Максим Есаулов - Потерявшие солнце Страница 11

На улице ветер рвал из рук прохожих зонты. Временами казалось, что дождь хлещет горизонтально, параллельно земле. Старые дома стояли в подтеках, как полинявшее белье на веревке. Цыбин обернулся назад. Новенький двухэтажный особнячок «Ямпобанка» выглядел здесь, в рабочем районе, пижоном.

– Это мой банк! – усмехнулся он, вспомнив известную рекламу, и посмотрел на часы. Четверть третьего.

Он чувствовал себя не в форме. Организм не сумел восстановиться за те три часа, которые он спал. Прошедший остаток ночи и утро ассоциировались с запахом чистого женского тела, блаженно закрытыми глазами Анны, зажатым в ее зубах краем простыни и… снегом, который начинал кружиться перед глазами каждый раз, когда он начинал засыпать. Находящаяся к утру в полубессознательном состоянии Анна, конечно, не подозревала, что его неуемные сексуальные желания в эту ночь подогреты страхом остаться во сне один на один с заунывно-белой московской метелью. Она вообще не подозревала, что он способен испытывать страх. Он сам этого не подозревал, до этой ночи. Уснув, обессиленный, около восьми, он не видел снов.

На углу Достоевского и Свечного кто-то схватил его за локоть. Грязная женщина неопределенного возраста в синей нейлоновой куртке и спортивных штанах, вытянув шею, впилась в него пустыми, водянистыми глазами душевнобольной:

– Неотмщенные души не находят приюта…

Он отшатнулся и, поскользнувшись на собачьем дерьме, едва не упал в грязь, служащую летом газоном. Сгрудившиеся на углу «синяки» загоготали.

– Души замученных животных вернутся в мир и покарают нас. Нельзя убивать бездомных животных.

Цыбин заметил, что она держит в руке шесть или семь поводков, а вокруг бегает, гадя на асфальт, стая грязных лишайных собак.

– Я убиваю только домашних! – Он со злостью вырвал руку и быстрым шагом двинулся в сторону улицы Марата.

Внутри нарастало глухое раздражение на самого себя, бредовые ассоциации, неконтролируемые воспоминания, лжеинтеллигентскую сопливость. Захотелось есть. Утром, прилетев к себе на Волковку, он еле успел переодеться и побриться. На другой стороне улицы висела вывеска «Пул-бар». Дождь усиливался. Машины походили на катера, плывущие по каналам.

Внутри вкусно пахло кофе и картофелем-фри. Два молодых завсегдатая ночных клубов, в дорогих пиджаках от «Армани», азартно гоняли за одним из столов шары. За стойкой девушка в белой блузке протирала бокалы. Негромко работал телевизор. Пусто. Сонно. Неторопливо.

Цыбин заказал эскалоп с картофелем, салат из крабов, чай и двойной коньяк. Потягивая густую ароматную жидкость из широкого бокала, он подумал, что виной всему усталость и тяжелая, гнетущая осень. Он сделал после той зимней ночи все, что мог. Он уперся. Можно было и дальше искать этого утонченно-жестокого иезуита, но месть плохой советчик. Ее надо подавать холодной. Можно наделать много ошибок. А его ждала работа. В конце концов, Ярослав был сам виноват, что не поддерживал связи.

Салат был очень приличным, а мясо жестковатым и недосоленным.

«Неотмщенные души не находят приюта». Он с усмешкой покачал головой.

Чай был превосходный. Цыбин уже отлично себя чувствовал.

– Лена! Сделай громче. – Один из игроков оторвался от стола. – Это про убийство в моем доме.

«Как мы уже сообщали, – камера фиксировала набережную и знакомый дом, – в ночь с шестнадцатого на семнадцатое ноября в квартире восемь, дома пятнадцать по набережной Фонтанки неизвестные преступники убили известного петербургского коллекционера Олега Петровича Каретникова и четверых его гостей, одним из которых был заместитель начальника департамента таможенной службы Латвии господин Герберт Озолс».

Крупным планом «цель» в парадном мундире.

«Господин Озолс прибыл в Санкт-Петербург…»

Цыбин закурил и откинулся на спинку стула. Важнейшее дело, намеченное на сегодня, было сделано. Теперь можно было отдохнуть. Даже нужно было. Он зевнул. Сначала неплохо бы выспаться.

«…комментирует начальник двадцать второго отдела УУР Сергей Сергеевич Матросов».

Цыбин вышел из-за столика и подошел к окну. Красный, блестящий под водяными струями трамвай застрял на повороте. Пассажиры вылезали из вагонов и брели по лужам к тротуару, закрываясь от мокрого ветра зонтиками и нервно переругиваясь с водителями попавших в «пробку» машин. Небо было блекло-серым, без единого просвета. От него веяло мутной тоской и безысходностью.

