Сергей Самаров - Идеальный калибр Страница 11

Но и руки уже, к сожалению, стали уставать. Сначала налились тяжестью плечи, а потом и руки неметь начали. Сначала онемение было еще не такое, что могло привести к омертвлению тканей, но тоже чувствительное. В мышцах ощущалось острое покалывание. Но нам с Валеркой это дало новый повод для демонстрации своей слабости.

Я сел на камень и глубоко вздохнул, переводя дыхание.

– Иди, иди, – прикрикнул старший. – Только что сидел.

– Если мне веревку не ослабят, у меня руки отсохнут, – сказал я настолько категорично, что старший бандит посмотрел на меня внимательно. – Лучше уж сразу со склона прыгнуть, чтобы не мучиться. Все, сил уже нет терпеть…

– Кто-то недавно про мужчин толковал, – припомнил он.

Да, я эту свою ошибку осознаю. Сначала хотелось показать силу и гордость. Думал, что нас сразу пристрелят. В этом случае и смысла не было притворяться. А сейчас смысл появился.

– Ослабь веревку, – потребовал я. – Хотя бы локти освободи…

Старший боевик усмехнулся, но, подойдя ко мне со спины, веревку ослабил и локти освободил. Признаться, я не ожидал от него такой милости. И сделал правильный и естественный, как мне показалось, вывод – бандитам что-то от нас нужно.

Валерка не просил ни о чем. Он просто повернулся к старшему бандиту спиной, подставляя руки, и тот распустил веревку у него на локтях. Вот и хорошо. Теперь для восстановления кровообращения потребуется меньше времени. А это значит, что, если мы окажемся на свободе, мы быстрее сможем действовать.

Но интересно, какие же у бандитов могут быть на нас планы? Хотят на кого-то сменять? Такое уже было и проходило несколько раз. Родственник родственника вытаскивал в обмен на заложника. Правда, потом ни тому ни другому родственнику уйти не удавалось. Но это частные варианты. А что нас ждет?..

С вершины хребта с правой стороны в дневное время суток, как я понимал, хорошо было видно пока еще далекий лес. Это тот самый Погорелый лес, куда мы шли и где сейчас должен находиться мой взвод вместе с командиром роты. Напрямую – это совсем рядом. Но в ночи была видна только темнота по всему склону хребта, и невозможно было разобрать, есть там лес или нет его. Но за время нашего марша вырубить весь лес было трудно, и хотя бы что-то должно было остаться. Хоть бы огонь костерка увидеть сверху, и то стало бы легче, несмотря на то что уйти отсюда к костру возможности нет никакой. Согласно карте, которую отобрали у нас бандиты, но которую я хорошо помнил, потому что изучал ее тщательно еще до вылета из бригады, с хребта прохода в лес не было. Были скалы, которые впору великим скалолазам преодолевать, но никак не воинским частям или местным бандам. А это означало, что отсюда спуститься невозможно. Мы с Валеркой, к сожалению, не скалолазы. И тем более не великие. И нам прямого пути к своим нет. А единственная возможность возвращения, если, конечно, она представится, – только одна: тем же путем, которым пришли. Его тоже, кстати, на карте нет. Но его необходимо запомнить. И я старательно запоминал. Уверен, что Валерка запоминал тоже. Хотя ночь вовсе не способствовала тщательному разглядыванию пути. Если бежать из плена ночью, то легче будет вспомнить. А днем очертания скал и тропа выглядят совсем иными.

Но это все касается тропы в скалах. На самом же траверсе тропа более заметна, и днем ошибиться будет невозможно. Я отметил это с удовольствием.

– Имран, нам не пора? – спросил бандит, идущий первым, старшего группы.

– Еще шагов сто, – ответил Имран.

Они говорили на русском. Из этого можно было сделать определенные выводы. Или это было сказано специально для нас, чтобы, например, ввести нас в заблуждение, запутать; или в банде представители разных национальностей, и для всех для них понятен один общий язык – русский. Я был склонен ко второму варианту, потому что запутывать нас можно было только в том случае, если мы не пленники. А если мы не пленники, то нам бы руки не связывали. И вообще, это было слишком сложно для простых бандитов, излишне уверенных в себе, как все кавказцы. Но из всего этого самой точной информацией пока было имя бандита с седыми косичками под кончиками усов. В данный момент это имя нам ничего не давало, однако когда-то и оно могло бы пригодиться и сыграть какую-то решающую роль в сложной ситуации. При наших обстоятельствах следует запоминать любой пустяк…

Я стал считать шаги. Это, кстати, вообще общепринятая практика, когда не хочешь чувствовать какое-то неудобство при ходьбе – например, когда обувь натирает. Считай шаги, и забудутся неприятные ощущения. Если считать лень или ты вынужден стоять, а не идти, нужно что-нибудь вспоминать, например, какое-то стихотворение из школьной программы.

