Анатолий Ромов - Алмазы Шаха Страница 11

— Представляю. Собеседник, который приходит лишь для того, чтобы напомнить об… об… — Он опять никак не мог подобрать слово. — Об этом ужасе.

Любовь Алексеевна пожала плечами. Она была одета в старый, но находившийся в идеальном состоянии и к тому же удивительно красивый серый атласный халат — расшитый райскими птицами и цветами. Халат был запахнут под самое горло и перепоясан таким же серым атласным поясом.

— Ужасе… Да, пожалуй. Но ведь жизнь продолжается, Юрий Денисович. Сейчас, вспоминая о… обо всем этом, я благодарю Бога. Я осталась жива. Это очень много. Поверьте.

— Верю, Любовь Алексеевна. И… прекрасно это понимаю.

— Нет, вы не понимаете. Вы еще слишком молоды. Конечно, мне жаль, что они теперь не у меня. Жаль. Они были памятью. Такой… такой… совершенно особой памятью.

Подождав немного, Железняков спросил:

— Они?

— Да, они. Алмазы. Вообще-то, строго говоря, это не алмазы. Это бриллианты. Но ограненные совершенно по-особому. Из-за этой огранки они и называются во всех каталогах «алмазами шаха». Да и мы… в нашей семье… всегда их так называли.

О том, что алмазы шаха были самым ценным, что было похищено из квартиры Ларионовых, Железняков, конечно, знал. Успел он и почерпнуть некоторые сведения из истории алмазов. В основном все эти сведения были взяты из каталогов и объяснений экспертов. Сейчас же ему представлялся случай узнать о пропавших алмазах из первых рук. Не воспользоваться этим случаем было бы глупо.

Призвав на помощь все, что ему удалось узнать об алмазах, спросил:

— Насколько я знаю, эти алмазы перешли к вам в наследство от вашей тети? По материнской линии?

— Нет. У меня не было тети, Юрий Денисович.

Выругав себя и эксперта, который сообщил ему это, Железняков сказал:

— Извините.

Любовь Алексеевна улыбнулась своей особой улыбкой:

— Ну… это можно понять. Вы далеки от этого. Встретились с этим случайно. Алмазы перешли ко мне в наследство не от тети, а от бабушки. Сестра которой, моя внучатая тетя Алисия Александровна, была женой Каджар-шаха. Правителя Ирана. Путаница, наверное, из-за этого.

— Простите, ради Бога.

— Ну что вы. Спутать внучатую тетю с тетей для современного человека вполне естественно. Вот люди и путают.

— Значит, алмазы перешли к вам от бабушки?

— Да. Если уж совсем точно — от дедушки. Эти алмазы в тысяча девятьсот восемнадцатом году были подарены дедушке иранским правительством.

— Иранским правительством?

— Да. Мой дедушка был крупным промышленником. Владевшим большинством нефтяных и рыбных промыслов на Каспийском море. В том числе в Иране. В восемнадцатом году они с бабушкой и моей мамой, тогда еще ребенком, эмигрировали в Париж. Через Иран. Там ему и… и подарили эти алмазы. В знак признания заслуг в развитии иранской промышленности. Наверное, рассказывать дальше не стоит. Вряд ли вас это интересует.

— Почему же. Очень даже интересует. — Не дай Бог, я допущу еще какую-нибудь ошибку, подумал Железняков. Вроде ошибки с «тетей». — Пожалуйста, Любовь Алексеевна. Что было дальше?

— Ну… — Рука хозяйки квартиры непроизвольно тронула чашку. — Наверное, дальше уже не было ничего интересного. Пробыв в Париже год, дедушка вернулся в Россию. По тогдашнему — в РСФСР. Вместе с мамой. Оставив в Париже бабушку.

— Вернулся — почему?

— Ну… тогда многие возвращались. Дедушка ведь был… как тогда было принято говорить, убежденным социалистом-утопистом. Верил в какие-то идеалы. Смешно. Для нас. Да, наверное, не только для нас. Дедушка написал дарственную, отказавшись от всех своих прав на нефтяные и рыбные концессии в пользу правительства РСФСР. За это ему разрешили вернуться, взяв с собой некоторые фамильные драгоценности. —Улыбнулась. — Вот, собственно, и все об алмазах. Может быть, перейдем в гостиную?

Сообразив, что темы алмазов в дальнейшем лучше не касаться, Железняков встал. Прошел вместе с хозяйкой в гостиную. Усевшись вслед за ней в кресло, сказал, решив сразу взять быка за рога:

— Любовь Алексеевна, ради Бога, простите. Но может быть, мы поговорим об этих… об этих… — Он на секунду замешкался.

— Об этих молодых людях? — помогла ему хозяйка.

— Да. О тех, кто проник к вам в квартиру и ограбил вас. Мы с вами уже не один раз говорили на эту тему. И все же единственный человек, который может реально помочь нам выйти на их след…

— Выйти на их след… Значит, вы еще на него не вышли?

