Виталий Гладкий - Ликвидатор Страница 11

– А они и не убийцы. Они добытчики. Выжить в горах трудно, даже невозможно, и тем не менее ты сам видел, все как-то живут со своими мелкими радостями и горестями.

– Но гуркхи там, в деревне… они воры и насильники!

– Не без этого. Воры – точно, а вот насильники… Не думаю, что их атаман допустил бы такую крайность.

– Однако было!

– Он просто не заметил. А потом ты его опередил… Конечно, гуркхи не обучены цивилизованным манерам, они грубы и несдержанны, но если воровство и разбой в этих местах в порядке вещей и даже почитается как доблесть, то насилие жестоко наказуемо. Даже у разбойников есть свой кодекс чести. Да и кто решится разбудить дьявола кровной мести? Случись что-то подобное, и виновник тут же был бы отдан противной стороне на растерзание, будь он кем угодно, даже атаманом.

– Но тот гуркх…

– Он просто жестоко пошутил. Жестоко и гнусно.

– Значит, я зря?..

– Именно. Тебя оправдывает только то, что ты не знаешь местных обычаев и нравов. И то оправдывает не до конца.

– Что значит – не до конца?

– А то, что теперь ты должен за отнятые тобой жизни заплатить.

– Как?

– Сейчас этот вопрос решается, – буднично ответил старик.

– Значит… меня убьют?

– Это как раз самый неприемлемый вариант для общины гуркхов. Отнять жизнь – это чересчур просто, легко и даже, может быть, безболезненно. Оборванная нить никогда не намотается в клубок.

– Тогда что?

– Есть два выхода из создавшейся ситуации. Первый – тебя забьют в колодки и сделают рабом, пока община не решит, что ты искупил свою вину…

– Нет! Я, право, сожалею – очень сожалею! – что так случилось. На меня просто что-то нашло… Но быть рабом – никогда! Я лучше умру.

– И я думаю, что не безропотно…

– Да! Я буду драться, пока хватит сил.

– А вот этого я как раз и не допущу.

– Почему? Разве я не волен распоряжаться своей судьбой?

– В данном случае – нет. Я за тебя поручился. А мое слово здесь кое-что значит.

– Вы говорили, что есть и второй выход…

– Есть. Ты должен откупиться.

– Чем?

– Деньгами, золотом, драгоценностями, баранами – безразлично.

– Но где я все это возьму? Кроме одежды, у меня ничего нет.

– Худо… – Мне показалось, что в голосе старика послышались насмешливые нотки. – Но не совсем. Я внесу за тебя выкуп.

– Вы?!

– Что тебя так удивило?

– Откуда у отшельника могут быть деньги? И немалые – я не думаю, что гуркхи оценят жизнь соплеменников чересчур дешево.

– Денег у меня и впрямь нет. Да и зачем они мне? В реке водится рыба, в скалах роятся пчелы, которые любезно делятся со мной своими запасами меда, в лесу полно ягод и грибов, есть орехи, различные съедобные коренья. С голоду здесь не пропадешь. Тем более, что у меня тут имеется и небольшой огород…

– Не думаю, что гуркхи согласятся взять за мою голову медом или овощами.

– Ты прав. Но я дам им драгоценные камни. Сколько они пожелают.

– Драгоценные камни? – Я был удивлен. – Откуда?

– Я ведь тебе говорил, что когда долго живешь среди дикой природы, то начинаешь понимать ее язык. Горы для меня – открытая книга. Будь у меня такое желание, я бы давно стал миллионером. Но собираю я камни вовсе не для обогащения. Мне нравится их красота, неповторимость и спрессованная в небольшой кусочек гармония мироздания. Представь себе – тысячелетия, заключенные в кристалл величиной с половину мизинца. Разве это не чудо? Я могу смотреть на свои находки часами, восхищаясь и открывая такие истины, какие не найдешь ни в одном древнем трактате.

– Почему?..

– Я это делаю? – дополнил мой недосказанный вопрос старик. – Ну, скажем, мне нужен собеседник. Хотя бы на некоторое время. Пока полностью не вылечишься. Ты еще очень слаб. К тому же амнезия – болезнь коварная и непредсказуемая. Ты должен находиться под наблюдением врача. А в этих горах медицинское образование, увы, только у меня. – Он тихо рассмеялся.

– Но как я могу вам отдать долг?

– Не беспокойся преждевременно. Поговорим об этом позже. А сейчас не грех бы и вздремнуть…

– Извините, но еще один вопрос – откуда вы так хорошо знаете русский язык?

– Я учился в Москве. Там же и кандидатскую диссертацию защитил. Тебе понятно, о чем идет речь?

– В общем… да. – Мне хотелось еще кое-что спросить, но старик коротким решительным жестом указал на охапку сена у подножия скалы, застеленную грубым домотканым покрывалом.

