Вячеслав Денисов - Презумпция виновности Страница 11

– Слушаю вас.

Он по голосу попытался понять, какого вида мужчина сейчас с ним разговаривает. Выходило, что собеседник – пухлый коротышка с тройным подбородком, страдающий одышкой и обязательно – в рубашке, под воротником которой висит узел приспущенного галстука. Типаж начальников гаражей, главных механиков и снабженцев.

– Я бы очень был вам обязан, если бы вы прямо сейчас назвали мне номера машин, которые у вас в таксопарке на ходу.

Вопреки ожиданию, что последует ссылка на занятость, он услышал:

– Нет проблем. У вас минут пятнадцать есть?

– Я не по мобильному звоню, – успокоил директора таксопарка Кряжин.

– Очень хорошо. Только у меня к вам одна просьба. Назовите себя полностью, пожалуйста, и свой номер рабочего телефона. И я вам тут же перезвоню.

Советник не выдержал и саркастически улыбнулся. К составленному им портрету добавились маленькие, хитрые, бегающие глазки и волосатые пухленькие ручки. Назвав свое имя, отчество и телефонный номер Желябина, он посоветовал набрать «02» и сверить цифры у дежурного.

Через две минуты телефон загудел зуммером времен первой чистки в правоохранительных органах.

– Браво, господин Илюшин, – похвалил «важняк» находчивость директора. – Переходите к нам, я вам должность начальника собственной безопасности Генпрокуратуры организую.

– Спасибо, Иван Дмитриевич, – отозвался директор, и в его голосе почувствовалась самоуверенность. – Каждый должен заниматься тем, что больше знает, и не лезть в то, в чем ничего не соображает. Так что я больше по двигателям внутреннего сгорания.

– А-а, – Кряжин улыбнулся одними губами и, приводя Желябина в ступор, закинул ноги на стол. – Это те самые, где топливо всасывается в цилиндр? Сила расширения толкает поршень в цилиндре. Движение поршня через коленчатый вал передается на маховик, который обеспечивает вращение коленчатого вала, а вращение коленчатого вала приводит в действие колеса автомобиля. Рабочий такт сменяется тактом выхлопным, который уступает место такту всасывания, который, в свою очередь, сменяется тактом сжатия… Теперь я могу услышать ответ на свой вопрос?

Директор, прежде чем сказать «конечно», помедлил, и было непонятно, чем это вызвано. То ли он услышал что-то, чего не знал ранее, то ли почувствовал, что разговор предстоит серьезный.

После того, как номер М 166 КК был упомянут, а он был назван в списке восьмым, Кряжин слушал директора и терпеливо крутил в пальцах карандаш. Двадцать пятая машина, тридцатая… Тридцать четвертая…

Придется дослушать весь список из сорока шести машин. Иначе терялся бы весь смысл предприятия.

– Благодарю вас, господин Илюшин. А теперь пусть вас не затруднит моя просьба продиктовать фамилии всех водителей, которые закреплены за каждой автомашиной. По экипажам, так сказать.

– Это же… девяносто две фамилии?

– Умножать на два я умею.

На выслушивание этого списка ушло минут тридцать. Директор все говорил и говорил, а Кряжин водил и водил грифелем карандаша по жирной линии, которой были очерчены две фамилии: «Пикулин, Сопьян».

– А что случилось, Иван Дмитриевич? – изнемогая от усталости, заплетающимся языком пробормотал директор таксопарка. – Кто-то из моих привез вашего коллегу на Большую Дмитровку и не дал сдачи? Не Водопьянов?

– Нет. Водопьянов молодцом, – покачал головой, словно знал предмет вопроса, Кряжин. – И вы молодцом. Знаете, где расположена Генпрокуратура. А звоню я, чтобы присутствие следователя прокуратуры не вызвало в таксопарке массу кривотолков, которые потом обрастут мешающими работать байками. Поэтому сделанное вами сейчас дело, процесс выполнения которого мог показаться вам на первый взгляд идиотизмом, нам очень помогло. Думаю, если у меня появится возможность когда-либо помочь вам выпутаться из сложной ситуации, я не задержусь с ответом. Только не просите меня надавить на следствие, если в отношении вас будет возбуждено уголовное дело, договорились? Я не часто произношу такие речи, требуя сотрудничества, поэтому цените, пока я еще жив.

Если не знать тонкостей и психологических аспектов вербовки, то такую продолжительную речь можно трактовать не иначе, как словоблудие оперативного работника, вешающего на уши абонента лапшу. На самом деле только что произошел контакт, о котором директор таксопарка даже не догадывается, но будет постоянно вспоминать разговор, и с положительными эмоциями – обязательно. Именно эти эмоции впоследствии не позволят директору ни в чем отказать Кряжину.