— Нет. Увы, нет, Любовь Алексеевна.

— Понимаю. — Любовь Алексеевна непроизвольно пошевелила пальцами руки, лежащей на подлокотнике. Рука, украшенная крупными перстнями, была, несмотря на старческие пятна и синие прожилки, все еще красива. — Понимаю. И… что бы вы хотели о них узнать?

— Все. Но прежде всего ваши ощущения.

— Ощущения?

— Да. Вы ведь, по вашим словам, довольно долго сидели с ними за столом. Пили чай. Так ведь?

— Да… Мы пили чай… Ну… что об ощущениях… об ощущениях… — Любовь Алексеевна замолчала. — Сначала они показались мне довольно приятными молодыми людьми. Беседа шла довольно мило. Говорили они хорошо. Особенно высокий. Легкий акцент… Я ведь говорила об этом?

— Да. У них был легкий южный акцент. Я помню эти ваши слова.

— Ну вот. — Казалось, хозяйка целиком ушла в воспоминания.

— Может быть, вы попытаетесь вспомнить, какой именно это был акцент? Киевский? Одесский? Краснодарский? Вы ведь… — он чуть не сказал «бывшая», — …актриса? У вас должен быть идеальный слух.

— О нет… — Любовь Алексеевна покачала головой. — Я актриса. Но актриса оперная. Нам, оперным, действительно ставят произношение. Но только одно. Основное. А именно — петербургско-московское. Понять, чем отличается, скажем, одесский акцент от краснодарского, я бы не смогла. К тому же… за чаем мы с ними почти не говорили. В смысле, не говорили они. Старалась в основном я. Задавала вопросы, расспрашивала. Пыталась даже развлекать.

Ну да, подумал Железняков. По всем признакам, ребята были опытные. Знали: за чаем особо распространяться не стоит. «Да», «нет», «спасибо», «пожалуйста» и прочее в том же роде. И все же акцент, краснодарский ли, одесский или какой-то другой, они скрыть не сумели. И то, что они не биндюжники, а парни как минимум с высшим образованием — тоже ясно. Ларионова говорила об этом не раз.

— Понимаю, — сказал он. — Любовь Алексеевна, с вашего позволения — может быть, сосредоточимся на том, что вам, как актрисе, должно было броситься в глаза в первую очередь? На гриме? Насколько я понимаю, оба были в париках?

— Видите ли… — На секунду сцепив пальцы рук, Любовь Алексеевна тут же разъединила их. — Сейчас я уже очень сильно сомневаюсь, что на них были парики.

— Сомневаетесь?

— Да. Вернее, не сомневаюсь… Просто мне иногда кажется, что, пережив весь этот кошмар, я потом… потом, когда пришла в себя, выдумала все это. Вы понимаете меня?

— В общем, да. — Ну и ну, подумал Железняков. Не хватало, чтобы опять началась истерика. — Вы говорили также о накладных усах. И накладной бороде.

— Говорила.

— В том, что они были, вы не сомневаетесь?

— Н-нет… — Любовь Алексеевна сказала это после долгой паузы. — Усы и борода, пожалуй, были точно.

Подняв с пола свой кейс, Железняков взялся за задвижку.

— Любовь Алексеевна. Сейчас очень важный момент.

— Важный момент?

— Я покажу вам словесные портреты. И фотороботы, выполненные нашими специалистами. И портреты, и фотороботы выполнены на основе ваших показаний. Очень важно, чтобы вы их сейчас посмотрели. И сказали, что вас в них не устраивает.

— Ну… — Она явно колебалась. — Ну… что ж. Хорошо. Давайте, я посмотрю.

Около получаса они вместе изучали фотороботы и словесные портреты. Труд не пропал зря. Впрочем, может быть, наоборот: именно он пропал зря. Любовь Алексеевна дала массу поправок как к словесным портретам, так и к фотороботам. Поправок было так много, что Железняков в конце концов понял: если учитывать все ее поправки, все придется переделывать. При этом гарантий, что и к этим новым роботам и словесным портретам не найдется поправок, ему не даст никто.

Затем он чуть было снова все не испортил, дав хозяйке квартиры посмотреть два толстенных альбома с вклеенными в них фотографиями известных милиции домушников. Любовь Алексеевна дошла лишь до середины первого тома. После чего, отложив альбом, взялась руками за виски.

— Господи… Какие страшные лица… Юрий Денисович, можно меня уволить? Я не могу.

— Конечно, конечно. — Ругая себя последними словами, ведь один раз уже пробовал с этим, и кончилось тем же, спрятал альбомы. — Все. Ради Бога, извините милосердно, Любовь Алексеевна. Вы очень мне помогли. Очень. — На самом деле он не был уверен, так ли уж очень она ему помогла. Встал. — Пойду. Извините еще раз.