Сам он направился к водопаду. Уже начало светать, и вода из черной постепенно превращалась в синеседую. На какое-то мгновение я выпустил отшельника из виду, а когда поднял голову, то застыл с открытым ртом – старик исчез!

Не поверив своим глазам, я тряхнул головой, прогоняя наваждение, но сколько бы я ни пялился в разные стороны, факт, как говорится, был налицо – площадка так и оставалась пустынна, и только едва заметный в предрассветье дымок почти потухшего костра да неумолчный шум падающей куда-то вниз воды подтверждали фантастическую реальность происходящего.

Я не стал долго думать и гадать над таинственным исчезновением отшельника – усталость брала свое. Старик был необыкновенной личностью. Под его внешней простотой и открытостью угадывалось нечто грозное и жесткое. Оно было похоже на спрятанный в ножны меч, готовый как мирно почивать, так и беспощадно разить…

Уже засыпая, я поймал себя на мысли, что мне здесь нравится. На меня вдруг снизошел покой, которого я не знал в деревне. Не отупляющее безразличие, а именно покой, очищающий душу и укрепляющий тело. С этим неожиданным открытием я и уснул.

Волкодав

Жорик что-то кричал над ухом, но визг дисковой пилы заглушал все звуки:

– …ди…ад там те…ет…ха!

– Говори внятно, болван! – рявкнул я, выключая станок.

– Ты че, белены объелся? – отшатнулся от меня Жорик. – Я тебе и говорю – пойди на склад, там тебя ждет Муха.

– У меня работы валом. Начальник пасть порвет, если сегодня не отгрузим последнюю партию ящиков. Наверное, придется пахать до отбоя. Мне некогда тут трали-вали разводить.

– Кончай борзеть, Гренадер! Это ведь сам Муха.

– Ему не хрен делать, с утра до вечера и ночью только бока отлеживает, а у меня план… Ну ладно, на какой склад?

– Готовой продукции. В каптерку. С охраной договорено.

– Ладно. Но учти, тебе придется упираться за двоих.

– Заметано…

Склад, длинный, как собачья песня, с прохудившейся крышей, встретил меня настороженной тишиной. Насвистывая, я потопал к каптерке – бревенчатой выгородке в дальнем углу склада, где обычно обретался кладовщик из местных, Силыч, мужик в годах, но крепкий, как дубовый пень. Поговаривали, что он то ли сидел когда-то, то ли служил попкой[16] в лагерной охране.

Но как бы там ни было, а Силыч не жаловал ни начальство, ни "бугров". Он был молчалив, когда нужно – груб, но исполнителен и надежен – никого не закладывал и не стучал. А эти качества ценились в зоне превыше всего.

В каптерке было тепло и уютно. В "буржуйке" весело потрескивали поленья, пыхтел видавший виды чайник, а на застеленном новой клеенкой столе раскинулся целый гастроном: бутылка виски, солениямочения, копчености, колбасы, свежие булочки, икра, масло и еще что-то в баночках и пакетах.

– Привет… – буркнул Силыч, допил свой стакан и пошел к выходу. – Побуду на стреме…

– Садись, Гренадер, подкрепимся. – Муха улыбался с таким радушием, будто я по меньшей мере его родная мамаша. – Скоро обед, но фули тебе в столовке делать. Там одни помои. Баланда, которой только крыс травить.

– Спасибо, я пока не голоден, – сдержанно ответил я, присаживаясь.

В зоне бесплатным был только воздух. И предложенная вроде от чистого сердца иголка или сигарета могла оказаться ярмом беспросветного долгового рабства. На этом часто ловили новеньких, и некоторые из них, слабые духом, нередко кончали даже самоубийством, не выдержав издевательств "кредитора".

– Пей и ешь, это не обязаловка, даю слово. Просто у меня к тебе есть деловой разговор. А ехать посуху – что мы, сявки?

Мы… Мягко стелет, сукин сын… Но пожрать на дармовщину – отчего ж, я не против. Тем более, что передач с воли мне никто не посылал – эта долбаная конспирация!

Махнув стакан виски – дерьмецо еще то, пожадничал, гад, – я приналег на деликатесы. Муха с виду благодушничал, но его взгляд временами доставал до желудка. Изучал. Давай, давай, теперь твой ход. А то я уже забодался ждать в этой помойке.

– Как тебе тут нравится? – невинно поинтересовался он, закуривая.

– Хуже бывает только в могиле… – угрюмо ответил я, и снова налил.

– А ты разве там бывал?

– Почти. Три недели в реанимации. И месяц после на волоске висел.

– В Афгане?

– Где же еще. Мать его…

– Да-а, браток, нехорошо…

– Что – нехорошо?

– Поступили начальнички с тобой нехорошо. Героя войны – и в тюрягу. Награды есть?

– Валом. Но кому до них дело?