Я стал считать шаги, и забылись неприятные ощущения в руках. Но я считал, понятно, не для этого. И насчитал чуть больше девяноста, когда ведущий резко свернул налево. Видимо, он плохо ориентировался в темноте, и потому Имран крикнул:

– Не здесь, Азамат, еще шагов десять. Здесь свалишься…

Азамат сваливаться не пожелал, резко, почти испуганно вернулся на прежний уровень и снова двинулся вперед.

– Вот-вот… Здесь, сворачивай, Азамат, – подсказал Имран еще через двенадцать шагов по моему счету. Шаги-то у всех разные. Мои двенадцать, может быть, и равняются десяти шагам Имрана, поскольку он идет, как я заметил, широким топающим шагом. Уверен, когда ему руки свяжут, он пойдет по-другому.

Вслед за Азаматом свернули все мы – и потерялась последняя возможность увидеть костер по другую сторону хребта. А само движение сильно замедлилось. Нам с Валеркой уже не требовалось умышленно устраивать короткие стоянки. Но, конечно, скорость была оправданной, и это чувствовали все. Спуск был очень сложным, и Имран, понимая ситуацию и наше в ней положение, решил нас с Братишкиным подстраховать. Он прицепил одну веревку к моему поясу и передал свободный конец своему соседу, вторую веревку он прицепил к поясу Валерки и оставил свободный конец у себя. Если уж нас так берегут, понял я, спуск действительно сложный. И не ошибся. И меня, и Братишкина несколько раз удерживали за веревку, иначе мы обязательно сорвались бы, потому что при спуске необходимо было держаться руками за камни, а связанными за спиной руками держаться не слишком удобно. Одновременно я видел и другой вариант развития событий. Тот бандит, что вел меня на поводке, как собаку, сам чувствовал себя не очень уверенно и, как мне показалось, этого спуска боялся. Он держался за камни даже тогда, когда необходимости в этом не было. Может, голова кружилась от воображения, потому что она не могла кружиться от невидимой высоты. И на меня он обращал мало внимания. Только когда веревка сильно натягивалась, бандит перебрасывал свой конец через плечо, упирался ногами и таким образом страховал. В этом случае хватило бы одного резкого движения, простого скачка, чтобы он сорвался с кручи. И я бы проделал такой фокус, если бы не опасался, что бандит будет за веревку, то есть за меня, держаться, как утопающий за соломинку, и сбросит меня вслед за собой. А я и ухватиться за камень возможности не имею, потому от затеи пришлось отказаться.

Но опасный спуск был недолгим. Скоро на смену ему пришла ровная площадка размером метров пять на шесть, где все уселись отдыхать. А от площадки в сторону вела пологая тропа, продолжающая спуск со склона, и было нетрудно догадаться, что мы пойдем именно по ней.

Долго отдыхать группе Имран не позволил.

– Камни ночью холодные, простынете… Вперед! – скомандовал он опять на русском языке.

Я уже обратил внимание, что на своем языке разговаривали друг с другом только двое из пяти бандитов. С остальными же они говорили по-русски, и те между собой говорили по-русски. Значит, здесь могли быть представители четырех национальностей. Удивляться этому не приходилось, потому что, как я слышал, в самом Дагестане существует более двадцати равноправных языков, принадлежащих живущим в республике народам. Все языки, естественно, родственные, но не всегда понятные. Так, русский не всегда поймет, что говорит украинец или белорус, но оба они поймут, когда говорит русский. Такая же картина, наверное, и здесь наблюдается. Но если по-русски говорят все, следовательно, наличия в группе иностранных наемников предполагать не стоит, хотя не стоит и исключать.

Я поймал себя на этих мыслях, казалось бы, совсем неуместных, и понял, откуда они пришли. А пришли они от командира роты капитана Герасимова, который много раз говорил, что военный разведчик в любой ситуации, что бы с ним ни произошло, должен оставаться военным разведчиком и анализировать все, что вокруг него происходит. И военный разведчик только тогда будет состоявшимся, когда он будет проводить анализ автоматически, не задумываясь над тем, есть ли необходимость его делать. То есть это станет привычкой.

Пусть привычка работает. Я вырабатывал ее в себе и выработал. Но для чего она нужна в теперешней ситуации? Ответ пришел сам собой. Пока во мне работает привычка анализировать события, я не сомневаюсь, что все переменится. То есть на подсознательном уровне я осознаю, что все равно стану победителем. Пусть и пройдя через испытания, но стану. И этот подсознательный заряд энергии помогает держаться, помогает сохранять холодную голову и ищет путь к освобождению. И не просто к освобождению, а к победе над противником. Когда и сознание, и подсознание направлены в одно русло и работают в унисон, человек становится способным на многое. И я готовил себя к тому, чтобы многое совершить…