Сергей Дышев - Куплю чужое лицо Страница 11

А теперь я стал гнусным пособником кокаиновой мафии и отправлял в небо страшную отраву – в обмен на свою жалкую жизнь. Да, именно свою – и Пат здесь совершенно ни при чем. Здесь, на загаженном острове, я могу честно в этом признаться. Даже заорать на все Южное полушарие: «Я очень хочу спасти свою жизнь!»

Последний шар вырвался из рук, ударив меня по носу подвязанным контейнером. Лучше бы я всю жизнь надувал детишкам шарики, причем делал бы это бесплатно. Дать ребенку маленькое счастье – что может быть лучше на свете?

Но я осчастливил кучку негодяев.

До рассвета бродил по острову. Он оказался вовсе не таким замусоренным. Ночные страхи ушли – вместе с ними и угрызения совести. Да и что я мог сделать? Раскурочить и утопить контейнеры? И получить мимолетное удовольствие, глядя, как воспримут эту новость Лао и его команда.

Солнце выплывало из-за океана и дарило мне, самому нищему человеку на свете, все цвета, которые существуют в мире. И чем выше оно поднималось, тем более богатым чувствовал я себя. За спиной тихо шелестели пальмы, ни одна тварь не тревожила моего слуха. Я стал Хозяином острова. Скинув одежду, совершенно нагим вошел в океан и ощутил себя первобытной амебой. Мне хотелось раствориться в теплой соленой воде, стать ее частью, одухотворенным разумом, волной, стремительным потоком. Я плыл все дальше от берега, ощущая объятия океана каждой клеткой своего обнаженного тела. Меня не тревожили мысли об акулах, которые в изобилии водились в этих водах. Я тоже был сильной и могучей рыбой… Через час или два меня все же потянуло обратно. Солнце припекало. У берега я несколько раз нырнул, и подводный мир открылся в своей причудливой фантазии. Рыбки-букашки в веселых стайках, хвостатые гордячки, полосатые морячки, толстые и тонкие, лупоглазые и хитрые, одиночки и парные, словно на подводном балу, кружились, сновали среди коралловых лесов, извилистых коридоров, буйных водорослей. Я бы остался на всю жизнь в этом подводном раю, но каждый раз что-то заставляло меня всплывать.

Выйдя на берег и прошлепав по молочному песку, вдруг понял, что я – Губернатор острова. Став важной птицей, я мог ходить и поплевывать во все стороны, быть свободным в выборе не только направления, но и всех своих поступков. Так воплотилась тайная мечта моего детства – попасть на необитаемый остров, где «училки» не утомляли своими ужасными алгеброгеометриями, физкультурочтениями, физикорисованиями, химикопениями, трудобиологиями, обществоневедениями… И лишь английский язык я не буду хулить – это язык, на котором мы общаемся с Пат. Негодяи должны выпустить ее и забрать меня отсюда. Я вовсе не хочу, чтобы мое положение было хуже губернаторского.

Я прошелся «колесом» по берегу, оставляя невиданные отпечатки руконогого животного. Одеваться не хотелось – хотелось кушать. Тут, как по заказу, начался отлив, постепенно обнажавший широкую золотистую отмель. Для смеху я стал на карачки и побежал разыскивать пищу. Так делали все таиландские собаки. Но у меня конкурентов не было, я быстро нашел несколько моллюсков, мелких креветок синего цвета, крабиков, трепыхавшихся мальков в лужицах и красноватые водоросли. Все это я складывал в свою майку. Потом, отойдя от берега, высыпал живность на камни. Аппетит при виде этой склизкой гадости никак не приходил, и наиболее ушлые обитатели, не ожидая финала, стали разбегаться. Причем точно в сторону моря. Я немедленно пресекал эти отчаянные попытки: сначала с легким недоумением, затем со скукой и потом – с раздражением. Надеялся, что злость стимулирует мой аппетит. Но он все не приходил. И тогда, издав звериный вопль и зажмурив глаза, я впился зубами в ближайшую креветку. Она хрустнула, безмолвно приняв смерть. Белое мясо повизгивало на зубах, как разваренная резина. Потом я сожрал краба, у которого, чтоб он не сбежал, сначала оторвал конечности. Все они, как сговорившись, воняли тиной…

На проклятом острове не было ни капли пресной воды. Я мечтал о скромной баночке пива, потом мои мечты упростились до глотка водопроводной воды. Под пальмами, куда я уполз, было не так жарко; небо плавило горизонт, воздух дрожал от зноя. Губернаторство пресытило меня. В голову полезли нехорошие мысли: меня обманули и подставили. Вернее, оставили. Как здорово придумали! Дешевая рабочая сила – в лице профессионала спецназовца! Они сэкономили кучу бабок, да еще мои присвоили. Но я не стал корить себя. Потому что это Судьба. Жизнь состоит из потерь. Жизнь – это бесконечная потеря. А смерть – это последнее и главное приобретение. Что из того, что кости мои сгниют на этом острове? Точнее, высохнут. Так не лучше ли помереть в пасти акулы? Аборигены считают эту зубатую гадину чуть ли не священной…

Экзотики захотелось…

Уж лучше утихнуть в кустах…

Я не помню, сколько пролежал в прострации под пальмой. Нет, я не подводил итоги, и жизнь не прокручивалась в моей голове как рваная кинолента. Неосознанно я понимал, что в жару лучше не дергаться. Иногда я вставал и без прежнего задора окунался в воду. Она не несла прохлады. Куски сырых тварей недовольно урчали в моем брюхе – они мстили. Снова приходили мысли о воде и других напитках… И я стал прикидывать, сколько бы сотен баксов отдал за стакан пива или бутылочку фанты… Получалось очень много.