Он вдруг понял, что пора останавливаться. Денег было уже достаточно. Годы под дождем шли и шли. На солнце могло не остаться времени.

«…не следует путать трагический налет на квартиру коллекционера антиквариата с заказным убийством чиновника из Латвии. Специальной группой по раскрытию заказных убийств уже разрабатываются лица, возможно, причастные к…»

Цыбин улыбнулся: «В конце концов вовремя уйти – мудрость».

Машину пришлось ловить долго. Обрызганному с головы до ног грязью из-под колес, ему в итоге удалось остановить такси.

– Волковская набережная.

– Садитесь.

Щелканье счетчика убаюкивало. Капли воды маршировали по крыше. В глазах закружились разноцветные круги. Возникло ощущение полета.

…Густая белая метель медленно…

Он встряхнул головой:

– Где мы?

– На Лиговке.

– Развернитесь, пожалуйста. Мне нужно на Большеохтинское кладбище.

Он лежал в тишине пустой квартиры, нарушаемой только шумом дождя за окном. С ночи этот звук не изменился ни на йоту. Было в нем что-то всепоглощающее и бесконечно-постоянное. Казалось, что он никогда не кончится.

Утром, когда Оля разбудила его на работу, Антон позвонил дежурному и попросил передать Вышегородскому, что берет предложенный вчера отгул. Сейчас было около одиннадцати. Оля, отведя Пашу в садик, уехала в университет. Она заканчивала филфак и сдавала какие-то переводы. На столе остался накрытый завтрак и маленькая записочка со словом «целую». Есть Антону не хотелось. Он медленно прожевал кусок пирога, запил молоком и пошел одеваться. Надев куртку, посмотрел на себя в зеркало, снял ее и, пройдя в ванную, тщательно побрился.

Ветер и дождь гнали людей бегом по тротуарам к автобусной остановке. Прямо за домом начинался пустырь. Это была граница города. Открытые пространства позволяли ветру делать, что он хочет. Несколько старушек, навьюченных пакетами и авоськами, отчаянно сопротивляясь ему, брели с осторожностью альпинистов по грязной тропинке, ведущей от универсама. Возле сваленных бетонных блоков копошились в луже мальчишки в школьной форме.

Антон ненавидел новостройки. Они всегда нагоняли на него тоску. Переехав сюда после свадьбы из своей комнаты, снимаемой им напротив Никольского собора, он долго не мог привыкнуть к тому, что до центра добираться больше часа, и путался в домах. Для него оставалось загадкой, как работают опера в новых районах, где по номеру дома трудно представить его внешне и все лестницы и квартиры типовые. Отказываться, конечно, от такого сказочного подарка (родители Оли забрали к себе бабушку, освободив жилплощадь) было глупо. Тем более, что сам предложить что-нибудь своей юной жене он не мог.

В метро народу было только чуть-чуть поменьше, чем в утренние и вечерние часы. Всем известно, что в питерском метро всегда час пик. Пахло сырой одеждой и железом, и резиной. Антон доехал до «Горьковской», поднялся наверх и попробовал закурить. Отравленный накануне табаком и алкоголем организм активно воспротивился такому издевательству. Горький дым тошнотворным спазмом встал в горле. С трудом прокашлявшись, Антон поспешно бросил папиросу.

В Александровском парке трещали деревья. Ветер ожесточенно атаковал закутанных в полиэтиленовую пленку книжников. Вымокшие насквозь цветочники уже прятались в трубе подземного перехода.

Он перепрыгнул ограждение у трамвайных путей, пересек мостовую, пригибаясь под тяжестью дождя и ветра, дошел до Кронверкской, после чего повернул направо. Серый, архитектурно-изысканный дом стоял почти напротив красно-кирпичного здания бани. В городе было еще несколько таких же домов. Их называли «домами Бенуа». Один из них, на Каменностровском проспекте, занимал одну из лидирующих в городе позиций по расселенным квартирам и проживающим в них особам VIP. На милицейском жаргоне такие дома называли «киллеросборниками». Войдя в охваченный искореженной чугунной оградой палисадник, Антон неожиданно увидел Маринку. Спрятавшись под аркой, она колдовала над мольбертом. Он перескочил через пузырящуюся лужу и ткнул ее пальцем в бок:

– Стоять! Милиция!

– Не щекочись! Я тебя давно заметила. – Маринка замотала кудрявой русой головой и засмеялась. На щеках у нее обозначились ямочки. – И вообще: не мешай.

– Брат дома? – Антон посмотрел на бумагу. Сплошное нагромождение серых и красно-розовых красок. – Твоя фамилия случайно не Пикассо?