– Полную оперативную установку на обоих, включая связи. – И к Желябину, скользя по лакированной поверхности стола, подъехал листок бумаги с двумя фамилиями.

Расспросить о том, как можно два месяца расследовать сегодня совершенное убийство, опять не представилось возможным. Прихватив листок, Желябин вышел в коридор.

Едва за ним закрылась дверь, Кряжин позвонил Мацукову:

– Что нарыл, коллега?

Следователь признался, что ничего, ведь ему было велено заниматься бумагами и отвечать по телефону. Разве не так? Так вот, дело он оформил в соответствии со всеми требованиями Уголовно-процессуального кодекса и теперь готов предоставить следователю Генпрокуратуры. Что же касается ответов на телефонные звонки, то здесь ситуация неопределенная. Звонков нет.

Если бы Мацуков не уважал Генеральную прокуратуру, а он, как сотрудник прокуратуры районной, прокуратуру Генеральную глубоко уважает, то он сказал бы Кряжину, что не совсем понимает, кто в данной ситуации должен звонить и что ему отвечать, если речь зайдет об убийстве Головацкого. Но Мацуков промолчал, справедливо решив, что «важняку» из Москвы виднее.

– Сопьян и Пикулин. Знакомые фамилии? – Услышав отрицательный ответ, советник кивнул и сказал: – Это водители вашего пятого таксопарка. Полную оперативную установку по обоим. Жду звонка.

Приблизительно такой же разговор состоялся с Георгиевым, уже проделавшим половину той работы, на которую был отправлен несколько часов назад.

– Я расскажу тебе, Кирилл Сергеевич, одну интересную историю, – сказал Кряжин, когда Желябин вошел, шелестя свежими распечатками из адресного бюро и информационного центра. Сказал – и посмотрел на часы. Посмотрел – и снова обратил взгляд к начальнику «убойного» отдела. – Расследовал я как-то убийство одного ученого. Дело прошлое, скрывать теперь нечего – фамилия его была Сукининис. – Поиграв желваками, советник объяснил: – Это действительно была фамилия. Вообще-то, Зиновий Алексеевич всю жизнь был Сукининым. Но в начале девяностых бес ткнул его под ребро, и мастер прикладной математики уехал в Прибалтику. И там перед ним встал выбор: либо остаться Сукининым и уехать в Саратов, откуда он, собственно, и прибыл, либо звучать по-прибалтийски и полюбить кильку, обжаренную в томате. Зиновий Алексеевич выбрал Сукининиса.

В начале двухтысячного года, когда я только сменил владимирскую областную прокуратуру на Генеральную, этот, с позволения сказать, Сукининис приехал в Москву. Чем он занимался на форуме прикладных математиков стран постсоветского пространства, так и осталось загадкой, однако меня больше интересовало, чем Сукининис промышлял в столице в перерывах между заседаниями. Сидельников, плесни мне чайку, пожалуйста… Но только пакетик положи из другой пачки, где написано, что индийский.

Так вот, Сукининис промышлял предметами художественного ремесла, или, как принято говорить на аукционе Кристи, произведениями искусства. Более всего Зиновия Алексеевича интересовала жизнь импрессиониста Малевича. Точнее, начиная с той ее части, где Казимир прикасался к холсту, будучи уже великим. Вы что-нибудь понимаете в импрессионизме, Желябин?

Начальник «убойного» отдела, застигнутый врасплох, вынужден был отвечать правду. Он ничего не понимает не только в импрессионизме, но и в модернизме, авангардизме и реализме. Вот разве что Шишкин ему нравится. На конфетах «Мишка косолапый».

– Вот и Сукининис… Опять еле выговорил. У меня за всю жизнь проблемы с речью были только в двух случаях. Я никак не мог произнести с первого раза нужное количество букв в слове СССР и фамилию прикладного математика Сукинина. Так вот, как выяснилось впоследствии, в живописи он ориентировался столь же своеобразно, как вы, Кирилл Сергеевич. Зато в цифрах разбирался очень хорошо. Особенно когда значения с пятью нулями нужно было делить на два. А потому нет ничего удивительного в том, что, приехав в Москву с пятьюстами тысячами долларов в кармане, точнее, в «дипломате», он купил «квадрат», но не Малевича. Двадцать седьмой по счету квадрат Малевича изобразил дважды судимый мошенник Кивлевич, и он же передал свое произведение Сукининису…

Рассказ, в котором Желябин ровным счетом ничего не понимал, был прерван неожиданно – на столе загудел энкавэдэшный телефон. Майор подошел, взял, в полном замешательстве от рассказа, трубку и пришел в еще большую растерянность.