогу, – произношу я и вовремя, зажигалка выпадает из рук майора, но я успеваю ее подхватить почти у самого тротуара.

– Спасибо, дайте сюда... – произносит майор и негнущимися пальцами забирает зажигалку, вновь тщетно пытается прикурить. – Мне нужно привыкать, тренироваться, – смущенно объясняет он. – Вот видишь, получилось!

Путь на вокзал лежал мимо родного посольства. Внутрь заходить я не собиралась, но меня привлекла энергичная толпа парней и девчонок, сгрудившихся у ворот. Я подошла ближе.

– Нет вступлению в Европейский оборонительный альянс! – орал прыщавый, бритый под ноль очкарик лет семнадцати. – Нет военным базам у российской границы.

Его пытался перекричать другой, еще более прыщавый, но с длинными, сальными лохмами: