Александр Бушков - Пиранья против воров-2 Страница 11

– Так вы ж не ум имеете в виду, – сказала Катя. – Вы сложности подразумеваете. Боитесь, что умная женщина будет вам некие сложности создавать… А?

– Быть может… – должен был признать Мазур.

– В жизни не создавала мужчинам сложностей, так что если вы только этого боитесь…

– Катерина, – сказал Мазур. – Вокруг шляется необозримое число молодых усатеньких лейтенантов вкупе с капитанами…

– А ну их, – браво отмахнулась Катя. – Сверстник пошел какой-то не такой – самодовольный и эгоистичный. Только и думает, как самому кончить, без оглядки на мои желания, повелителя изображать начинает после первого же раза. А старшему поколению, как просвещали более опытные подруги, свойствен шарм и обхождение… Я вас, часом, не шокирую?

– Эх, милая моя натуральная блондинка… – искренне усмехнулся Мазур. – Сконфузить меня ненадолго вы можете. А вот шокировать… Боюсь, шокировать меня уже ничем невозможно. Зачерствел… Можно, я отвечу на ваш легкий цинизм своим? Как вы с такими-то взглядами на стариков-шармеров избегнули амора с господином Самариным? Он, между прочим, тоже порою склонен западать на блондинок. И не говорите мне, что он не делал попыток, я-то его сто лет знаю…

– А вот представьте, не делал, – сказала Катя. – Должно быть, по той простой причине, что мы с ним работали в условиях, где решительно не было подходящего для амора местечка… Зато сейчас оно имеется, так что пользуйтесь случаем, пока не передумала…

Мазур стойко выдержал ее взгляд и спокойно изрек:

– Спасибо, непременно.

– Позвольте считать это решительным объяснением, господин адмирал?

– Позволяю, – рассеянно, легкомысленно сказал Мазур, включая зажигание.

Не настолько уж он был шокирован ее прямотой, чтобы потерять самообладание, – в конце-то концов, за последние четверть века в его жизни хватало молодых особ, предлагавшихся столь же раскованно и независимо, еще до наступления эры феминизма. Было время привыкнуть…

– И вот еще какой нюанс… – сказал он с интересом. – Катенька, вы, я заметил, с ба-альшой охотой врезали ей по физиономии. С нескрываемым удовлетворением, я бы выразился… Вряд ли это латентный садизм – человек с подобными качествами не прошел бы кое-какие тесты… Тогда в чем подоплека?

– Ну, это просто, – сказала Катя. – Терпеть не могу таких вот холеных сучек. Все у нее было, столько, что другим хватит на три жизни, – а ей хотелось больше и больше, пусть даже шагать пришлось бы по трупам… Вы правы, я ей с большим удовольствием вмазала… но это же не садизм, верно?

– Ну конечно, – сказал Мазур. – Это, пожалуй, старая добрая классовая ненависть, я думаю… Совсем другое дело.

…Когда дверь тихонько приоткрылась без всякого предварительного стука, валявшийся на застеленной постели Мазур особенно и не удивился, а, точности ради, не удивился вообще – ясно было, что все так и кончится нынче же вечером, и дело тут не в раскованности молодого поколения: уж если женщина что-то твердо задумала, она это непременно осуществит, какой бы исторический период ни стоял на дворе и какими бы ни были декорации для морали и светских приличий…

Он воздержался от реплик, ограничившись тем, что поднялся с постели: невместно господам флотским офицерам принимать даму лежа, пусть даже дама тоже носит погоны и гораздо младше по званию.

Преспокойно вошла самостоятельная и целеустремленная девушка Катя, в коротком летнем балахончике, тщательно повернула круглую головку замка, потом, заложив руки за спину, прислонилась к стене рядом с дверью в весьма грациозной позе.

– Ага, – сказал Мазур. – Это, как я понимаю, завлекательная прелюдия?

– Вы совершенно правы, господин адмирал, – с уверенной женской улыбкой ответила представительница молодого поколения. – Но очень краткая… Я не знаю ваших привычек, как вам больше нравится… Мне самой все снять или вы разденете?

– Иди сюда, – сказал Мазур. – По дороге решим.

– Вас не коробит упадок нравов, порожденный последним десятилетием? – поинтересовалась она, сбрасывая босоножки и приближаясь бесшумным танцующим шагом.

– Что-то мне плохо верится, что был упадок… – фыркнул Мазур.

Он не кривил душой и в самом деле был искренне уверен, что все разговоры насчет упадка нравов при смене поколений и эпох – чушь редкостная, все было, как было испокон веков… Неспешно раздевая девушку, он ощутил нечто вроде прилива законной гордости – положительно, до старости далековато, если такая девушка сама… Правда, ему тут же пришло в голову, что этот приступ гордости как раз и может означать приближение преклонных лет (молодым-то и в башку не приходило гордиться…), но действие уже само собой переместилось в горизонталь постели, и забивать голову посторонними мыслями более не стоило – судя по деловитой настойчивости Катиных пальчиков, она и в самом деле провела последний месяц в самом пошлом воздержании, и долгие увертюры ее никак не прельщали. Медленное бережное проникновение, короткий удовлетворенный стон, напрягшееся в ответном движении женское тело, привычно принявшее мужскую тяжесть, – и никакого такого конфликта поколений, поскольку движения и неосторожные стоны стары, как мир…

– Не надо так стараться, – защекотал ему ухо прерывающийся шепот. – Не надо мне ничего доказывать, и так хорошо, ох…

«Далеко до дряхлости, далеко», – пару раз повторил про себя Мазур, как заклинание, замедляя ритм, ощущая, как она все более расслабляется, угадав момент, закончил сильным толчком, прилег рядом, щека к щеке, и удовлетворенно слушал ее тяжелое прерывистое дыхание.

Это и называется маленькими солдатскими радостями. Красивая, довольная тобой девушка в объятиях, в тумбочке есть бутылка, и никто пока что не стоит над душой с очередной войнушкой, все, слава богу, живы и – тишина, тишина…

Катя тихонько спросила на ухо:

– Если я скажу, господин адмирал, что вы были неподражаемы, это ведь будет грубая лесть?

– И брехня, – тихонько сказал Мазур. – Нету на свете неподражаемых. Чего ни коснись…

– Ну хорошо, мне просто было хорошо… – сообщила она и надолго замолчала.

Потом деликатно придвинулась поближе, прильнула к его плечу. Мазур испытал нешуточное облегчение, видя, что все и до сих пор идет прекрасно. Переспать с женщиной – дело нехитрое. Гораздо труднее угадать такую, чтобы потом вела себя правильно. Бывают, знаете ли, крайности – и когда удовлетворенная дама тут же начинает строить далеко идущие планы, предельно романтичные и неимоверно лирические, что нормального мужика лишь напрягает. И, так сказать, наоборот, когда дама романтических планов не строит, не вопрошает надрывно, что же теперь с ними обоими будет после того, как эта ночь связала их мистическими узами, – зато ударяется в излишнюю фамильярность, тормошит вовсе уж вольно, игриво сюсюкает…

Он начинал думать, что с Катей ему повезло, – она словно бы подстраивалась к нему, осторожно и ненавязчиво. Насколько была прежде остра на язычок и раскованна, настолько теперь стала воплощением осторожной чуткости.

– А вы довольны?

– Пожалуй, пора и на «ты» перейти, – сказал Мазур.

– Мне трудно вот так сразу перестроиться, – серьезно сказала она. – Вы все-таки адмирал. Мало ли что вам в голову придет…

– А это, случаем, не комплексы, а? – усмехнулся Мазур в темноте.

– Не знаю… – призналась Катя. – Вряд ли. Просто все время кажется, что вы обо мне будете думать какую-нибудь чушь…

– А конкретно?

– Не знаю, честное слово…

– Эх, молодое поколение… – фыркнул Мазур. – Я-то полагал, вы и не ведаете, что такое рефлексии…

– Выходит, ведаем…

Мазур чувствовал по тону, что она улыбается, и спросил с неподдельным интересом:

– Катенька, уж прости обормота за любопытство, но, честное слово, не могу удержаться… Каким ветром тебя занесло в наши-то ряды? Странный выбор для милой девушки…

– А это вы виноваты.

– Кто это – «мы»?

– Не «мы», а конкретно вы. Вы шли впереди всех, вы мне тогда казались самым красивым и бравым…

Приподнявшись на локте, Мазур щелкнул выключателем лампы на тумбочке, склонился над девушкой и внимательно на нее смотрел, тщетно напрягая тренированную память.

– Интересно, – сказал он озадаченно. – Ох, как интересно… Это звучит так, словно бы непременно должны были где-то встречаться… Вот только где?

Катя улыбнулась:

– Вы не старайтесь так, все равно не вспомните. Воды с тех пор утекло много… Репино, восемьдесят третий год, дача. Вы веселой такой гурьбой вошли в калитку, сначала показалось, что вас очень много, целая рота, потом только стало ясно, что – всего-то человек пять. Черные мундиры, белые фуражки, ордена звенят и колышутся…

Мазур медленно закрыл рот и спросил:

– У меня очень глупая физиономия?

– Не особенно, – заверила Катя. – Удивленная, конечно, чуточку, но что ж тут поделать… Любой бы на вашем месте…