Из дремы меня вывел далекий стрекочущий звук. Вертолет?

– Вертолет! Вертолет!!! – закричал я что есть силы, зная, что не услышат. Но все же…

Да, в синеве плыла маленькая пылинка – символ бойкой человеческой мысли и бесстрашия. А также моя спасительница. Все чувства подсказывали, что это за мной.

Нет, эти ребята не такие плохие, зря напраслину возводил. Может, они керосин искали! «Стрекозушка» пикировала прямо на мой остров. Я прыгал на берегу, как мяч под лапой трехметрового баскетболиста, прыгал, позабыв, что голый, что только что собирался помирать. Вертолет стремительно приближался – мощная верткая машина с прозрачной кабиной. Я уже видел пилотов – двух плюгашей в шлемофонах.

– Давай, давай, опускайся! – Я отчаянно махал руками, боясь спугнуть своим темпераментом.

Пулеметная очередь заглушила всё: сверкнувшее пламя, фонтанчики песка у ног, отрывающееся сердце… Это был ушат морозной воды, хлыст для невесты, удар в копчик, пельмень со стеклом… Они смеялись. Это вывело из ступора; петляя, как заяц, я бросился к пальмам, но редкие стволы и жалкие кроны – слабая надежда спастись. Не брянские леса… А вертолет, развернувшись и едва не задевая вершины, пошел за мной по пятам; пули вспарывали землю слева и справа.

Развязка пришла быстро. Мелькнула нелепая мысль: «Тайский суд, самый справедливый, скоропалительный и неотвратимый в мире, вынес мне смертный приговор и направил по мою душу авиапалача с пулеметом».

Я бежал, сознавая, что все равно не уйду, и после новой очереди, сделав последних три шага, выгнулся и рухнул. Я видел, как умирают от пуль. Адская машина развернулась и снова пошла на меня. Я знал, вскочу – лишь за своей смертью. Кожа чувствовала горячие потоки лопастей. Хищная птица разглядывала меня, чтобы еще раз клюнуть. Меня спасли тучи поднявшейся пыли. Злодеи еще раз выстрелили для острастки, двигатель загудел напористей, чух-чух-чух, ветер лопастей ослабел, вертолет завис и резко пошел вверх. Я лежал на брюхе, но видел его воочию. Вертолет вновь превратился в пылинку – беззаботную и нестрашную.

Я еще долго не мог подняться, тело отказалось служить, будто из него вытащили спинной мозг. А вернее, вытащили надежду… Без всякой ненависти я представил, как летчики, выйдя в упругую синь, с сухим щелчком открыли баночки с пепси и, неторопливо прикладываясь и смеясь, вспоминали, как, подобно джейрану, я прыгал, призывно махал конечностями, а потом так же резво удирал от пулеметных очередей.

Сильный удар в ягодицу привел меня в чувство. Это был кокосовый орех, подрубленный пулеметной очередью. Встряхнув увесистое ядро, услышал спасительный плеск. В моих жилах не текло кокосовое молоко: родился среди берез. И пил березовый сок. Я поднял брошенный нож, воткнул острие в один из трех «пупков» ореха. В два глотка выпил сладкую приторную жидкость и сразу почувствовал облегчение. Еще несколько орехов нашел на берегу. Песок и прибой очистили их от шерстяного покрова. Кто знает, сколько лет эти орехи шлифовали свои бока? Я вылавливал их и бросал на песок… Молоко в них горчило, я пил до тех пор, пока меня не вырвало. Если б был сезон дождей, я ловил бы влагу даже ушами… Возможно, научусь обходиться кокосовой патокой, возможно, научусь лазать на пальмы, как обезьяна, возможно, научусь питаться каракатицами, не успевшими удрать с отливом… Но для этого мне надо было родиться именно в этих благословенных краях.

Я лег плашмя, желая одного – чтобы ядро кокоса точно упало мне на темечко и вмиг сняло все предыдущие проблемы, будущих просто не было.

Я познал страдания распятых на кресте. Но Дева Мария не придет ко мне. Мария – мрия, по-украински «мечта». Маша, Машка, где ты сейчас, мартини со льдом смакуешь, томно глядя на прижимающегося к тебе негодяя… Все вы предали меня… Лучше б я тебя оставил подыхающей на мерзлом подворье Первомайского, когда ты истекала кровью, а рядом лежала твоя черная снайперская винтовка, за которую первый же собровец пристрелил бы тебя, не задумываясь. Ненависть тогда была прокурором…