Андрей Воронин - Слепой. Танковая атака Страница 11

Увы, здоровые рефлексы пробудились в нем слишком поздно, и убежать далеко Александру Ивановичу не удалось. Напуганный перспективой близкого знакомства с практикуемыми в Верхних Болотниках методами ведения следствия, Лялькин забыл не только о проколотой ноге, но и о том, что стало причиной травмы. Уже на втором шаге он со всего маху насадил здоровую ступню на очередной гвоздь. Это оказалось дьявольски больно; тихонько скуля сквозь стиснутые зубы, Александр Иванович мужественно проковылял еще два или три метра, снова наступил на стальной шип и с жалобным воплем, похожим на крик умирающей чайки, упал на четвереньки. При этом он насквозь проткнул левую ладонь и загнал еще один гвоздь в колено, а когда, не переставая жалобно кричать, опрокинулся на бок, заполучил еще и парочку неглубоких колотых ран в районе ребер.

Те, от кого он пытался убежать, приблизились, двигаясь осторожной, шаркающей походкой людей, не желающих по примеру своей жертвы распластаться на ложе из стальных шипов.

– Набегался, спортсмен? – насмешливо спросил водитель микроавтобуса сержант Круглов.

– Не рой другому яму – сам в нее упадешь, – назидательно добавил водитель подполковничьей «Лады» прапорщик Усанов.

– Какую яму? – проскулил с земли Лялькин. – Вы в своем уме? Ничего я не рыл!

– Разберемся, – пообещал прапорщик. В его устах это прозвучало, как вынесенный без суда и следствия приговор. – Хорош валяться, вставай!

Поэт Морев, которого окончательно оставили даже те крохи мужества, которые подвигли его на неудавшийся побег, покорно попытался выполнить требование прапорщика и с очередным жалобным стоном сел на асфальт. Его тощее седалище при этом уцелело только чудом – видимо, бес, который забавлялся с ним этой ночью, решил сменить пластинку и придумать для Александра Ивановича какую-нибудь новую пытку.

– Здорово напоролся. В больницу бы его, – нерешительно заметил сержант Круглов.

– А на чем ты его попрешь – на горбу? – резонно возразил прапорщик. – Валяй, если не лень. Черт его не возьмет, я на эти гвозди в детстве сто раз наступал, и хоть бы хны – зажило, как на собаке!

Слушая, как два равнодушных человека в блестящих пуговицах препираются, решая его судьбу, не лишенный склонности к философствованию учитель Лялькин вдруг подумал, что эта ночь ужасов неспроста выпала именно ему. Жизнь его, пусть неяркая, незавидная, шла ровно – без головокружительных взлетов, но зато и без падений. Он привык к мысли, что так будет всегда, но, видимо, ошибся: неприятности и потрясения, которые он так старательно обходил, никуда не делись, не рассосались и не растаяли, как утренний туман. Они копились где-то, дожидаясь своего часа, и вот, наконец, дождались. Не стоящая выеденного яйца ссора с Аннушкой из-за виртуальной «пантеры» стала каплей, переполнившей чашу, тем самым мелким камешком, что стронул лавину. Теперь менять что-либо и даже о чем-то сожалеть было поздно: лавина уже накрыла его с головой и стремительно несла – несла, надо полагать, не к сияющим вершинам, а в прямо противоположном направлении – к чертям собачьим в пекло.

Неожиданно Александр Иванович почувствовал полное безразличие к своей дальнейшей судьбе – видимо, перегруженный впечатлениями этой сумасшедшей ночи мозг объявил забастовку и впал в прострацию, предоставив событиям развиваться как им заблагорассудится. Перестав стонать и всхлипывать, виртуальный танкист Лялькин самостоятельно повыдергивал из своих окровавленных конечностей скрученные из гвоздей стальные колючки, без посторонней помощи поднялся на ноги и, хромая, оставляя на освещенном луной асфальте темные кровавые отпечатки, направился к зданию УВД.

И на старуху бывает проруха. Объяснить произошедшее Глеб Сиверов не мог ничем, кроме этой старой народной поговорки. Понадобился всего лишь краткий миг, чтобы превратить положение из просто дурацкого в безвыходное, и осознание непоправимости допущенной ошибки пришло мгновенно, с задержкой в какую-то мизерную долю секунды.

Стоя у запертой снаружи стальной двери и чувствуя, как проходит, расползаясь по правому бедру и потихонечку исчезая, легкая боль от шлепка ладонью, Глеб подумал, что чересчур глубоко вжился в роль веселого и бесшабашного пьяницы-моториста Молчанова. Специальный агент ФСБ Сиверов, обнаружив, что неожиданно оказался взаперти, не стал бы издавать досадливые возгласы и совершать ненужные телодвижения, а сразу задействовал бы единственный орган, от которого в сложившейся ситуации мог быть хоть какой-то толк, – головной мозг. Иное дело Федор Молчанов; убедившись в том, что никогда не запиравшийся люк наглухо задраен, и открыть его изнутри нет никакой возможности, этот разгильдяй в промасленной робе вполголоса чертыхнулся и от души хлопнул себя ладонью по бедру. Хлопнул, попал по карману, почувствовал, что в кармане что-то есть, и понял, что пропал со всеми потрохами, раньше, чем вспомнил, что это за штука.

Вышло, действительно, очень глупо, и, вынимая из кармана пульт дистанционного управления радиофицированным взрывателем, Глеб понял, что так, наверное, и должно было случиться рано или поздно. Что бы ни уготовила для него судьба, со стороны его гибель в любом случае должна смотреться достаточно нелепо. Ясно, что от смерти не уйдет никто; ясно также, что люди его профессии, если только не сообразили вовремя сменить амплуа и подыскать более спокойную работу, долго не живут. Но именно потому, что по долгу службы эти люди едва ли не каждый день оставляют смерть с носом, когда она их все-таки настигает, окружающие, разводя руками, говорят: «Надо же, как глупо!» И нет никакой разницы, будет это пуля засевшего на дальней крыше снайпера, неожиданно выскочивший из-за угла автомобиль или внезапный сердечный приступ – любая случайная, скоропостижная смерть выглядит нелепо и глупо. Что же до смерти НЕ глупой – от старости или, как пишут в некрологах, после продолжительной болезни, – то до такого конца Глеб Сиверов искренне надеялся не дожить.

Правда, и на такую скорую развязку он как-то не рассчитывал. Что глупо, это ерунда; случайно шлепнул ладонью не по тому месту, не вовремя чихнул, на полградуса недовернул руль или шагнул мимо ступеньки – все это донельзя глупо, и все это периодически случается с самыми разными людьми. Но стоило ли так торопиться?

Глеб посмотрел на пульт. Его худшие предположения подтвердились: случайный шлепок по карману оказался ненужно точным. Прямоугольное окошечко в пластиковом корпусе больше не было слепой темной стекляшкой – оно ожило, и в нем, размеренно помигивая двоеточиями, зловещим красным огнем горели цифры: 00:09:57… 56… 55… Глеб собственноручно настроил взрыватель на десятиминутное замедление. В тот момент ему казалось, что этого более чем достаточно, чтобы спокойно, не привлекая ничьего внимания, собрать вещи и так же спокойно, без суеты покинуть судно.

Теперь оставалось утешаться лишь тем, что смерть его будет не напрасной. Два десятка танков за одну жизнь – не такой уж плохой обменный курс, и по меркам любой войны личное поражение Слепого являлось большой победой. Капитан Гастелло и его экипаж, Александр Матросов и многие, многие другие – отличная компания для стареющего полевого агента, как бы напыщенно и пафосно это ни звучало.

Увы, утешение было слабое: генерал Потапчук рассчитывал на большее, и Глеб был с ним полностью согласен, отлично понимая, что уничтожить танки – это только половина дела, причем как раз та, что полегче. С ней превосходно справилась бы обыкновенная самонаводящаяся ракета – безмозглая металлическая труба, начиненная взрывчаткой и микросхемами, которая, прилетев из-за горизонта, разнесла бы эту посудину вдребезги куда эффективнее, чем заложенный Глебом в машинном отделении заряд. Более того, заодно она прикончила бы и Пагаву, который пока что имел все шансы выйти сухим из воды, преспокойно добравшись до йеменского берега в шлюпке, и заняться организацией новых поставок.

Потапчука интересовали не танки как таковые и даже не Ираклий Шалвович, который был всего лишь посредником, а те люди, которые ему эти танки продали. Цифровой код на башнях мог о многом рассказать, а теперь из-за допущенной Глебом пустяковой оплошности этот код вот-вот должен был отправиться на дно.

Да и вообще, Глеб как-то не привык оказываться единственной жертвой собственной операции. Вот это уже было по-настоящему глупо и обидно – утонуть, как слепой котенок в мешке, в который сам же и залез, пока твои враги в моторных вельботах направляются к недалекому берегу по спокойному, теплому морю.

Он подумал о стоящих в потайном трюме танках, но сразу прогнал эту ненужную мысль: боекомплекта в машинах, естественно, нет, топливные баки пусты, и толку от «шестьдесят вторых», таким образом, даже меньше, чем от мешков с пшеницей, на которых хотя бы можно всласть, с относительным комфортом поваляться перед смертью.